Надежда Середина
ДЕЛОВАРЫ
Я ждал их внизу, под землей, на Комсомольской. Толпа быстро протекала мимо, и мне приходилось вглядываться, чтобы не разминуться с ними. Эскалатор все опускал и опускал людей вниз. Я боялся их не узнать.
- Мы зарегистрировались! - Вера сошла с эскалатора и чуть не потеряла равновесие, ее увлек по инерции стремящийся вниз рюкзак. - Из загса только что...
Я не совсем понял ситуацию, но, видя некую особую взволнованность в лице Димы, страшно заинтересовался.
- Едем на Разгуляй! - произнес слишком бодрым голосом Дима, и ничего больше не объяснил.
- А Костя? - вырвалось у меня, хотя чувствовал, что этого не надо было говорить.
- Вечером на машине будет.
Метро быстро вынесло к вокзалу. Будьте осторожны, выходя из последней двери последнего вагона.
В электричку вскочили почти на ходу, без билета.
- Ты представляешь, как мы сидели: с рюкзаками, вот так... А там! - Верочка гасила взволнованность насмешливой улыбкой, но голос как-то вздрагивал, словно сцепления между вагонами были не отрегулированы и от этого дребезжал весь вагон, мешая говорить. - Такие невесты... Не дышат. А тут мы. Если бы ты видел, как они шарахались от наших рюкзаков...
Рюкзачок у Верочки классный, за двести шестьдесят долларов, еще почти новенький, только раз на Кавказе с ним ходила.
Вышли из дребезжащей электрички, следом высыпалось до ста рюкзаков, большинство было зелено - защитных советских, они тяжело обвисали по спинам ходоков. Но даже старики под защитными рюкзаками не потеряли способность весело двигаться.
Верочка его не поддерживала за лямки, казалось, он сам поднимал ее в верх, словно был заправлен наполовину водородом.
Узкая платформа. Бетонированные ступеньки. И тропинка вдоль железнодорожных путей из гравия и щебенки. Веселая цепочка из покачивающихся рюкзаков - караван, караван... На одной спине то ли из рюкзака, то ли из какой-то иной подвесной системы мелькнул ребенок и скрылся за ветками зеленеющей березки.
Дубы бурые, серые, держат почки, словно хотят перетерпеть весну, будто не верят этой легкомысленной ветренице, что она пришла надолго, насовсем. Под ногами мягко стелется мох, зацветает черника.
- Мурка! - огромный парень налетел на восторженную Верочку, подхватил ее вместе с рюкзаком, прокрутился с нею три раза и так крепко поцеловал, что пришлось кричать бы "Горько!" раз тридцать пять. - Ты где будешь? С деловарами? Я найду...
- Мы похожи, - наконец заговорила поставленная на мох Верочка. - Он пьяный и меня спутал! - а в голосе вибрации ревности.
* * * Река Москва в гранитных берегах мутная, тяжелая, столичная. Раньше люди селились вдоль рек, теперь она как бы и не нужна.
- Какая жизнь ушла! - сетует бабушка Елизавета и кушает детское печенье и конфеты, которые принесла ей Рита. - Я на правительство недовольна. Знаешь что?! - говорит она своей квартирантке, которую устроила к ней внучка Верочка. - У нас будут деньги! - в тусклых глазах ее забегал огонек. - Ты пока Вере не говори, - старушка переключила телевизор на другую программу. - Вот купи мне эту....
Жвачку?
- Я тебе потом деньги отдам...
Рита склонилась над салатом, пережевывая ранние кавказские огурчики, скрывала улыбку.
- Что смеешься?! - сердилась обидчиво старушка. - Говорят же вот... Слышишь! Хорошо... Бом-бенти тоже хорошо.
- Три войны на вашей жизни, - попыталась сгладить свою неловкую улыбку Рита, ей предстояло прожить у старушки неделю, а может и больше, как сложатся обстоятельства.
- А Финскую куда дела?! - грозным упреком напомнила хозяйка московской квартиры. - У меня дед без трех пальцев пришел. Вот этих, - она загнула на правой руке указательный, большой и мизинец. - Думали на вторую войну не возьмут... Взяли и без пальцев. Ой! Ой, выключи! - бабуля отчаянно нажимала на кнопочки диспетчера, но маска на экране продолжала прыгать, обнажая свое молодое тело. - Выключи!
- Тяжелая у вас жизнь была. Война...
- Я в войну хорошо жила, - оборвала она сочувственную речь молодой женщины. - Сын работал в столовой, приносил остатки. Соседка придет: "Ой! Макарончиков ради Христа дайте..." А у меня два поросенка. Только всех работать заставляли, у кого дети большие. Я Любу, мать-то Веры, одну оставлю и иду. А ей пять лет. Подумай! Как это?! Как я ее оставлю? Кому? На улице? Чужим людям? Я свой паек отдам, чтобы не идти... С Ленинграда привозили разгружать замороженных...
- Раненые?
- Какие раненые?! - вскрикнула и страшным мертвым взглядом уставилась в одну точку. - Замороженных.
Рита молчала, полагая, что восьмидесятивосьмилетняя старушка не совсем в своем уме. Время раскололось.
- Под Пензой... Около станции ров... Я никому не говорила. Вот первый раз... - Старушка махнула рукой, словно срывала с себя паутину. - Руки, ноги... Головы... Разгружали... Не каждый это может...
Рита слышит войну: несется пламя по земле, жизнь отнята... Агонии предсмертный крик...
- Потом плохо стало: поросенка одного отдала сестре, квартиру потеряли... Плохо стало. А ты живешь в коммунарке?
- Нет, не в коммуналке, в двухкомнатной квартире. Это у вас хорошо получилось "в коммунарке".
- А работаешь?
- Да.
- Я работала санитаркой в поликлинике. Закрытая была - платили хорошо. Раньше все коммунарками были... Вот хлеба надо... - Она достала из хлебницы пакет полиэтиленовый, в нем половина буханки и треть батона. - Вот, Вера сегодня не придет и хлеба нет...
- Вам на сегодня этого ведь хватит.
- А на завтра!? Ремонт начала делать, столько хлеба нашла под столом. Она ведь хлеб не ест совсем, с детства. Как они в лес пошли? С Костиком? Он у нее хороший! А дочку как любит! Что сейчас в лесу делать?
- Погода хорошая...
- Нам погода когда-то непогода была.
- Пятьдесят лет мне еще жить до вашего...
- Как пятьдесят!? - возмутилась старушка, пережив тот рубеж, когда женщины вычитают из своих лет пару- пяток годков. - Мне без двух девяносто.
Звонит к соседке. Телефон у нее рядом с кроватью, чуть руку вниз опустить.
- Приди, возьми каши... Кукурузная. Для головы.
Соседка Валентина Степановна не заставила себя долго ждать. Она еще совсем молодая старушка, ей семьдесят три.
- Сегодня-то придет Вера?
- У них выходной, да проходной, а к нам некогда... Господи, на что мы им старые нужны? Приходит - ругается, ленивая я стала.
- В таком возрасте приносят, подают и уносят, - начинает ругать внучку соседка. - Такой возраст - прощать все надо. Сок бы вам купила... Я ей скажу.
- Сок?! Она принесла... Да нету. Кончился. Попила Верочка. Что это она и яблоки ест, и сок пьет?
Рита не находила слов, подавленная неожиданностью разговоров. Муж у Верочки бизнесмен. Он свободно меняет одну иномарку на другую. В их холодильнике дома только импортные продукты. Поставили рядом с отцовской двухэтажной дачей новый сруб. Почему здесь с бабушкой она живет прежней жизнью бедняков?
- Купи кукурузные хлопья, - попросила бабушка Елизавета молодую старушку. - Я деньги тебе отдам.
- Я ведь тоже старый больной человек, - посетовала соседка. - А их в нашем магазине нет, искать надо...
Елизавета после прихода соседки взбодрилась, поднялась, опираясь на палку, дошла до мойки. Диван ее стоял вплотную к кухонному столу. В комнате, где поселили квартирантку, шел ремонт, поэтому деньги с нее не брали.
- Ноги не мыла два месяца, как это можно! - Вдруг посмотрела квартирантке в лицо и произнесла каким-то неземным голосом. - Помой мне ноги...
* * * Река-Москва петляет по всей столице, никому и в голову не приходило ее выровнять. Вырываясь из города, она успокаивается и вокруг образует сырые болотистые места. Венеция! Сквозь дно палатки - вода. Мягко и сыро. Мох, как панбархат стелется всюду.
И вдруг луна! Костры! Я, провинциальный житель, не ожидал, честно сказать, такого от московского обывателя. Лес вокруг костров черный, как обуглившийся. Даже кусок дерева имеет свою судьбу. Поклонение обожествленным лесным вершинам.
Ночь. То холодная сырость черной травы, то жаркий язык костра. Разгуляй! И время скачет, как луна между деревьями.
- Напишу матери - женился, - Димка с презрением, с каким-то странным превосходством, смотрит на тех, кто пьет водку. Он не пьет - Мне 29 лет... Наконец-то!
Я понимал его горькую шутку - брак был фиктивный. Ему нужна была московская прописка. Но он никого не обманул, не соблазнил, не расставил сети. Нутро у него донжуанистое, и ему все это проделать было бы легко и просто. Но сейчас он вышел из этой игры. Он из тех донжуанов, которые искусство свое растрачивают только ради любви, и не обменивают этот дар на другой товар. Любовь - поэзия, любовь - сказка, единственное, чего нельзя создать без вдохновения. Димка достиг в бизнесе много, но его кинули. Он пролетел над Стамбулом, Парижем, Венецией... Разгуляй! Он не играл в богатых новых русских, как Вера с Костиком, он жил тем, что предоставлял ему случай и работа.
- Жена - источник молока, которое нужно детям, - подошел к костру Лева.
- Мы обретаем голову - теряем руки...
- Голые тетки за руки взялись. Хоровод хороводят. "Объединились". Одна знакомая моя художница Алла Кращина. У нее все голые, голые... Другая - цветы рисует не то капуста, не то розы.
Корушка в темноте светилась возле палаток деловаров.
Открытые красоты тленности... Что это? Как непостижимо ярко светит луна.
* * * - Ты мне сама ничего не покупай, я бабка говнистая.
Рита поразилась такой не держащей старческой откровенности.
- Мой-то муж погиб...
- В войну?
- Штабной был... После войны... А в войну я хорошо жила: два поросенка и десять кур. Я не голодала.
- Повезло вам с мужем...
- Потом второй муж был. Господи, да что об этом вспоминать... Я после войны грузчиком работала... 96 фурункулов на спине. Погляди, там видно. Такая вот, как ты была.
Прыжок в прошлое, как прыжок в смерть. Весенний снег в саду камней. Голос затухает, памятью захлебнувшись.
Поселить какого-нибудь отчаявшегося самоубийцу вот с такой старухой, которой без двенадцати лет сто - так ему через день-другой захочется жить.
- Пасынок чуть не изнасиловал. Повалил. Пьяный. Офицер. С Дальнего Востока к нам в Москву приехал. Прописаться хотел. Я раньше-то никому не говорила. Я его за это... Он понял, за что я хочу схватить... Успел отскочить...
И вдруг задела ногой судно под кроватью:
- Я Любе сказала: "Не распаковывать!"
Бабушка Елизавета путает дочку и внучку, Любовь и Веру.
Бабуля подробничает... Что, за чем и как делать, словно перед ней пятилетняя девочка, и убедить ее в обратном - поднять бурю, возмутить, обидеть старушку.
- Как хочу кукурузных хлопьев, раньше они везде были...
Рита вышла, захлопнула аккуратно дверь. И вдруг услышала.
- Если увидишь Веру, скажи, чтобы купила мне бом-бенти...
Возвращаться? Бом-бенти! Зачем старушка говорит вслед, вдогонку, чувствует меня еще рядом или пытается подключиться другим, не визуальным путем, связь сохранить, поручение дать, привязать, чтобы думали, помнили, знали, что она есть. Память поля?! Память человека.
А вечером, когда Рита уже спала - громкий, как гром, голос старухи.
- У тебя телефон там?
- Здесь.
- Позвони, пожалуйста, Валентине Степановне, пусть придет, берет кашу...
* * * Идти в Венецию спать? Нет! Лучше на заднем сиденье у Левы. Тепло и сухо. "Закройте окно!" И комары не пристают. "Угоришь. Сейчас будет тепло". Деловары не спят, не спит луна.
- Если мы будем заниматься духовными проблемами, то банка не будет, - Лева знает Веру давно, когда он и не мечтал еще быть замом управляющего отделением Инкомбанка. - Если бы могли всем помогать - мы повесили бы табличку перед входом.
Лева обещал Верочке, что возьмет ее в Японию.
- Божество милосердия с головой дракона? - задает вопрос Вера.
- На берегу реки Нагара... - держит ответ Лева. - 1695 год. - Чем меньше его понимают, тем более он ощущает свою недоступную оригинальность.
Энку, чувствуя, что силы покидают его, приказал заживо закопать его. Пока он был еще жив, он дышал через узкую трубочку, выходившую на поверхность, и возводя молитвы Будде, звонил в колокольчик.
* * * Бабуля, если не может достать ворчливой бранью, - начинает плакать... Тяжело защищаться от ее старческого домогания, становится страшно, - ведь старость - удел почти всех.
- Верочка мне говорит: "Ешь хлеб!" А Костя у нее хороший, хороший. Я это знаю. Что она будет делать, если бросит его? Вот по телевизору что говорят - ребята не женятся, боятся, какая из нее будет хозяйка?! Только спать...
- Вы чай пить будете или кофе?
- Хочешь я тебе жениха найду... Такой человек... У него денег столько! Он работает по этим... Кассы ремонтирует. Не пьет, не курит. А как мать любил?! Весь дом плакал на него, как он плакал по матери... Разве можно, что так плачет мужчина?!
- Вам хотелось иметь сына?
- Я три аборта в год делала...
Рита с недоумением смотрела на ее еще крепкое тело.
"Мертвый младенец, задохнувшийся от дыма. Спинка еще не вся успела остыть", - Рита и Верочка целый день провели в залах музея Востока.
- Соседка двадцать три аборта сделала, а я двенадцать.
- А говорите три в год? - невольно, с какой-то поспешной вырвавшейся глупостью спросила квартирантка.
- Но не каждый же год?!
"Хладные губки к груди прижимая, мать рассудок теряет. Хоть бы дитя спаслось. Убитый до рожденья..."
- Не каждый это может... Ров выкопали рядом с линией, и мы все туда... Лицо горит, ноги в огне, а на морозе ведь было дело. Злым духом обернешься...
Научить старушку молитве... Ее дочка родила Веру от шефа - большого начальника.
Эти бедные женщины играли жизнь богачей, шли на все, и все проигрывали. Теперь росла правнучка Дашенька. Плюнула в лицо матери... Дед научил. Верочка сильно стукнула ее по губам:
- Ты же ела печенье. Видишь, я теперь не ототру твой мякиш! Он как липучка!
Девочка не заплакала. Только смотрела трехлетними глазами. "У меня есть мысль, я ее думаю..."
- Дед научил, ему нравится, ему и плюй, а мне больше так не делай!
Витамин попал в нос. Маленькая желтенькая горошинка, в капризный Дашин носик. Даша играла так, нехотя.
Бабка орет.
Дашенька в истерике.
Наконец гости-внучки-правнучки ушли. Тихо.
Рита села работать.
- Рита?!
- Да...
- А чего ты не стала есть горошек?
- Спасибо... Завтра.
- Ноги не мыла две недели, чего она думает эта Люба?! Я бы всю жизнь на том свете Богу молила за того, кто мне ноги помоет. Господи, господи, - она заплакала и вдруг вскрикнула. - Когда же я умру?! Окно там открыто?! Дует! Я же чувствую! Дует! Я сказала - закройте все окна и двери, а то встану - все побью!
Бабуля начинает плакать, но Рита не реагирует, не подключается. Бабуля видит такое дело - перестает.
- Никак не выспятся... - говорит сама с собой очень громко
Стучит кружкой... Палкой...
- Болит рука! - вскрикивает.
Массаж... Родинки на спине. Тело - тридцатилетней женщины... Елизаветы Петровны. Мазь на камфаре.
- Я сказала не открывать! Ах, ох! Встать вот не могу...
Наконец согласилась. Смирилась с судном.
- Срать и родить - нельзя погодить... Ты меня извини, ради Бога, - замахала рукой. - Ты выйди, выйди пока...
Теперь и от Риты пахло бом-бенти...
- Что вы телевизор на всю громкость делаете, когда я сплю, а как встану - выключаете? - Рита понять чужую старушку не могла.
"Птица какаду подрастают и настойчиво требуют пищи - вещает диктор на фоне заморских птиц - Это самое напряженное время в жизни какаду".
- Вымыть ноги... Помой ноги, я, сколько хочешь, заплачу...
Рита переборола в себе ложную брезгливость. Она не девушка, она рожала ребенка в муках и крови, она ухаживала за младенцем... Она делала все. И теперь, если в ней и возникла какая-то брезгливость, то это ложное, от ума, от игры в барство. Она налила воды в таз.
- Что ты налила!? - с возмущенным удивлением спросила старуха.
- Воды.
- Добавь холодной... Разбавь.
Рита открыла кран, набрала ковшик, вылила в таз.
- Вода еле теплая...
Рита стояла рядом.
- Не буду... Замерзну.
Ей хотелось спросить, а молитвы бабушка знает, хоть "Отче наш..." Но не спросила, побоялась обидеть.
- Вы что в лесу родились? У вас будто и матерей нет...
- Бабушка, какая завтра погода будет интересно?
- Отец краснодеревщик. К лобному месту ходил - там работу давали. А после революции на Битюге жили. От голода хоть бы дитя спаслось. Под Воронежем было не как в Москве. А усы у меня от бабки. Она пьяница была, а дед не пил. Он ослеп на войне. Она водкой торговала: и маленькие, и большие бутылочки, - старушка уставилась перед собой остановившимися глазами - Идет навстречу ослепший старик. Вон посмотри! Зовет кого-то. С ослепшими глазами. Куда идет? Садится тихо рядом с трупом...
- Как у вас нога? Болит? Давайте помою.
- Если бы дочь жива была, я разве бы так жила?! - старушка слышит только себя и плачет. - Как мать просила Верочку перед смертью, если умру, говорит, не бросай институт, не бросай... А она бросила. Дочь-то долго лежала, болела. Поступает и бросает... Как мать просила - кончи ты этот институт, - она затряслась, голос прервался.
- Поступит, если захочет.
- Она взяла мою смерть... Дочки нет, а я живу... Зачем?
С таким страшным штопором расчеловечивания Рита еще не встречалась.
Утром встать быстро и уйти.
* * * Костя приехал, когда Разгуляй разжег до углей все костры, а деловары опьяненные лунной гульбой гудели. Он привез Риту.
Вера увидела его около сцены. Она ластилась к нему, кошка-Мурка, он стоял с опущенными руками-плетьми.
Наибольшая скорость Мадонны Рафаэля. Дали. Вращающиеся шарики. Круг, спираль вертикалью вверх, спираль на спираль. Мадонна Рафаэля. Смотреть или видеть? Рафаэль или Дали? Мама у Веры Лев, Вера тоже Лев, если верить восточному гороскопу. А дата рождения лишь цифра из нескольких римских или арабских знаков, но что они значат на карте неба?
- Мать взяла справку о психическом состоянии, чтобы дали отдельную квартиру. У нее были связи... В коммунарке, как говорит бабуля, жить нельзя было. Мы снимали квартиру в деревне. Я приехала оттуда двоечница. Отец крупный партийный работник. У него жена, дети... Черную икру и ананасы до сих пор, наверное, найти у бабушки в шкафу можно. Призрак матери. Зимняя ночь. С улыбкой доброй на устах мне мать явилась.
- Сколько было твоей маме лет, когда она тебя родила? - по какой-то внутренней прихоти Рита задавала вопросы, чувствуя, что не имеет право судить людей, она хотела приблизиться к пониманию жизни их. А люди всегда выдают то, что от них ожидают, то что хотят услышать. Это даже не игра, это подыгрывание.
Старая бабушка путала имена дочки, внучки и правнучки, если ей верить, что она говорит сейчас, то на дворе 2010 год.
- Она пошла на ребенка осознанно, ей было много лет. Нам дали быстро отдельную квартиру по ее справке. С работы мать уволили. Она начала доказывать, что справка фиктивная. И заболела. Я теперь знаю - почему. Рак - это, ведь, от злого - что внутри нас. Сейчас бы я ее вылечила.
- Тебе хорошо!? Ты не жалеешь, что поехал на Разгуляй? - перевела Рита внимание на Диму.
- Здорово. Здесь можно все забыть, - Дима забыл, что брак фиктивный. У него сегодня первая ночь медового месяца.
- Счастливый...
Вера в лес надевала контактные линзы, в институт - очки.
Лес - город. Птенцы какаду спят, только луна не спит и светит деловарам.
Сцена ходит ходуном. Бревнышки березовые, тонкие, гнутся-прогибаются. Луна за еловые иголки цепляется! Разгуляй не разгуляй?! Вперед деловары!
Костик-странник, что средь мертвых ищущий живых: руки-плети, убитый до восхода солнца... Бракосочетание убито. Играл, но не выдержал. Печать не гарантия, а знак уважения.
- У нас гражданский брак.
- Пойдешь в палатку? - Костя четвертый год жил на дивиденды. Вера родила ему дочь. Она жила в его семье. Она была его женой. Незаконной. Сожительницей. Любимой девушкой. Единственной женщиной. Их дочку звали Дашенька - это он так захотел. Он был младше своей не жены на пять лет.
Хозяин собаки пальцем вычищает края консервной банки из-под кильки. Собака слизывает томат и глядит опять на хозяина.
Вера кинула неочищенный круг голландской колбасы. Собака медленно потянулась, аристократически посмотрела на людей и проигнорировала их подачку.
- Бери! - Вера думала собаку перевоспитали, и она демонстрирует степень дрессировки.
Собака надкусила, безвкусно пожевала и отнесла хозяину. Крупный золотоволосый парень принял собаку за друга и жевал колбасу в шкурке. Потом жевала ее собака. И опять бросила. Была ли это еще ночь или уже утро? Свет давали сгорающие деревья и красные горячие угли.
- Бедная собака, - сказал Лева.
Золотоволосого парня никто не знал. Он заблудился в Разгуляе. Он попал в Венецию, а хотел... Куда он хотел?
- Ищи Иру! - приказывает ей хозяин.
Собака смотрит кругом, потом опять на хозяина.
- Где Ира?
Собака, красивая, рыжая, большая, смотрит на луну. Луна бледнеет.
- Ира? Ира!
Собака поняла и взвизгнула, но выть не стала, пробежала вокруг хозяина и легла. Здесь сырой мох и каналы, как в Венеции.
Хозяин сунул собаке колбасу, и они опять принялись жевать.
Утро седое, сырое, туманное, московское.
Вера и Костя собирают вещи в один рюкзак
- Сахар наш?
- Не наш. Костик, черника цветет! Скоро за черникой приедем...
- Здесь нет черники, ты знаешь...
- Какой же ты зануда!
Вера говорит с Костей как будто они одни, как будто нет рядом Димки, и Левы, и Риты.
Утренеет. Солнце где-то внизу за лесом. Лева сам диктует свой адрес, перед тем как заснуть. Один в Джипе с закрытыми окнами. Ему будет сниться сад камней, он это знает, и белая слива, цветущая на снегу. Лева не заломит женской руки. Легкие ласковые руки сами обвиваются вокруг него. Он спонсор. Он спасительный круг. Он донор. Он штопор их желаний. Все! Идите... Спать буду.
Но восходящее солнце приводит всех в движение. Джип медленно катится навстречу огненному шару, в светящуюся щель, раздвигая ветки елей. Светополоса между сном и явью. Разгуляй не гасит костры, они догорают сами.
* * * Дверь старая. Светится в обрезе. Не меняют. Если ломать придется, чтобы не жалко было.
- Как бабушка?
- Ей стало лучше...
Рита почувствовала запах бом-бенти.
Потом она узнала, что Елизавета Петровна умерла, когда внучка говорила о ней, как о живой. Может быть внучка и права - ей там лучше.
- Бабушка, а вы какую-нибудь молитву знаете?
Старушка не сразу ответила. Гневно посмотрела: она выжила из ума, или тот, кто рядом с ней, не нажил?
- 103 молитвы знала! Псалтырь по усопшим читала с пятнадцати лет. Дед научил.
Старушка переждала, и поняв, что ей возражений не будет, сказала, словно сделала последний выдох:
- Бог от порога.
Впервые она увидела, как старуха перекрестилась, словно какая-то особая доверительность между ними возникла.
- Я за это люблю бабушку... - Говорит Вера, а Рита видит их в одном свете, в одном луче жизни: от старухи до правнучки. И сквозь них светит фиолетовый свет войны, то ли излечивая, то ли облучая своей жестокой памятью. - Мать так не могла, Бабушка постепенно подходит к грани, я поняла...
Когда уезжаешь из Москвы - она сжимается в одну точку, раньше это был Старый Арбат, потом - Красная площадь с лобным местом, теперь - Разгуляй. Интересные люди эти деловары.
30.10.97