Надежда Середина
НА ГОРЕ ЕЛЕОН
В метро нет времен года - ни весны, ни осени. Искусственный свет и постоянная температура, как в террариуме.
Катя за пять лет студенческой жизни полюбила эту мертвую величественность столичного метрополитена. Электронное табло. Секунда, две, три... И вот нарастающий шум, мелькание стеклянных вагончиков и волна ветра несется по краю платформы. "Двери закрываются. Следующая станция "Пушкинская".
- Я с тобой! - вспорхнула Тью, и дверцы захлопнулись. - Не хочу общежитие. В Ханой я никогда сразу домой. Здесь одна боюсь, я иностранка, - поправила на спине маленький, яркий, как попугайчик, сумку-рюкзачок.
- Хорошо, - Кате нравилось в Тью что-то детское, неоперившееся, птичье. - Едем в Коломенское, жалко терять такой день.
- Я люблю гулять много дома.
Метро - это скорость и время. Эскалатор, ступеньки. Солнце и свежий осенний ветер. Бананы, апельсины, киви, ананасы, персики - экзотическая цепочка на торговых столиках.
- Сегодня так хорошо! - улыбалась Тью тонкой восточной улыбкой. - Нам трудно привыкнуть к зиме, а сейчас, здесь, как у нас дома во Вьетнаме. Сегодня все радостные...
- Праздник сегодня.
- Да?! Какой?
- Троица. Свершилось сошествие Святого Духа на Апостолов... - Катя посмотрела на Тью и ей захотелось говорить дальше, она чувствовала, что ее слушают с глубоким пониманием. - Это произошло в пятидесятый день по Воскресении Христовом. Первый день Пятидесятницы, то есть воскресенье, Церковь посвящает преимущественно во славу Пресвятой Троицы, и этот день в народе называется Троицыным днем.
Дорожка, парк, дубы старые, столетиями накручивающие кольца времени. Катя остановилась у церкви:
- Хочешь зайти?
- А можно?
Тью робко поднималась по гранитным ступенькам православного храма. Старалась не глядеть в лица старушек на паперти. Иконы не разглядывала, к свечам не подходила.
Исповеданием зиждительной силы Животворящего Духа наполнены цветы и древесные ветки, украшающие храм. Каждая живая, проснувшаяся после зимнего холода, травинка и листочек проникнуты должным посвящением Ему началом весны, началом начала.
- У нас не так. У нас все к земле близко, - остановилась, оглянулась на высокий крест. - А у вас... - потянулась вверх за рукой. - Это как называется?
- Купол.
- Вьетнам нет такой высокий купол. - Ей трудно было сказать, что она чувствовала, когда заходила.
- Во Вьетнаме есть русские церкви?
- Нам нельзя. У нас, ты знаешь: Брахма, Вишну, Шива. Бог творец, Бог хранитель и Бог разрушитель. Каждый имеет супругу, она творческая сила.
На высоком холме над Москвой-рекой возникла величественная церковь, старые кирпичи древней кладки держались со времен Иоанна Грозного, и только потрескалась и отшелушилась известка, как кора на дереве. Казалось, храм вырос здесь так же, как эти вековые мощные дубы, перешагивающие через столетия. Тью обходила их, семеня детскими ножками.
Внизу Москва-река. Спуск крутой, обрывистый. Тью споткнулась, но успела зацепиться за ветку и повисла, раскачиваясь, как птичка.
- Я люблю воду, - оттолкнулась и устремилась к реке.
Медленно и тягуче двигалась остывшая вода. - А плавать я не умею, - достала Тью банан из пакета с нарисованными пальмами, привычным движением разломила пополам, отгибая кожуру, как лепестки на нераскрывшемся бутоне.
- Ты любишь? - протянула Катюше.
- Тропические леса - это, наверное, сказка! Слоны под слоновыми пальмами... Банановые рощи.
- Ах! У нас дома это так едят, как хлеб.
Тью в оранжевой куртке и фиолетовых лосинах сидела на сухом поваленном дереве, опершись маленькой рукой сзади.
- Смотри, сколько птиц! - Она откинулась, как в кресле, и долго вглядывалась в высь неба
В синеве что-то блеснуло, и небо опять стало бездонным и пустым. Но вот одна, вторая, третья точки засеребрились, заиграли. Как плещутся птицы в солнечных лучах!
- Я люблю так долго сидеть. Я люблю Ханой. Мы раньше всегда так смотрели с подругой. Потом она писала мне в Ханой: Москва - самый красивый город мира.
Тью - маленькая, хрупкая, и кажется, что она все прячется то за спинами, то за домами, то за машинами. После занятий в институте она устает, сразу идет в свою комнату и остается там обычно до конца дня. Рыбу на ужин и сыр на завтрак покупает сразу по дороге, чтобы не выходить еще раз.
* * * ...С какого дня стала жить в его доме черепаха, Андрей не помнит, она совсем не издавала звуков и помещалась на его ладони. Текли быстро счастливые дни. Родился сын Генрих. Но вдруг однажды явилась ему идея построить для черепашки террариум. С серьезной основательностью архитектора он создавал эскиз на бумаге, стараясь во всем следовать желаниям любимой жены Тью.
Тью сказала, что это сухопутная черепаха, и что для нее важна не высота, а площадь.
Андрей склеил прозрачные пластины оргстекла по горизонтали. В Коломенском парке набирал землю под березой, смешивал с песком. Бегал по всей Москве в поисках торфа. Когда-то он был нападающим в футбольной команде Советского Союза. Потом надел форму казака... Повоевал... Теперь с тем же рвением благоговел перед восточной покорностью любимой жены. Он смонтировал несколько ламп накаливания в один блок - так будет равномерней обогрев в террариуме. Поддон вкопал в грунт, чтобы его края не давили на шею черепашки снизу во время питья. И сделал насыпь в виде горы.
Тью с восхищением ловила первые снежинки и смеялась, когда таяли эти звездочки у нее в руке. Тью звала младенца Хиен и ворковала с ним только по-вьетнамски.
Вот уже сколько дней Андрей не слышал щебета Генриха-Хиена.
Он шел наперерез несущимся машинам слепой и глухой от горя и тоски. "Я ариец!" - кричал он несущимся на него машинам, но в лице пьяное страдание разъело былое мужество и прежнюю красивость.
Бажен не смог остановить друга-казака и шел рядом до самого дома.
- Здравствуй, черепашка! Здравствуй, желтоголовая! - склонился Бажен над террариумом, оставшимся после Тью. - Любишь лежать в бассейне? Андрей, а новорожденные мыши у тебя есть?
- Зачем тебе?
- Великолепную твою угостил бы - это же ее лакомство.
- Я ее рыбой кормлю и капустой с морковкой. Не жалуется.
- А что это за гора? Может это Елеон? А зачем такое яркое освещение ей?
- Тью так учила.
- Если бы японка, я бы еще понял... Там тайна древней культуры! А это ведь тропики, - не отставал от друга Бажен. - Зачем сына назвал Генрихом?
Андрей взялся расчесывать черные, упругие, как у африканца, волосы, подошел к зеркалу, около которого так часто вертелась Тью. Зеркало запылилось, потускнело, и ему показалось, что оно перекосилось.
- У меня прадед немец! А ты, зомби, молчи! - ударил в свое отраженье.
- Все зомби, - усмехнулся Бажен. - Все, кто не был на горе Елеон.
- Мы с тобой казаки! - отвернулся от зеркала Андрей. - Казаки древнее всех народов!
- Я одного вьетнамского мальчонку спрашиваю, - Бажен хотел погладить черепашку по голове, но та быстро ее втянула под панцирь. - Так вот, я спрашиваю: "А детки есть во вьетнамском общежитии? "А он мне: " Оптом", - говорит.
- Ну и что?
- Можно я подержу твою рептилию?
- Подержи.
- Слышь, вьетнамцы отдают своих детей нашим бабушкам... Твой Генрих тоже у бабушки Маши? Добавка к пенсии.
- Да, тоже.
- Ах, ты, моя киникса, гладкая, холодная... Сколько же тебе лет? Две тысячи? Три тысячи? Подумаешь, этих всяких гадов семь тысяч видов: крокодилы, змеи, ящерицы, гаттерии...
- А это кто такие?
- Рептилии, как и твоя возлюбленная. А вот у нее и карапакса...
- Что ты мне все слова говоришь?
- Как же, странный ты человек?! Черепашку завел, а знать не хочешь... Костные пластинки карапаксы имеют кожное происхождение, с ними срослись ребра и отростки позвонков...
- На что тебе это?
- Казак должен понимать все!
- Я турнепс.
- Кто?
- Про карапаксу знаешь, а про турнепс ни хрена знать не хочешь.
- Нет как нет...
- Кормовая репа - вот кто!
- Был казак, а стал турнепс? Нет, твой террариум интереснее. Желтоголовая моя, сухопутная... А где у нас тут пластрон? - Бажен перевернул ее брюшком к себе, и вдруг она испустила жидкость из клоаки. - Ах, ты мата-мата! Какое благородное бесстыдство!
- Не ругайся, сам виноват.
- А я и не выражаюсь. Так черепашку зовут, их двести тридцать видов, ты же не знаешь, кто эта... Ладно, я пошел, а то твоя мата-мата еще укусит.
- Она что, змея?
- Я читал, есть такие, что вонзаются своими зубками еще хуже кобры... Пойдем подышим свежим воздухом.
- В любви я люблю свободу. Кто может запереть ее сердце в четырех стенах?
- Как говорит один писатель, не знаю только какой, все модные пороки сходят за добродетели.
* * * Съежившаяся, всегда замерзающая вдали от Родины Тью стала еще меньше. Казалось, дунь ветер посильнее - вспорхнет и улетит в свой солнечный Вьетнам. Тью знает, что такое холод ностальгии. Но в комнате тепло и многое напоминает ей дом. Она срезает вьетнамским ножичком тонкую кожуру с мандарина. Золотистая струйка стекает на блюдце. Тью готовит ужин.
- Когда я приехала, мне много раз снился сон: мама готовит обед, а я кушаю. Очень вкусно, что просыпаться каждый раз не хочется.
- А если бы тебя очень просили, осталась бы здесь? - Кате хочется, чтобы Тью полюбила Россию.
- Нет, - оборвалась золотистая шкурка с лезвия побежалости. - Я не могу здесь полюбить. Здесь все далекое.
Сняла со стены сухую, волнистую, словно новогодняя гирлянда, мандариновую полоску, положила на блюдце, подожгла. Огонек вспыхнул, побежал по ломким, как стружка, колечкам и стал тягуче куриться. Сизые колечки дыма курились, таяли вокруг. Карта мира на стене осветилась другим светом. И маленький Вьетнам с полуострова Индокитай стал наполняться объемной, притягательной силой.
- Почему Андрей часто говорит о тебе? - детскими вьетнамскими глазами смотрела маленькая восточная женщина. - То ругает, то говорит, что ты его душа... Он любил тебя?
- Мы друзья, - Катя представила рядом высокого, веселого, взбалмошного Андрея. - Просто друзья.
- Мне всегда говорила мама: "Не ошибись, не ошибись... Ты ему далекая". Мне Андрей говорит: "Я твой брат. Если тебя кто-нибудь обидит, скажи мне",
- Вот видишь, он любит тебя.
- А я боюсь его. Я могу ему покориться, но уважать в душе не буду. У нас мужчины и женщины другие. Андрей рвал фотографию моего друга из Ханоя. Я видела. Да! Но не любит меня Хиен. Да, я это знаю. Я говорила Андрею. Хиен уже женился на другой. Мама говорила мне: " Не ошибись..." Вот я написала письмо для Андрея. Но как я могу отдавать?
- Тью, ты хочешь уехать во Вьетнам с ребенком?
- Да, конечно, я всегда так говорила: "Домой, домой..."
Серая зола в блюдце свернулась, как серая маленькая змейка.
- Мужчины любят, пока здесь, а если нет - они забывают. Все так, - говорила быстро-быстро Тью, чувствуя к себе какое-то сердечное внимание. - Хочешь, я тебе погадаю? Дай руку.
Тью читала линии правой ладони, едва касаясь кончиками пальцев, взяла левую руку Катюши, быстро соединила ее ладони и резко оттолкнула:
- Ты можешь изменить свою судьбу!
У Кати дрогнули уголки губ, она заставила себя улыбнуться.
- Видишь, вот эти линии, они разные. У тебя будет хороший мужчина - муж, - и вдруг показала свои раскрытые детские ладони. - А я нет, - и опять стала прежней маленькой Тью, которая всего боится. - Восточные женщины покорные....
- Я больше замуж проситься не буду, - попыталась шуткой приободрить ее и себя Катя: "Не знаю, правду она говорит или неправду, а получается так, что ей веришь", - подумала неожиданно для себя.
* * * Черепашка медленно вылезала из бассейна, спускалась по мягкому мху. Андрей взял ее, опустил в тазик с отстоянной водой, искупал, как это делала Тью. Потом насухо вытер брюшко и лапки, чтобы не простудилась от случайных сквозняков.
- Ну, вот, видишь, как ест, - наблюдал Бажен. - А ты: "Заболела, заболела..." Сверчков, жаль, нет.
- Сверчков?
- Твоя воспитанница полакомилась бы. Хочешь я расскажу о летающем зайце с мышиной головой? Ешь, ешь, не стесняйся, четверорукая моя.
- Почему тебе ноги хочется называть руками? - Андрей говорил сухим безразличным голосом, будто бы все в этом мире превратилось в костные пластинки карапакса. - Эх, мешок бы долларов или бутылку рому.
- Я отыскал, кто твоя рептилия! Это горная черепаха Шпенглера, вторично перешедшая к наземному образу жизни. Смотри, расписная моя, что я тебе принес, - разломил пополам банан. - Надо его чистить или не надо?
- Это не обезьяна, она такое не ест.
- Давай посмотрим, если ей это понравится, то ты сегодня бармен. Ну, лучистая моя, ешь. Вкусно, а? - он достал письмо, которое просила передать для Андрея Тью, и теперь не знал, как это сделать помягче. - Извини, вот...
- Я знаю. Она хочет уехать с моим сыном.
- Она хочет улететь, где всегда тепло, где нет снега, который так опрометчиво падает на теплую ладонь. Зачем снегу тепло?
- Я убью его, я утоплю его в море... Она будет там со своим любовником. Мой сын забудет говорить по-русски! - хотел порвать письмо, но удержался.
- О, потомок солнца! Прекрасный царевич Андрей, - Бажен налил полный стакан "Столичной" водки, взяв роль бармена на себя. - Сильнейший царевич Андрей, как ты боролся с десятиглавым Раваной - владыкой острова, который похитил супругу его Тью! Равана был повелителем демонов - ракшанов. Ах, Андрей! Ты победил и уничтожил Равану и его войско. Ты не только освободил Тью, ты избавил весь мир от злых демонов.
- Как она будет звать моего Генриха там? У! Желтоголовая карапакса! Киникса несчастная! О! Исчадие клоаки! Пропадите вы все поганые рептилии оптом! - швырнул в бессильной злобе.
Бажен достал черепашку из под тахты и провел пальцем по каменистому сухому неповрежденному панцирю.
- Нежное насилие, невинная стыдливость души, - Бажен пристально рассматривал куполообразное укрытие рептилии. - И воды породили огонь. И золотой зародыш Брахма разбил Золотое Яйцо.
- Я верю во Христа, а не в Иуду Искариота и Шиву! И моя жена должна молиться Иисусу Назарятянину, она ребро мое!
- Ты казак?
- Да, я казак! И ты казак! - Андрей придушил своей силищей, обнимая слабосильного друга. - Мы с тобой единодушно вместе.
- И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать.
- А, может, ты пантеровая черепашка и добиралась к нам с мыса Доброй Надежды через экзотическую Африку? Ты повидала земли Судана и Эфиопии, преодолела саваны и сухие нагорья. Брось страдать, Андрей, одному из миллиона удается соединить такие разные культуры. Восток - это другое солнце. Этот панцирь тысячелетиями нарастал.
- Но у меня она отнимает сына.
- Не мы с тобой сотворили мир таким.
- Я никогда не смогу говорить на этом птичьем языке, у них у одной "а" звуков, как у тараканов лап.
- Ты же не апостол, ты простой казак. Как ты можешь понимать все наречия?
- Я не кормовая репа, - лицо его сморщилось, но он не отвернулся, не стал прятать от друга слез.
Бажен уже был слезам свидетелем в госпитале после Афгана. Взрыв, контузия, ранение... "Турнепс!" - шутили в госпитале, голова его была забинтована так, что только сверху торчал пучок волос, как у репы.
- Не удалось слинять с Тью во Вьетнам? - нагнулся Бажен над террариумом, заглянул в прохладное укрытие под корой.
- Ей и тут хорошо.
- А иероглифая наземная обитательница яйца не отложила?
- Это самец. Начитался, а простого не разумеешь.
- О?! Этот брак - скрытое прелюбодеяние. И нежные проявления их взаимного пыла взволновали меня, поразили мое сердце, и любовь моя началась с ревности
- Люди-рептилии, змеи-рептилии...
- Где ты там ползаешь, моя черепашка?
- Что это?
- Сколько прошло времени, как ты пришел?
Бажен увидел, что Андрей, наконец проснулся и стал хоть что-то понимать. Всю ночь он удерживал друга, чтобы тот не вырвался на улицу под свирепый лязг и визг машин, он смеялся над ним, ругал и уговаривал, и не хватило бы силы, если бы не подсобила злая горькая водка и не свалила казака мертвецким сном.
- Где я?
- На горе Елеон.
- А что тут происходит?
- Торжество Пресвятого Духа, видимо сошедшаго на Апостолов и запечатлевшаго новый вечный завет Бога с людьми.
- Не издевайся над больным человеком, скажи, где я? Что это?
- Террарий, место для содержания демонстрируемых земноводных и пресмыкающихся. Послушай, Андрей, объясни мне, у нас хоть были Александр Македонский и другие миры, а у них-то кто?
- Почему у меня под головой сыро, где моя голова?
- В поддоне, - оторвался Бажен от стола и расхохотался.
- Кто здесь?
- Казак.
- А я кто?
- Турнепс - корм для рептилий, ты же не захотел быть Дон Жуаном. "Он женится на вас сколько вам угодно".
- Ты спокоен, потому что ничему не веришь. Ты не веришь в Бога!
- Надо все забыть, чтобы вспомнить.
- Ты только говоришь слова... - перекрестился Андрей, медленно двигая рукой. - Сегодня что?
- Второй день, то есть понедельник. Второй день во славу Духа Пресвятого, отчего и называется Духовым днем.
- Покаемся, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получим дар Святого Духа.
- Видишь, ты вчера выбил стенку террариума и вошел в него, и сказал: "Огонь очищает всякого, и неужели ты думаешь, что я убоюсь войти в него?!"
- А где твоя обитательница?
- Ты всю ночь ее искал. Ищи и весь день.
- Сама приползет, есть захочет. Хватит пить. Мы ведь с тобой казаки!
- Ты говоришь правильно, Андрей. И я решил поддержать честь моей одежды. Тихо! Звонят...
- Слышишь, сегодня Духов день. Проси Господа Иисуса Христа даровать нам Божественного Духа, в просвещение и утверждение душ наших.
Бажен вышел в прихожую.
- Телеграмма. - Вернулся мрачный. - Я расписался за тебя. Андрей, мужайся, у тебя больше нет сына. Он не остался ни с тобой, ни с Тью. Он ушел к Богу. Это был святой младенец.
Бажен еще что-то говорил, но Андрей его уже не слышал, он изо всех сил сдерживал слезы и вдруг взвыл от боли. Афган! Обман! Опять взрыв, контузия, ранение... Потери, потери, потери...
97 год