Надежда Середина
ПЛЕНИЦЫ ГРЕХОПАДЕНИЙ
Даже по законам языческим повиновение инстинкту деторождения принадлежит к числу запрещенных вещей, подобно убийству.
Святой Иоанн 3латоуст
т. 2, кн. 2
Стучат каблучки по Старому Арбату. Каменный паркет в елочку. Улица - вытянутая сцена. За сверкающей прозрачностью "Макдоналдса" - белые столики и ярко-зеленые искусственные цветы.
- Постоим, - Светка открыла черную сумочку, достала сигареты. - Холодно.
Лариса вчера приехала из Краснодара. Середина сентября. Но на Старом Арбате нет осени, нет деревьев, нет травы. Только густо-синие облака переплывают улицу, цепляясь за берега крыш. И солнце: низкое и холодное, словно отражение его. И они как два листка, занесенные ветром на Арбат.
- Достаем книжки. - Светка никогда не спешит и не волнуется. На развороте маленькой книжечки - светкины черемуховые черные глаза. В школе она слыла поэтессой, а в затемненном зале дискотеки - королевой. Учителя завышали ей оценки, а мальчишки по очереди влюблялись.
Но как трудно всякий раз искать новые слова, когда пишешь автографы. Складывает деньги в верхний карманчик белой ветровки и делает вид, что они ей не нужны. Книжка идет хорошо. Мужчины сдачу не берут. Она разговаривает с ними легко и свободно, она знает себе цену, улыбка - благодарность. Игра не ложь - забава. "Молодой гений! " Листают книжку, читают строчки. " Нет, - ее спокойствие завораживает. - Просто пишу стихи." Светка сама себе реклама. Белый лист у ее ног - четыре слова в две строчки: "Автор продает свою книгу."
- А вы тоже пишете?
Ларисе показалось, мужчина спросивший знает ее.
- Нет.
Усмехнулся в пшеничные усы:
- Или жить - или писать? - а в глазах напряженная сосредоточенность. - Я с Чукотки. Хотите о море расскажу... А то о чем вам писать-то? Поужинаем вместе...
- Нам нужно продать книжки, - Светке он не нравится, в нем нет блеска больших денег.
- Я покупаю ваши стихи... Все! Сколько надо?
- Лариса шагнула назад. И облако сна проявилось в ее памяти, и казалось, все, что сейчас произойдет, она уже знает. Идет какая-то непреодолимая цепь повторений... Но мужчина, спросивший ее, ушел.
Бусины желтые, оранжевые, черные... Капли осеннего солнца играют по янтарю. Арбат не поет, Арбат продает. Головы матрешек аляповато раскрашены и продажно одинаковы. Все для рынка: флаги и знамена, мундиры и эполеты, буденовки и бескозырки. Что покупается - то продается. Время, как мешок старьевщика, вывернуто все наизнанку.
Он вернулся. С ним солидный, пожилой мужчина в сером костюме, при галстуке. Полистал, поиграл тоненькой книжечкой в мягком переплете. Обложка - фантасмагория: на черном фоне - запрокинутая вверх голова, черные прутья-руки, длинные, как листья эвкалипта ногти. Все зигзагообразное и неясное. И маленький круг из черно-белых полукругов.
Светка назвала сумму, которая ни к чему не обязывала, деньги прошелестели, как осенние листья, и она закрыла кожаную сумочку с мельхиоровой цепочкой.
Как плавно она спускается по ступенькам в подземный переход. Щенки, котята, птички, цветочки...
- Выбирайте розы...
- Купите сиамского котеночка! Посмотрите, какие у него небесные глазки... Совсем недорого прошу...
Светка уходила. Розы, шоколад, шампанское, бананы - это банально для тех, кто к этому привык. "Можно вас проводить?" Мужчина в цветастом платочке вместо галстука. Идет сам по себе за ней. Светка спешит не спеша. Светка знает, когда уходить.
Он шел за Ларисой, или она шла за ним? Люди, машины, стекла витрин... Все мимо, и ты как во сне, кто может остановить себя за завесой сна? Лепестки роз, как высохшие губы. Гостиница. Третий этаж. Дверь. За дверью они вдвоем. Пьянеешь не от вина, пьянеешь от самого себя. Такое бывает. Лишь пригубишь, только попробуешь полглоточка... Длинные холодные виноградины, шершавые горькие косточки. Вдруг почувствовала, как словесная ткань разорвалась, и это ощущение - наедине с ним - становилось сильнее и сильнее.
"Ну? - он присел возле кресла и, сжимая ее руку, в упор посмотрел. - Что будем делать?" - голос его стал сиплым, глухим.
Она замерла на мгновение, напряглась, попробовала разжать его пальцы. Боль в руке становилась томительно сладкой. Закрыла глаза и потеряла силу сопротивляться. "Пусть будет как будет."
Рассыпался, заискрился, вспыхнул разноцветными брызгами электрический свет. По комнате двигались блуждающие блики. "Северное сияние, - расслабленно улыбнулся он, вытирая с усов капельки света. Давно ему не было так хорошо. Близость с женой, как дежурный секс. Теперь его страсть - бизнес. - Этот светильник называется "Северное сияние". Нравится? Кто ты незнакомка?
- Женщина...
- У тебя есть мужчина?
Она молчала, еще была свежей рана ,она запрещала себе вспоминать о разводе.
Ему казалось, что эта женщина вне его чувств, мыслей, вся отдается как бы самой себе, своему страстному томительному желанию. Она была с ним и вне его. Но это не отталкивало, а только сильнее возбуждало и превращало его грубые порывы в нежность.
Свет кружился над ними, словно солнечный ветер.
- Мы будем вместе эту неделю, - он вдруг почувствовал, что она отодвинулась от него. - Я другой номер сниму, - но, увидев в ее глазах усмешку, замолчал.
- Это стихийное бедствие, - она искала слова, будто пытаясь заслониться, закрыться, одеться в них. - Сон...
- Но сон имеет свойства повторяться...
Дрожали на сквознячке эластичные палочки "Северного сияния", кружились, играя светом и тенью.
- Нет! - встревожено оттолкнулась.
- Почему? - загорался он опять страстью. - Зачем ты все ломаешь, Лариса? - он вспомнил разрывы с женщинами. - Зачем хочешь быть сильнее мужчины?
Она попыталась встать, но почувствовала, как не защищена и слаба перед ним: "Я умоляю тебя, Николай, - страх за себя и жалость к нему смешались в какой-то жуткой тоске. Я любить хочу, - сдавленно вскрикнула и метнулась с подушки. - Я хочу любить!" - закрыла глаза, и слова вырывались, как всхлипы.
Он положил руку на ее шею. Эта пьянящая власть над женщиной... Между большим и указательным пальцами - отчетливый пульс. Мало, очень мало нужно сил, чтобы родничок жизни прекратил биться. И тогда лицо ее перестанет быть суетным, и напряжение в губах превратится в ничто, и глаза остановятся, и уже ни одного слова не скажет эта упрямая женщина. Вытянулась, притихла. Она что, считывает мои мысли? Заострился подбородок. Нежная женская кожа, мягкая упругость грудей. Он поцеловал их острые бугорочки.
- Ничего не будет, - в лице ее появилась безжизненная отрешенность. - Меня нет. Я больше ничего, ничего не чувствую, - она медленно качала головой. - Совсем... Ничего не чувствую. Ничего...
Он зажал руками ее голову, пытаясь остановить это безумство. Затихла, замолчала. Поднял ее руку, кисть вяло повисла. Отпустил, рука упала, словно неживая. Ему захотелось задушить ее, чтобы она была вся такой покорной. Или вместе с угасшей страстью пусть угаснет в ней и жизнь. Он мог сейчас убить в ней все... Или убил?
Не открывая глаз, как слепая, нашла напряженные его пальцы, поцеловала, прикасаясь как на исповеди к руке священника.
- Я уйду в монастырь...
Он вздрогнул и затих. Нажал на проводе выключатель, и "Северное сияние" погасло.
Когда они выходили из номера - она с цветами, он с ее сумочкой, его приятель в сером пиджаке читал газету в конце коридора. Привычным движением поправил галстук. Улыбнулся приветливо и понимающе, будто и он виноват в недоразумении, что номер на двоих.
- Извините нас, - тихо произнесла Лариса, неловкость и стыд смешались с чувством спокойной удовлетворенности.
Не берите в голову, - дружелюбно кивнул его приятель и со скрытой мужской завистью подумал: "Нести дамскую сумочку мужчине - признак дурного тона".
* * * Светка встретила их в общежитии с нетерпением и восторгом. Этот восторг она выражает очень спокойно: не суетится, не говорит громким голосом, лишь глаза черные поблескивают.
Светку жизнь многому научила, и она поняла, что жить по настроению - большая роскошь, и ей, Светке, сейчас не по карману. Она мечтает совсем о немногом: "Один раз купить бы все, что хочется, - и тогда бы всю жизнь была довольна. И еще бы свой закуток, норка-квартирка. Светка устала жить по общежитиям аспирантов и мастерским художников. Через три года - тридцать. Свободна. Свободой не дорожит и не тяготится. Такая от природы? Она давно не испытывает ни к кому большой привязанности и о любви не мечтает. Она поняла, что не любить легче, чем любить.
- Для истории вас обречь надо, - шутит Николай. - А то бы вы уже заледенели. Ведь дрожали же! А мне перед историей отвечать...
Светка пьет не пьянея, влюбляется не любя, но очень чувствительна к комплиментам, даже к таким бытовым и маленьким, как история и вечность.
- Будешь со мной - будешь счастливой, - Николай берет Ларису на руки, сажает рядом на кровать, а смотрит на Светку. Но красивой легкости не получилось - он то ли устал, то ли потерял интерес к игре.
Лариса вышла.
- Не страшно, когда убивают, страшно, когда грубо любят, - Светка не очаровывается, она знает об этой любви все. - Надо жить в кайф! - ее голос немного затянут и сладковато певуч. - Мы сегодня должны сходить к скульптору, - ей это важно решить сейчас, чтобы Лариса была свободна. Она хочет вывести ее на уровень своей свободы. - Нас пригласили.
- Понял.
Лариса вернулась, и ей показалось, что говорили о ней, она посмотрела на Светку. Но та спокойно разливала шампанское.
- Лариса, ты не забыла о приглашении?
Что она должна сейчас ответить ей? Лариса не знает.
- Значит, - встал Николай. - Я выпал из ваших планов? - он подошел к Ларисе, тронул ее за локоток. - Выйдем?
В конце длинного коридора - окно.
- Поговори со мной, - сжал ее руку.
Листья облетают, и деревья машут полуголыми серыми ветками.
- Все равно ты меня не забудешь, - сказал и пошел.
Отвернулась от окна.
Узкая спина. Тень . Он шел за своей тенью, не оглядываясь на свет. Он уходил сам, это важно сейчас для него и для нее.
2
Светка веселая, у нее в сумочке визитка - новая встреча. Она любит интересных людей.
- Это хорошо, что он может уйти так, - объясняет Светка свои правила жизни. - Он настоящий мужчина, не будет мешать тебе, - посмотрела на визитку. - Ты ему верь...
Светка искала особняк, а оказалось, дом скульптора - невзрачная двухэтажная пристройка к высотному зданию в старом переулке. Скульптор ждал их не один . Размякший и вялый какой-то мэн, из новых русских, лежал на велюровом шоколадного цвета диване. Рядом со скульптором, крепким, поджарым, вылепленным природой будто по образцу, мэн на диване казался из бесформенной, невостребованной глины.
Всюду были скульптуры: белые, черные, пепельные, голубоватые, желтые с оттенком падающих кленовых листьев, большие тяжеловесные и такие, что с легкостью уместились бы на ладони. Они смотрят вниз с полок, шкафчиков, подставок, от потолочного уголка, заискивающе выглядывают из запыленного темного угла с грязным плинтусом. Но было в них что-то общее, будто из одной большой семьи. Вот вогнутое лицо, как вдавленная глиняная тарелка. Обезображенные, расползшиеся бедра. Кожа морщиниста, шершава со вздутыми венами, жилы очень отчетливы. Это не женщина-колдунья и не женщина-ведьма, здесь нет сказки - это слепок с живого человека. Дух окаменевший, бесчувственный.
Светка режет колбасу и раскладывает на ломтики хлеба. Ей нравится второй этаж мастерской с темным бра и множеством полуживых глиняных зрителей. Они Светке не мешают делать бутерброды, они не смотрят ей в затылок, не заглядывают сбоку в лицо, не теребят душу своим остановившимся взглядом высокомерного пренебрежения ко всему живому. Она их просто не чувствует. Это глина, с которой работает пригласивший ее в гости известный скульптор. Просто игрушки, просто слепки из глины. Но Ларисе казалось, что душа управляет каждым глиняным телом.
- Пей, Светик, - скульптор придвигается к ней поближе. Он водку дает ей как лекарство. Но сам не принимает. Он умеет пьянеть от тех, кто пьян, и хочет быть пьяным сегодня от Светки. Сейчас Светка - Золушка, чтобы стать потом королевой. У нее получаются красивые салаты. Салат из одуванчиков? Нет? Сегодня все проще. Просто глиняные глаза, просто глиняные руки, просто глиняные волосы...
- Я был коком на корабле, - вспоминает размякший на диванчике новый русский Яков. Он разливает водку и пьет со Светкой, но пьянеет раньше ее. - Вот я уеду через неделю в Америку, а вы останетесь с Борей... - от выпившей водки бывшему коку все кажутся родными и близкими, как на корабле.
- Я могу лечить руками, - внушает, уверяет скульптор и, не касаясь шеи и подбородка, согревает Ларису мистическим жаром. - Как? - спрашивает, уверенный в себе. - Чувствуешь?!
От его рук шло излучение, как от ультрафиолетовой лампы. УФО. Тепло - это, наверное, тоже магнит.
- Вам не бывает здесь страшно? - Лариса боится обидеть глиняного мастера, но увидела, он ее понял.
- Нет, - быстро и уверенно ответил (как хорошо продуманное и давно решенное для себя). В этом "нет" скрывалось отречение от чего-то. - Было... - вдруг подтвердил он. - Но я подавил. Теперь этого нет! - задумался он. - Здесь многих нет. Умерли... Но я их всех люблю, как живых. Они во мне. Я могу уловить их душу через тело, ибо душа создала фигуру человека именно так, как рассудила. Ей показалось, что будет хорошо - с длинным носом или с коротким... И тогда она определила его высоту и всю фигуру. Так велико могущество этого суждения, что оно движет рукою и скульптора. Душа, управляющая каждым телом, образует наше суждение еще до того, как оно станет нашим собственным сознательным суждением...
Он стремительно встал, подошел к бюсту Высоцкого, руки напряглись, мышцы бугристо вздулись, он перенес его на рабочий станок и начал медленно поворачивать. "Я коней напою... Хоть немного еще постою на краю," - песня прорывалась откуда-то, и Лариса увидела дрогнувшую улыбку на мужественном лице поэта. Рядом с ним скульптор казался изваянием, застывшей маской. Словно все живое, что было в мастере, передалось скульптуре. Ларисе показалось, будто скульптора кто-то заставлял повторять самого себя в поэте, словно нет другого способа изображать человека.
- Живой, да? - Борис сел за стол. Глиняное тело, казалось дышит как живое, жилистое и полное мускул. - Через два года он умер. Но я успел.
На другой полке отблескивала, как белый мрамор, голова юноши. Борис взял ее и, тяжело подойдя к стулу, сел. Длинная, вытянутая шея, античный овал головы, плечи беловато-молочные. Руки мастера застыли, окаменели. Как жутко было видеть отделенную голову от туловища, этот ровный гладкий срез... Цвет обретал оттенки живого тела: члены тела округлы, кожа нежна и приятна по цвету. Как фигуры часто похожи на своих мастеров...
- Это мой брат, - прозвучал холодно, потусторонне голос Бориса - Я лепил его по памяти...
Светка, опьяненная и расслабленная, как размягченная глина, но в этой размягченности сохранялась какая-то правильность, природная красота тела. "Похвальная пропорциональность," - подумал скульптор, невольно измеряя самого себя и прикидывая, в какой части он сам отличается. Он понял, что красота не в его суждении, а в той фигуре, которая создана по правилу природного тела.
- Нужно оберегаться от того, чтобы в создаваемых фигурах вы не впадали в те же самые недостатки, какие свойственны вам самим, - он открыл для себя, что с этим пороком он должен больше всего сражаться. - Это такой недостаток, который родился вместе с суждением. Ведь госпожа вашего тела, душа, и есть то, что является вашим суждением, и она охотно наслаждается созданиями, похожими на то, что она создала при составлении своего тела. Есть один секрет, который я открываю своим студентам на первом курсе, но они не усваивают его и на пятом. Надо помнить, что вы должны изучать недостатки, свойственные вам и остерегаться их в тех фигурах, которые вы компонуете.
Ларисе показалось, что он хочет работать со Светкой, вылепить ее скульптуру, это ведь будет невероятным счастьем для подруги.
- Свет! - потребовал мастер.
Яков поднялся и молча, как под гипнозом, включил верхний - яркий - свет.
- Мистика, - прошептала Лариса, глядя на работу мастера.
- Добавить бутылочек, еще не то начнет казаться. - схохмил новорусский кок.
Мастер медленно вращает станок. Мефистофельская черная улыбка искажает все больше глиняное мертвое лицо. Оно не оживало, но мертвец смеялся.
- Этот человек еще жив, - смотрел на свою работу Борис. - Он обиделся на меня, - та же самая улыбка, пугающая, отражалась в лице мастера. - Но я увидел его таким. Он весь тут. Никогда никто не должен подражать манере другого, так как в таком случае он будет называться внуком, а не сыном природы в отношении искусства. Увы, истина была единственной дочерью времени.
Лариса посмотрела на Светку. И показалось, она не с живыми людьми, а там, за пределом, где все из глины и той таинственной энергии, которая заключена теперь в этих немых фигурах на полках мастера.
Вдруг Светка заговорила:" Мне было пятнадцать лет, когда убили маму...Потом я была официанткой, швеей, манекенщицей, натурщицей, актрисой в любительском театре...Меня много любили, но не так, как мама."
Размякший Яков видит, как завороженно слушает Лариса, но ему кажется, что Светка рассказывает только для скульптора, и все, что здесь происходит - только для мастера. Он любит его, делает все, чтобы ему не было одиноко в холостяцкой жизни.
А скульптор уже ловит блуждающую тень отражения. Вот она - между жизнью и смертью. Теперь он может лепить Светку, лепить из Светки. Она - мягкая, пластичная плазма. Или хорошо подготовленная глина? Все выражено в губах и ногах Светки. Светка - это ноги... Это движение. Самое сложное в скульптуре - это выразить в объеме тела движение. В Светке есть это оживляющее душу движение, но как передать его глине... Мастер понял это сразу. И когда вагончик метро остановился , он шел за ней, пока она не оглянулась.
Музыка заставляет двигаться всех, раскачивает тени.
- Существует десять обязанностей глаза - воспринимать мрак, свет, тело, цвет, фигуру, удаленность, близость, движение, покой...
- А, может, нам будет лучше, чем им? - плывет в волнах музыки кок в золотую Америку.
Музыка не кончается. Борис танцует один. Шаманит.
- Адекватная реакция - это нормально или нет? - Ларисе кажется, что он знает ответы на такие вопросы.
- Нормально, - он знает зачем он шаманит. - Это хорошо. Я всегда реагирую адекватно. Надо с хамом говорить по-хамски, - он исчез в соседнюю комнатку и быстро вернулся. - Я вот так завязал косыночку...
- Так носят в Америке художники, - пояснил новый русский кок Яша.
- А на меня сегодня быдло прет матом: " Куда вырядился ... петух ..." Время совпадает с точкой и линией. Точка во времени должна быть приравнена к мгновению... Понятно что-нибудь из этой арифметики, девочки?
Борис надел зеркальные очки, в них, отражаясь, все тонуло и переворачивалось.
Светка вышла, растворилась. И мастер перестал двигаться.
- Мне пятьдесят шесть лет, - приложил палец к губам. - Только не выдавай меня. Я всем говорю сорок четыре. Ну, потрепало немного... Лысина, она ведь и от ума. Это подтверждение того, что природа сооружает просторный дом для интеллекта раньше, чем для жизненных духов.
Светка вернулась, но танцевать и говорить не могла - ночь одолела. Она прилегла на шоколадный диванчик.
- Хочу спать. Все.
- Ладно, - посмотрел Борис на Ларису. -Все! Уходи...
Лариса спустилась по деревянной лестнице на первый этаж. Черная ночь смотрит в стеклянные глаза домов.
- Здесь такая маленькая комнатка, - подошла к окну.
- Маленькие жилища собирают ум, а большие его рассеивают, - глубокомысленно поведал не тая Яша. - Ложись рядом, укрывайся пледом, здесь не так тепло, как наверху. Дай отдохнуть своему телу. Душа хочет находиться со своим телом, потому что без органов этого тела она ничего не может совершить и ощущать. Выключи свет, - попросил с усталым тоскующим видом.
Она выключила. Села на край тахты. Холодно, словно в морге.
- Не всегда хорошо то, что красиво, - Яша протянул руку, тихонько тронул Ларису за плечо. - Что красота? Я люблю, чтобы были рельефы.
Она отстранилась, но не встала, сидеть в комнате больше было не на чем.
- Я напоминаю тебе, мой великий мастер, - обиженно и как-то саркастически продолжал Яша лежа, - что если ты собственным суждением или по указанию кого-либо другого откроешь ошибки в своих произведениях, то исправь их, чтобы при обнародовании этого произведения ты не обнародовал вместе с ним и своего несовершенства. И не извиняйся перед самим собой, убеждая себя покрыть свой позор следующим своим произведением, так как скульптура не умирает непосредственно после своего создания, как музыка, но на долгое время будет свидетельствовать о твоем невежестве.
- Ты умный, Яша.
- Жалок тот ученик, который не превосходит своего учителя, - и засмеялся, и опять попытался приблизить ее. - Я памятливый.
- Не надо, Яша. Это скучно.
- Чем я тебе не понравился? - он взял ее за плечи и притянул к себе, прижимал все сильнее.
Ей не хватило воздуха, и невольно, сам собою вырвался слабый стон.
Он отпустил руки, она быстро встала.
- Вот видишь, ты меня совсем не воспринимаешь...
Лариса пошла искать двери на улицу. Рядом комната с цементным полом, холодная и страшная. Два велосипеда - спортивные, блестящие новизной. И всюду песок, глина, доски некрашеные и шершавые...
Лариса поднялась наверх, взяла сумочку.
- Я пошла, - прошептала в чуть светлеющую полоску.
Ну, ты даешь, - хрипловато отозвался Борис. - Разбуди Яшу, пусть он закроет дверь.
3
Возвращаться было не к кому и некуда, день ушел навсегда. И зачем она приехала, зачем послушалась Светку? Метро, троллейбус, теплый душ, две таблетки тазепама, мягкая кровать. И - провал.
День проходит быстро, когда его коротаешь во сне. Лариса проснулась и открыла стучавшему.
- Ты одна? А Светка когда-нибудь дома бывает? - у Миши голубые славянские глаза и широкие бурятские губы. - Спишь?
- Не включай свет, - за окном темная синева, как сгусток ссохшихся чернил. - Голова болит...
- Пойдем ко мне чай пить, - он положил ладонь на ее лоб. - У меня варенье есть. Малиновое...
Она вылезла из-под одеяла, удивилась, что заснула, не раздеваясь. Ей хотелось верить этому человеку, и она молча пошла за ним. Вчера он был пьяный, и Светка смеялась над ним: "Мой верный паж."
Миша перешагивал через ступеньки и все спешил. Толкнул котенка. Лариса нагнулась, хотела погладить, но Миша дернул за руку:
- Это Джойс... Не трожь! У него хозяйка ревнивая: увидит - убьет!
Черный Джойс, словно понимая слова, дернул хвостом, распушив его, как белка.
Миша торопливо открыл дверь в свою комнату, включил настольную лампу.
- Забирайся на диван, я укрою тебя двумя одеялами, - пугался и радовался ее послушности. - Сиди... Я сейчас поставлю чайник.
Голубое неровное пламя облизывало дно. Почему любовь - это разрушение? Миша дважды разведен. От первой - две дочери, от второй сын. - Одиночество - это... Даже Робинзону было плохо одному...
- Почему ты такая грустная? - вернулся в комнату. - Я что-нибудь делаю не так?
В глазах тоска, безразличие, отрешенность... Ему казалось, что она не слышит его.
- А я не люблю Москву, - заговорил, чтобы только не молчать. - Когда мне плохо, я еду домой. Успокоюсь... И назад. Мне нужно высшее образование, пусть даже такое , заочное.
- Ты любишь свою жену?
- Об этом не надо...Не надо! - мотнул головой, словно стряхнул что-то с лица. - Вот, - он снял с полки фотографию сына. - Я ее люблю ее любовью.
- Но ведь это не любовь.. .Подстраховка. . .
- Да! - вскрикнул он, точно обжегся. - Ну и что? - и посмотрел на нее так, словно она все перепутала в его жизни.
Чайник горячий-горячий. Крупинки заварки всплыли на поверхность.
- Мне не надо было жениться, - голос его оборвался и доносился будто издалека - Ну, какой я муж? - и вдруг заботливо, как сестру, спросил. - Тебя кто обидел? Светка?
- Нет...
- Они все хотят от тебя тепла, а тебе ж самой холодно. Ты насколько приехала? Когда на работу?
- Меня сократили...
- Ты еще и безработная? - он подул на чай, сгоняя крупинки. - Когда уезжаешь?
-Завтра, - ей показалось, что завтра уже наступило. - Сейчас сколько времени?
- Не знаю...
- Ну примерно...
Время - это не всегда что-то точное и определенное. Есть такие периоды жизни, когда времени вообще нет.
Но сейчас ей вдруг нужно было это время, словно оно может помочь ей. Ей нужно было почувствовать эту точность.
- Час? Два?
- Да нет, - посмотрел на ручные часы, - без пятнадцати одиннадцать.
Ей хотелось сесть на поезд прямо сейчас и ехать. Чтобы все двигалось, все изменялось. Надо найти силу в своей слабости. Но как? Она отдалась бы ему без сопротивления и страсти. Но Миша, как брат. Забыться. И ничего не вспоминать. И все зачеркнуть. Одно другим... Нет, Миша слишком любит ее, чтобы помочь ей все забыть на время.
- Мефистофель в юбке? - он дотронулся до ее щеки. - Женщинам это не идет, - оглушенный ее покорностью, любя ее по-своему и жалея, старался сдержать себя и предотвратить это страшное для нее смертельно-холодное забвение. "У меня тут много было, - подумал, вглядываясь в ее утомленное лицо. - "Но она не те..." - и вдруг ощутил легкий взмах ее руки, словно она пыль смахнула с его щеки. - Спи... Чего ты?
Лариса проснулась и удивилась, как долго она спала. Было хорошо, тихо, спокойно, словно она дома. Миша спал в кресле. Она поцеловала его в щечку. Он проснулся. Она быстро вышла, словно испугавшись чего-то в его глазах.
Светка была уже в комнате. У нее два ключа, а может быть и больше.
- Коля не приходил? - Светка спрашивала, словно ничего не произошло и время не ушло и не изменилось. - Ты что?
- Домой поеду, - Лариса начала собирать вещи.
- Ну, во-первых, подруги так не поступают...Оставила меня одну. Во-вторых, надо бухнуть, - она всегда знает, что надо. - Пойдем, где-нибудь пообедаем и выпьем хорошего вина.
Когда Светка говорит и улыбается, становится легче всем вокруг, Лариса это чувствует и знает.
- А я стихотворение написала ночью, - Светка сказала это так просто и легко, наивно, как пятиклассница. И Ларисе вспомнилось, как они весь год сидели за одной партой. А Светкина мама сшила Ларисе новогоднее платье.
Подошла к подруге, поцеловала мягко, по-детски.
Светка любила просто ходить по улицам, заходить в магазины, примерять одежду...Турецкая кожаная курточка, цвета баклажан. Светка смотрелась в зеркало: " Как?"
- Хорошо.
- Примерь?
Лариса не привыкла примерять вещи, которые не собиралась покупать, да и по магазинам почти не ходила последний год - едва хватало на питание с ребенком. Спасибо, брат помогал.
- Так, - Светка сняла куртку легко и быстро, как и надела. - Идем! Какая гостиница? Он понял, что ты устала и ушел... Теперь мы должны прийти сами.
Лариса шла, слушала болтовню Светки и чувствовала, как в ней опять пробуждается что-то, ясно представила сумерки, и то, как она шла с ним. Ей показалось, что она услышала его глухой голос сзади, оглянулась. Она не узнавала домов и не могла вспомнить, куда же они свернули тогда. Нет. Это не любовь. Надо остановиться.
- Я покажу, где эта гостиница, а заходить не буду...
- Хорошо, - согласилась Светка и поняла все по-своему. - Он со мной ликером не обойдется, - деловая уверенность официантки в ее голосе. - Посмотри, как он передо мной робеет...
Лариса не понимала ни себя, ни Светку. Какое-то ужасное состояние беспомощности вело ее, и не было сил стряхнуть это все.
- Я знаю как, - черные глаза Светки блестели. - Пока он не сделает то, что я хочу, он ничего не получит... Деньги - это по крайней мере не проигрыш... Вспоминай, проходили вы эту вышку или нет? А забор? А стройка была?
Лариса отрешенно промолчала и подумала: "Если бы я помнила, я бы не шла."
4
Николай застыл в дверях от неожиданности: - Светик! Я рад!
Светка довольная посмотрела на Ларису:
- Я рада, что ты рад.
- Светик, - справился он со своим замешательством, - Побудь хозяйкой: колбаса, рыба, консервы в холодильнике. Только вот воду на кухне включать не надо, не работает вода.
- А у меня поезд через два часа, -Лариса не понимала, как могла сама сюда вернуться. - Не опоздать бы...
- Давай я у тебя куплю твой билет.
Ларисе его шутка не понравилась. И все здесь было уже не то и не так.
- Хорошо, тогда давай меняться, - он стал что-то искать. - Согласна?
Она улыбнулась. И он подал ей книгу - белый медведь на красном снегу заката." Остров Врангеля." Дивные северные птицы. Рыбы. Моржи. Тюлени. Северное сияние...
Накрывать на стол Светке приятно, было бы чем. Водка из холодильника обжигает. Как тяжело быть умной и трезвой. Лариса заставила себя выпить.
- Это какой-то наркоз, - поплыло все , закачалось, хотела встать и не смогла...
- Заботься, - поднялась Светка, глядя на него с каким-то своим пониманием. Я ухожу.
Когда вы спите на верхней полке вагона, вы даже во сне знаете об этом. Но вот резкий рывок, вы неожиданно просыпаетесь и вдруг не понимаете, где вы, и что вокруг. Ларисе показалось, что она в поезде, но как только открыла глаза, все вспомнила.
- Ты куда? - удерживал ее Николай за плечи. - Спи, все нормально.
- Где моя одежда? Почему в комнате еще кто-то? Я хочу домой.
- Вот мои тапочки, вот твоя одежда. Не бери в голову - его до обеда не разбудишь... Я тебя люблю, а ты делай, что хочешь.
Она включила свет в ванной и не узнала себя. Ледяные струи воды секли, словно розги. Не выдержала - пустила горячую воду. Согрелась. "Сейчас я была бы уже дома..."
- Чистенькая, - он притянул ее к себе и увлек в тепло постели. - Усни, я приставать к тебе не буду... Мы сейчас уйдем, а ты выспись.
Она спряталась в подушку, в одеяло, в темноту закрытых глаз... Как в вагоне - кто-то встает, кто-то едет дальше, кому какое дело.
А когда проснулась, то обнаружила, что дверь закрыта и выйти она не может. Плен? На столе бутерброды... Она съела ветчину, как кошка, без чая и хлеба. Вдруг услышала шаги... Кто-то остановился около двери. Звонок. Один отрывистый, три долгих... Светка? Но ключа нет. Звонки повторялись, и ,обрываясь, зависали в воздухе, словно капли света. Потом она подошла к окну и смотрела, как Светка переходила улицу, нарушая все правила дорожного движения.
Она опять легла и заснула.
- Я спешил к тебе! - Николай ворвался, как ветер. Его ключ, наверное, мог открыть любую дверь. - Когда я был студентом, мы с одной девчонкой так здоровались, - он прикрыл и быстро открыл глаза. - Моя первая любовь... А знаешь, ты чем-то на нее похожа...
- Светка приходила...
- Да? - в возбужденном веселье подхватил ее на руки. - А зачем нам Светка?
Виноградины налитые соком, длинные, янтарные, дамские пальчики крутятся под струей воды...
- А почему ты не женился на ней?
- Знаешь, в тебе и от той и от этой что-то есть... Два идеала соединились.
Метро - это движение под землей. "Вы садились на одну остановку?! Не могли пешком пройти..." " Под землей пешком не ходят..." Их сдавила толпа в душном вагончике, и Лариса очень близко прижалась к Николаю.
- Ты мне ничего о себе не рассказывал...
- Мой принцип не лезть в душу, и чтобы ко мне не лезли...
Двери вагончика открылись, и толпа ринулась к выходу. Выйти и не застрять, и не попасть в обратный поток. Главное, не пытаться вырваться из толпы, куда несет - туда иди... Но ноги слабеют и голова кружится. Колонны... Скамеечки... Она видела, как его спина, сплющилась в толпе и скрылась. Прислонилась к колонне и выпала из потока. Села на скамеечку. Налетал гул поезда, выплескивалась волна людей, толкаясь и спеша уходили к эскалатору. Механизм подземной жизни, тяжелое дыхание земли. "Три шестерки... Три шестерки... Знак будет! Три шестерки, - поправила черный платок старуха, пожевала, провалившимися щеками, как рыба. - Ты не знаешь, что значит три шестерки? - старуха смотрела на Ларису из глубины глазниц. - Печать сатаны, - иссохшие скрюченные пальцы шевелятся. - Мы узнаем их по этой печати... Скоро конец."
" Осторожно. Двери закрываются".
Куда она едет? Круг под землей - Кольцевая линия. Вперед по кругу... Бойтесь человека, у которого нет мочки уха...
- Это я, - вошла она в его комнату, не помня, как добралась сюда.
Он не шевельнулся.
И вдруг она рассмеялась. Смех был добрый, очищающий, как солнце среди стальных строчек дождя.
- Ты нарочно меня бросила?
- Нет... Я потерялась...
- А почему тебя так долго не было?
- Мне встретилась какая-то странная старуха, как смерть.
- Я ждал, - голос его надломился, в пальцах возникла неприятная дрожь.
- Ты не жалеешь, что встретился со мной?
- Я никогда не жалею ни о чем. Я всегда делаю то, что хочу.
- Не хочу оставаться здесь.
- Даже если ты через каждую минуту будешь менять свое решение, ты со мной не поссоришься. Все, я спокоен. Я памятник.
- Статуя командора?
- Нет, я не из той пьесы, я даже не Дон Жуан. Ты замужем? Ты мне ведь так и не ответила...
- Я? Нет... А что ты будешь говорить своей жене?
- Скажу ей, что ничего не было.
- Меня не было?
- Сейчас ее нет, а ты есть... Ревнуешь?
- Какое я имею право?
- Что будем пить?
- Яд.
- Яд от любви.
- А можно ли играть в любовь, напившись яду?
- Да мы артисты, - как нравилась она ему сейчас в веселости. - Как я хочу тебя любить. Не обижай меня, моя девочка, быть может, я несчастнее тебя...
Оставаться в комнате, где будет третий человек, как это ни романтично, невозможно... И вечером они пришли в общежитие.
- Вы к кому? - вахтер был похож на спортсмена-борца.
"Вахтер" - слово голландское, приплыло и обосновалось, и никто не помнит, что оно не русское. То ли охрана, то ли досмотр, то ли служба безопасности...
Пропустил. Документы положил в ящичек стола.
- Светик? - Лариса открыла дверь и позвала. - Нет ее, - приятно удивилась.
Николай смотрел на стену. Нарисованное лицо, длинные волосы. Цыганский профиль. Лицо в рост человека.
- Сколько же потребовалось губной помады? Светка рисовала?
- Нет... Ее друг, художник. Светка не такая, какой иногда кажется.
Светкина сигарета - окурок. Увядшие цветы. Флакончик англо-франко-американских духов, пилочка, тени.
- Зачем она тебе, ты ведь другая.
- С ней все проще.
- Ты не сможешь так долго жить...
- Как?
- Пропуская все через себя...
- Давай поссоримся, так будет легче расставаться.
- Я раньше тоже сжигал мосты... В сорок пять уйду на пенсию, куплю яхту... И в море. Один.
- Мне предложили работу за границей.
- В Сьерра-Леоне? Жареные бананы... Любимая жена вождя? И золотое кольцо в носу...
Она в счастливом опьянении качала головой. Наслаждением было то, что в нем можно тонуть и не утонуть, задыхаться и не переставать дышать, жизнь словно обрывалась и начиналась сначала: вот в ярких ослепительно-блестящих красках огненно жаркая Африка. Вождь. Слоны огромные, как мамонты.
- Одна я в Африку не хочу.
- А чего тебе бояться? - он убрал волосы с ее лица и разглядывал, точно искал особые приметы. - Наркотиками ты не балуешься. Будешь подготавливать мне почву для отступления, - закурил. - Я ведь болтун. Хохмач. Я знаю за собой это "ха'', - помолчал и вдруг тихо, точно невзначай проговорил. - Зачем я тебе? Таких сотни...
- И все-таки один на яхте?
- Тебя возьму. Море. Яхта. Ослепительно солнечный день. Золотой диск в бездонной синеве неба. Рано тебе уходить в монастырь.
- Я ушла от мужа... У меня год не было мужчины. Я не могу так... Я должна верить и любить.
- Тебе хорошо со мной?
Громче стал доноситься машинный гул, но еще было темно. Он спал, а она ждала рассвета. Кто-то резко затормозил, засигналил возле дома. Он, горячий, сонный, потянулся к ней.
- Зажги свет, - сказала она холодно и буднично.
- Зачем? - он проснулся, но не понимал ее. - Что случилось?
- Уходи...
- Это жестоко, - он слышал не слова, а ее голос, в котором не было никакой надежды. - Ты не права... Мы не увидимся?
- Нет.
Он молча встал. Оделся. И вышел.
Но дверь отворилась. И он вернулся умывшийся, в капельках воды.
- Вот и увиделись, - гладил мокрыми руками ее мокрое лицо. - Почему же ты плачешь? Зачем ты так!? Я ведь ничего плохого тебе не хотел. Но ты угадала, это последняя наша ночь - я сегодня уезжаю...
- Ты говорил, неделю еще будешь в Москве.
- Врал.
- Зачем?
- Не рви мою душу. Мне тоже тяжело уходить...
Черная синева ночи становилась свинцовой, как будто рассвет не наступит никогда.
Просыпаться в полдень тяжело и вставать не хочется. Лариса решила уехать... Домой! - Сегодня. Сейчас же! Кассы вокзала, как кормушки для голубей: клюнули - отлетели. Билетов нет? Как? Только на завтра? Завтра будет завтра. Билет - это покой, это определенность, это гарантия. Пожалуйста, хоть на какой-нибудь поезд...
Гостиница... Зачем она здесь? Его дверь... Позвонила. Дверь молчала, - большая, зеленая, с прямыми углами. А вот маленькая скважинка для ключа. Все двери закрываются на ключ, когда за дверью никого нет. И не открываются сами по себе. Буратино, Буратино... Где сегодня Буратино? Сколько можно сделать в одной двери скважинок для ключей? Ей показалось, что за этой дверью есть кто-то живой. И погибнет, если она уйдет. Она еще позвонила и прислушалась - за дверью была жизнь. Это были не шаги, не шорохи, не дыхание... Она еще позвонила. Кто-то положил руки на дверь и давит в сухое мертвое дверное дерево. Подушечки пальцев мягкие... Если их соединить - получится замыкание на себя. А за дверью - окно. И душ из ледяных стальных прутьев. Шомпола, шомпола... За дверью осталась любовь, закрытая на ключ. Он забыл ее здесь, он оставил ее здесь одну. Я хочу забрать свою любовь. Она без тепла погибнет. Увидимся? Увидимся! Но когда? Любовь - это маленький новорожденный. Он там, за дверью. Закрыли и ушли. Каждый за своим поездом. Это что? Три шестерки? Это не плач... Это стон. Любовь не может плакать, как плачут дети. Кто-нибудь живой есть за дверью? Ладонь отпечатывает свою судьбу на двери с прямыми углами. Левая ладонь чуть меньше правой... Дверь стоит перед ней как гора, как судьба, как рок... Повешенная на две металлические петли...
5
Главное - не опоздать. Лариса перебежала полдороги. Стоять! Несущееся колесное стадо. Движение - неизбежность гибели. Или спасения? Вперед! Стекла - зеркала. Лиц нет. Лариса подняла руку вверх и пошла. Круглые, как вертящиеся колеса, посыпались на нее сигналы. Щемящая радость. Веселая злость. Три минуты до отправления поезда...
Вокзал. Перрон. Табло сбрасывает числа и слова. Поезд ушел. Цена каждого опоздания разная.
Киоски, цыгане, книжки, плясовая под гармонь - безопасность подземного перехода - жизнь под дорогой. Вдруг в каком-то оцепенении Лариса прошла мимо и остановилась. Вернулась - девочка на цементном полу...
- Как зовут тебя? - наклонилась к ней.
- Надя.
- Почему ты одна?
Ласковая доверчивость в глазах ребенка - защита и мольба.
- А сколько тебе лет, Наденька?
- Пять. - разжала кулачок, загибала пальчики. - Вот сколько. Дайте мне денежку.
Лариса достала кошелек - возврат с билета. Но вдруг возникла рука над ее плечом и бумажка с красно-сине-белым флагом затрепетала, падая, и опустилась к ногам девочки. Что за орнамент на ее скользящей поверхности, что за солнце зеленое? Пятьдесят тысяч рублей. Десять лет назад это было бы отличным приданым: квартира, машина, дача... Лариса свернула ее, положила девочке в маленький грязный карманчик. На неделю, на питание... Оглянулась. Потертая кожаная куртка, крутые ботинки, дорожная сумка. Новый русский?
Эскалатор -конвейер. Вниз - вверх. Люди мимо людей. Стены - отшлифованный гранит - братский саркофаг. Светка живет на Кольцевой - удобно, все линии пересекаются .
- Я за тебя волновалась, - Светка не одна. Она никогда не бывает одна в комнате. Ее комната - это общежитие. И если кому-то плохо или некуда пойти - идут к Светке. - Лариса, есть хочешь? Присоединяйся к нам. Это Илко.
Лариса посмотрела на гостя. Иностранец?
- И ты, Лариса, приезжай тоже ко мне в Болгарию. Я дам тебе мой адрес. Звони. Я встречу. Где будешь встречу. Только звони... А сейчас, девочки, пойдемте обедать. Я могу приглашать? - посмотрел на Светку.
Светка, как десятиклассница, самая счастливая на улице. Идет с Илко за руку, переплелись пальчики. Зачем она остановилась у пятиэтажного дома ? Такси, вьетнамцы, китайцы, барахольщики тащат тюки, узлы, сумки. Ах, маленькие, ах, муравьи!
Внутри в комнатах, снаружи в узком коридоре - везде кишит торговля. На распахнутых дверях - цветные куртки, шелковые юбки, соломенные шляпки.
- Не то, - Светка сегодня причесалась, как девочка: прямой проборчик, чубчик над глазами. - Кажется там, - взлетает по ступенькам легко все выше и выше. Пробегает по коридору, возвращается и выбирает комнату-ресторанчик. Что заказать? Но как можно знать не пробуя?
- Птичий язык. - Она слушает музыку, щебетанье вьетнамца-бармена и накручивает на китайские палочки длинную рисовую лапшу. - Много чего есть во что можно поиграть...
- Извините, - позвал Илко вьетнамца. - Пиво теплое... Потавьте в холодную воду. Не куришь такие? - предложил сигареты Ларисе, удивляясь ее замкнутой стеснительности.
- Она не курит, - объяснила без насмешливости и без одобрения Светка. - Ну что ты? - она не просто понимала - чувствовала Ларису. - Вот ты хотела уехать, а мы с тобой еще на Валдай не съездили. Илко, поедешь с нами? Зачем торопиться домой, поживем еще в Москве... Что ты будешь дома? Опять одна? Разве ты не устала от той жизни? Расслабься, ведь не часто у тебя есть возможность посидеть вот так... В жизни нужны какие-то паузы, иначе сорвешься, не выдержишь. Выпьем за птичий язык, за все, что сейчас и здесь.
Дым от чужих сигарет дурманит. И то, что она была третьей, сейчас не тревожило Ларису, так будто даже легче, теплее, уютнее.
- Вот таблетка. - Илко предупредительный и ласковый , как эта тихая вьетнамская мелодия. - Это хорошо. Это успокаивает. Усталость, раздражение, неуверенность - это плохо. Таблетка дает хорошее настроение. Если экзамен и глотаешь две таблетка - тебе дают пять оценка. Так у меня всегда. Да!
Таблетка - это хорошо. Но пять баллов... Зачем? Светка пьянеет, поет с птицами, с вьетнамцами, с магнитофоном, вспоминает и придумывает анекдоты. В комнате-ресторанчике никого нет, значит все, что здесь происходит - только для нее. Она влюбилась, но любить боится. Любовь - это возвращение к себе-девочке, к себе-матери... Она светилась от этого внутреннего тепла, но не загоралась, боясь в самой себе чего-то.
А вечером Илко уехал. Светка сидела на диване и пила пиво:
- Я даже чувствовать стала к нему что-то, - дрожал по-детски ее голос. - Во мне удивительное, - усмехнулась неуместности своей исповеди, - чувство пробудилось. - Подлила пива в чайную чашечку, бутылку поставила на пол. - Пьяные такие добрые-добрые... Он меня звал с собой в Болгарию... Ты знаешь, вот он уехал и стало так тихо... Мы валялись. Так... В постели. Это же здорово! Поваляться с хорошим человеком. А потом открываю глаза - он одет:
- Уходишь?
- Надо ехать в аэропорт, Светик.
- Ну уходи... Уходи! - как я кричала... - "Уходи скорее! "- она сжимала чашечку с пивом. - И зачем так кричать? - и вдруг из ее руки между пальцев потекло на колени пиво, а белая керамическая чашечка рассыпалась, как бутафорская из папье-маше. Болезненно улыбнулась. - А так хотелось ее бросить, - подняла руку повыше, словно с нее капала кровь, а не пиво. - Нет... Таблетка - это пять...
Лариса подала ей воды. Света ополоснула руку.
- Общежитие - синдром психушки, - Ольга стучит и сразу входит. И видит туман в глазах Светки. - Слезы?
У всех психика травмирована...
Светка промолчала.
- Никто тут серьезно к этому не относится, - Ольга спокойно прошлась по комнате. - Не надо привыкать, - положила тяжелую свою руку на ее плечо. - Потом больней бывает.
Лариса смотрела и не могла понять: сочувствует или насмехается эта женщина с черными ,как смоль, волосами.
- У тебя есть дом?
Ольга удивилась вопросу Ларисы и ответила не сразу:
- Ну... в общем, да. Меня всегда там ждут...
- Поэтому ты спокойнее.
- Вообще-то я жила на два дома. Когда с матерью, когда у сестры. Дома не пью, не курю... Пуританка! - усмехнулась, жесткая линия губ дрогнула. - Это здесь расслабилась... А дома? Как!? Я? Перед своими?!
Дверь широко распахнулась, и в комнату вошел высокий светловолосый красавец с гитарой: " Дай мне с дороги водицы напиться..." - брал громкие аккорды.
- Викинг! - обняла спокойно по-мужски его Ольга. - Когда приехал? - она то любила всех, то ненавидела, но сейчас в ее глазах светилась радость.
- С дороги, Ольга, с дороги я! " Чистой водицы дай мне, дай..." А какую я сейчас красавицу видел! Глаза - синющие, коса - ниже пояса... Ведь я профессиональный фотограф, девочки.
Лариса взяла чайник и вышла на кухню. Газ, как вечный огонь, горит не выключается. . .Спичек что ли нет? Ведь живут на пороховой бочке. Кран прокручивает... Вечный огонь, вечная вода...
- За веселых флегматиков! - Толик воду пил, как водку, а водку, как воду.
- За веселых сангвиников! - встала Светка со стаканчиком водки.
Ольга в черных вельветовых брюках, в сером колючем свитере подошла и неожиданно поцеловала Светку в губы:
- Люблю я Светку!.
Светка невольно отстранилась. Было в Ольге что-то мрачное, даже когда она улыбалась или говорила добрые слова, словно что-то забыть не могла и простить людям. И ее холодное спокойное наблюдение за жизнью тоже игра. Но она умеет отстраняться от жизни, как это дано мужчинам, ни в чем никого не обвиняя и ничего не ожидая сверх того, что есть или было. Это иное, не женское, понимание жизни возбуждало в мужчинах какое-то особое уважение и расположение к ней. И они даже как-то по-своему любили и уважали ее за это понимание.
- Толик, поедешь со мной на Валдай? - голос Светки звучит протяжно и уныло.
- Когда?
- Завтра или послезавтра, - в этой протяжной унылости манящая притягательность. - Я не была там уже полгода...
- Давай, Светик, мы сегодня не будем напрягаться, -Толик выпил и теперь чувствовал, как похорошело. - Завтра решим, - он взял опять гитару. - А ты знаешь, какая у меня в деревне баня? - подобрал для бани аккорд.
Гульба - это счастливое бедствие. Это понимание, когда не нужно никакого понимания.
- Ла-ри-са, - пропел Толик и дунул на нее, словно пробуждая. - Спишь? Эх, девчонки? В мужчине должно быть две вещи: нежность и мужество. - Не спи, Лариска, - слушай, что я говорю...
- Она вроде как здесь, - светло и печально смотрит Светка. - И ее вроде как нет. Вечно ускользающая женщина...
В дверь то ли постучали, то ли поскреблись.
- Да! - громко отозвалась Ольга.
Миша вошел тихий, угасший.
- Что с тобой? - Ольга подсела к нему. - Выпьешь?
- Да вот, - прижал Миша руку к груди. - Сердце болит, - и закрыл глаза.
Ольге захотелось дотронуться до его век и поднять их. Она вспомнила, как в детском страхе не переносила бабушкиных закрытых глаз и открывала их своими маленькими, цепкими пальчиками. Веки у бабушки мягкие, тряпичные.
- Ты что? - вздрогнув, испуганно уставился на Ольгу Миша.
- Что лучше: брать у мужчин деньги или платить им?
- Ты о ком?
- Обо всех...
- Не обозляйся, - Миша протер глаза. - Мстить? Кому? Судьбе? Людям? Богу?
- Вся история о Богах - попирание одного божества другим...
- Ольга! Ольга, - Миша сидел, низко опустив плечи, словно старичок. - Вот, ты опять. Нервы в комок. Расслабься. Отпусти себя. Сколько надо?
Ольга отдавалась всем, кто ее хочет, но за деньги - никогда, деньги она брала у мужчин так. Просто... Как маленькие дети берут игрушки, а звери - корм. Она не обиделась, просто не ответила: потеряла способность обижаться, как теряют сон или аппетит. - Две вещи правят миром - секс и деньги! - Толик тряхнул головой, длинные сальные пряди волос упали на покатые плечи, завесили глаза, он стал похож на шамана.
- Секс и деньги...
- Толик! - Миша, не поднимая головы, точно все еще превозмогая боль, останавливал его. - Ты опускаешься...
- Хватит! Я был наивен и глуп, - Толик размяк, опьянел, и словно в такт своей какой-то музыки махал головой. - Пятнадцать лет я прожил на Севере. У меня было только три женщины. Я им верил... Теперь не поверю ни одной бабе! - он одичало посмотрел на всех. - Один молодой парень сказал мне: "Надо, чтобы баба во всем от тебя зависела! Тогда вот тут у тебя будет, - сжал с хрустом кулак. - Да, я пьян. Ну, и что? Я не пил дома семь месяцев ни капли, - злоба, как перегар, выходила из него. - Мне дали сына на двадцать минут, - проскрежетал зубами. - А я двое суток ехал туда...- и вдруг сжался, как будто его стукнули. - Но ведь мне тоже хочется... Потрогать вот этими руками сына, - протянул руки вперед. - Похлопать его вот так, - казалось он держит малыша на руках, вскидывает его над собой. - Я же любил ее! - руки его упали, повисли. - А как я ее первый раз встретил... Как увидел - сразу. Все! Взял ее в чем была, и - на Север! Жену бросил, дочь... Все зачеркнул!
- Толик, у тебя жена кто была?
- Мне интеллектуальная жена больше не нужна. Не люблю баб с бзиком. Все ее фокусы у меня вот тут, - постучал себя ребром ладони по шее. - Что, Миша? А ты видел, как волка берут?
- Жми на курок и убивай.
- Это западло! - нагнул голову Толик. - Хм! Убить... - потом резко поднял глаза и посмотрел прямо и твердо. - Так охотники не говорят! - осекся, помолчал. - Добыл! - вскрикнул, как выстрелил. - Добыл, понимаешь?! До- был... План государственный выполняли, - голос его упал, стал безразличным, - по пушнине...
- Бабки делал... Доллары...
- Ты что на меня наезжаешь? - Толик положил горячую ладонь на плечо Миши. - Есть три правила...
- Хотите, я вам спою две песни, - Светка переключала внимание на себя. - Тихо! - Она не любила громких споров, разборок. - Дома я петь не могу, - она держала стакан с водкой перед собой, как свечу. - Потому что у меня нет дома, - сказала тихим покорно-унылым голосом, и запела.
Пела она какие-то свои песни, пела чисто и наивно, как девочка-сирота.
Толик тронул струны гитары: "Я не ангел и не бес. Я уставший странник," - перебил он ее песню.
- Я люблю людей-детей, - Светка смотрит на него, и этот крупный полноватый мужчина с длинными шаманскими волосами, в голубом костюме из непромокаемой шуршащей ткани, кажется ей просто большим мальчиком. - Среди моих друзей взрослых нет. Все мои друзья - это дети...
- Светочка, ты знаешь, как я замешиваю тесто? - Толик чувствовал, что ему хорошо здесь, как дома. - Эх! Я хлеб сам пеку. Какой! Когда я ее привез на Север...
- Где можно купить футбольный мяч?
- Зачем тебе, Светик?
- Сыну подарок обещала. Он мне говорит: "Мама, найди хорошего человека и забери меня к себе", - голос ее становился все тише и тише. - " Я тебе буду помогать картошку чистить и посуду мыть..."
- Купим! Все купим, Светик, - Толик поставил гитару к стене. - У меня сынишка - весь я. Ямочки на щеках - это, правда, ее... Я за маленького все отдам! - его добродушие было перемешано с горечью, - Это же я - маленький... Мне ведь тоже хочется его потрогать. Для меня семья - это все! Если бы у меня дома лежала на боку, рядом, вот так, как ты... Я бы - не знаю что... Я бы все для нее! Я бы в кожу ее всю одел! Мне бы семью и чтобы маленький ребятеночек в ногах бегал. Вот тут. Маленький, с которым бы я чувствовал себя большим...
- У меня мама была известным человеком в нашем городе. Ее знали все. Швея-модельер... Мама мне не разрешала даже мыть посуду. Говорила, что у меня ручки не те.
- Только матери можно верить, только матери можно склонить голову на грудь. В жизни есть три правила, меня один молодой научил: "Не верю. Не прошу. Не даю."
- Бермудский треугольник? - Миша смотрел на него снисходительно-спокойно. - У тебя все хорошо?
- Обиделись? А мне это надо? Почему у меня всегда напряг с женщинами?
Ольге нравилось, когда что-то происходило, когда монады, спускаясь на землю, начинают выбирать себе родителей. Только надо быть осторожнее, как говорит Светка, есть гены, которые нельзя смешивать.
- Не напрягай, Миша! Если будет плохо, я скажу. Толик тронул струны гитары: "Никого не пощадила эта осень. Даже солнце не в ту сторону упало. Вот и листья разъезжаются, как гости после бала, после бала, после бала."
Лариса встала, хотела выйти, оторваться от игры света и тени, но Толик остановил ее за руку:
- Ты рожала от любимого мужика?
- Что это за вопрос...
- Смотри мне в глаза! От любимого мужика рожала?
- От любимого не рожала...
Ольга любила наблюдать, как возникает между людьми то, что все называют любовью. Сама она давно живет в каком-то вакууме самодостаточности. Лично ее не волновали проблемы любви. А секс, это просто секс.
- Я не отдам тебя Толику, - шепнула она Ларисе. И было в лице Ольги что-то тяжелое, не женское, то ли излишне выдвинутый подбородок, то ли крупноватые, с кариесом зубы, отчего она старалась улыбаться растягивая губы, но не приоткрывая их.
- "А эти двое в темно-красном взялись за руки напрасно. Ветер дунул невзначай, и все пропало... - шаманил Толик над гитарой. - А кто-то в желтом одинокий все бросается под ноги, ищет счастья после бала, после бала." Вы слышали когда-нибудь, как поет свои песни Коля Шепилов?
- Просыпаешься утром, а жить не хочется, - Светкино унылое одиночество - это желание вызвать жалость к себе.
Она зажигает свечу. Выключает свет.
- Лариса, - тронул ее за плечо Миша. - Пойдем ко мне чай пить.
Она промолчала.
- Хорошо, - сел он на прежнее место. - Мы немного еще побудем, и я заберу тебя...
Ольга примостилась рядом с Ларисой:
- Ты знаешь, что такое белый колдун? - темно-коричневые зрачки заполняли всю глазницу, - Ты просто Лариса. А я могу в этой жизни все! Я могу сделать любые деньги. Могу мужика влюбить в себя!
- Ольга! - свирепствовал Толик в своей душе, - Я на куски ее порублю, а жить заставлю семьей!
- Толик, - Ольга знает его. - Жизнь переменчива. Все проходят через это... Забудь. Отрицание отрицания...
- Никакого отрицания! - кричал, словно ему мерещился какой-то кошмар. - Постоянство! И семья - это все!
Подсел к Светке, обнял ее, и она не сопротивлялась. А зачем? Они же не дети...
- Пусть они тут, - не выпускал он ее. - для них это фиеста! Балдеют. А нам это надо? Я один. Понимаешь, приду домой - и один... Проснусь, встану - один. Это же... И что мне!? Что я один? - он ударил на слово "что", будто пытаясь этим словом достучаться. - Это родинка? - ласково дотронулся до шеи.
- Нет, в лесу клещ укусил.
- Поедем, Светка, я тебя в деревне в бане выкупаю. Ты когда-нибудь своего мужика в бане мыла? Я твой мужик . Ты узнаешь своего мужика? Если ты выкупаешь своего мужика в бане - это все! Он твой. Весь твой! Никуда он уже не денется. На всю оставшуюся жизнь... Эх, девчонки, что вы знаете? Никто вас не любил. Ну, скажи, скажи что-нибудь. У тебя был охотник? Ну держись, девчонка!
- Толик... Толик?! Толик!!
- Ну, что? Что?! Что, Толик...
- Больно же, ты же сильный. Говори красивые слова...
- А сама? Хочешь, унесу тебя на руках? Уснем, а проснемся родными.
В дверь негромко - то ли несмело, то ли деликатно постучали. Светка встрепенулась. Худощавый, высокий, с неуловимым обаянием востока, вошел молодой смуглолицый человек.
- Шавхат, - подал он руку Толику.
Охотник вяло протянул свою крупную жесткую ладонь и ощутил его холодные тонкие пальцы, почти женскую мягкость кисти. Посмотрел на Светку, встал и ушел.
- Видишь, - шепнула Ольга Ларисе. - Приехал! Я его ждала... Настоящий мужчина, да? Приехал под занавес...
- Я хочу выпить с вами за встречу, - поставил на стол коньяк и ликер. - Я очень рад...
Светка передвинула свечу, села рядом с Шавхатом. Отблеск огня играл на его светло-коричневом свитере. Упругий воротничок кремовой рубашки чуть виднелся сверху, и зацепленные за кромку свитера - темные зеркальные очки.
Спокойна, безучастна Светка ко всему перед свечой. Еще медленнее стали ее движения. Черные лоснящиеся лосины, тонкий высокий каблучок... - Хочешь, я спою песню , - поднялась.
Слово, вырвавшееся за пределы сознания, - сумасшествие, если никем не услышано. Но когда хоть кто-то тебя слышит - это уже не одиночество. Светка не амазонка, не феминистка. Светка ощущает свою целостность возле мужчины.
Когда горит свеча и поет Cветка своим нежным сиротским голосом, всем кажется, что им хорошо.
Шпильки туфелек стучат, как метроном.
- Не уходи, - Шавхат взял ее за руку. - Спой еще свои песни.
- Шавхат, - встала Ольга у двери, - ты хорошо знаешь женщин, - вроде шутила, а глаза недобрые. - Скажи, какой мужчина нужен Светке?
- Наверное, сильный и тонко чувствующий.
- Светка! - Ольга прислонилась спиной к двери. - Говори ты нормально, - голос ее грубел, наливаясь тяжестью. - Ходи как ходишь. Красивая баба! Зачем тебе ломаться? - и вдруг всей тяжестью сорвалась на крик. - Ну, красивая!!! Красивая... Ну, будь ты сама собой.., - оттолкнулась от двери, взяла со стола сигареты, закурила.
Светка сжалась, как свет от свечки, который пытаются затушить:
- Это жестоко.
Но красивое спокойствие быстро вернулось к ней. Она простучала шпильками, так же размеренно и аккуратно закрыла за собой дверь.
- Мне ее маска не нравится, - глубоко затянулась Ольга сигаретой и выпустила дым, - хочется сдвинуть... Чтоб она себя, наконец, увидела, - встала и включила свет.
Шавхат крутил в руке американские очки с зеркальными стеклами:
- Не трогай ее. Не надо...
- Помоги Светке, - Ларисе вдруг показалось, что Шавхат что-то в этой жизни может. Высокий, с тонким лицом и узкими плечами почему-то он производил впечатление имеющего силу человека.
Но Светка вернулась. Она принесла чайник, который Лариса забыла на кухне. Заварила чай. И опять зажгла свечу, и опять выключила свет.
Лариса почувствовала, как кружится голова, и усталость нахлынула на нее, и ей захотелось остаться одной, лечь, уснуть.
Миша сел перед ней на корточки, взял ее кисть, нащупал своим большим расплющенным пальцем пульс.
- Мне плохо, - сказала она тихо.
- Зачем мешала коньяк и водку? -
- Не знаю, - она уронила голову на его руку. - Хочу уйти.
Он поднял ее, обнял, и прижимая, чтобы поддерживать, повел по лестнице вверх.
- Я не могу идти, - она остановилась у окна на лестничной клетке. - Мне плохо.
Черный Джойс прошмыгнул по подоконнику, вернулся, поднял хвост, остановился глядя в упор. Лариса провела по мягкой кошачьей ворсе, почесала за ушком. Кот стал облизывать ей нос, шершавым маленьким языком провел по щеке. Стало совсем плохо от жалости к себе.
- Пошел вон, - Миша смахнул Джойса с подоконника. - С чего развезло?! Ведь не пила же почти...
Смутно, словно не сознание, не память, а лишь догадка, что сняли с нее туфельки, уложили в постель, накрыли одеялом...
Какая дьявольская карусель! Качели над бездной. Зачем бьют по голове? Глаза становятся все больше и больше, но ничего не видят. Сделайте что-нибудь... Миша, где ты ? Как мне плохо! Очень плохо. Три шестерки... И звук смешивается с цветом. Я покажу тебе северное сияние...И воздух становится каким-то липким, скользким, тягучим. Кто здесь?
- Тихо, - Миша погладил ее по щеке, поправил подушку. - Лежи спокойно... Это я.
- Не уходи, я одна боюсь...
Когда листок отрывается, то сначала падает с ветки на ветку. А потом его уже несет ветер. Хорошо, если упадет в реку. А то, ведь, топчут.
Она почувствовала на лбу, на щеках, на губах мокрое холодное полотенце. Стало немного легче.
Он всю ночь не спал. Она для него, как мать, как дочь, как сестра. Может быть это и есть любовь, кто знает. Он долго молчал. Потом поднялся с кресла, закурил и стал быстро ходить по комнате: огонек от его сигареты то вспыхивал, то угасал.
- Я пойду, - встала.
- Не надо тебе никуда ходить. Я думал только мужики мучаются. И вы тоже? Какие бы вы ни были поэтессы, все равно вы бабы.
6
В метро все спешат, но Светка суетиться не любит, считает это признаком дурного тона. Плавно покачиваясь, словно вальсируя, сходит с эскалатора. Леопардовые лосины, шпильки-гвоздики.
- Когда женщина рядом - то не очень хорошо, что у мужчины защитные очки, - Светка бросила нежный, с легкой насмешкой взгляд на Шавхата.
- Я в них легкомысленный? - направил зеркальные стекла на Ларису. - Мне они не идут?
- Да, есть что-то, - Лариса взмахнула рукой, - легкое...
- Ношу очки, потому что у меня зрение плохое.
- Можно я попробую? - Светка взглянула, все погрузилось в сумерки, но ничего не приблизилось и не отодвинулось, обычные очки от солнца. - Лето-то кончилось...
- Почему ты такая грустная, Лариса? - приобнял он ее за плечи. - А ты какие цветы любишь?
- Одуванчики...
- Желтенькие? Знаю. Правда ты их любишь? Но тут нигде нет твоих одуванчиков, - он рассмеялся, обводя Арбат рукой.
На один и тот же Старый Арбат нельзя придти дважды: он меняется, течет, как река. Вот солнце спряталось, и светящиеся капельки на янтаре погасли, но деревянные матрешки возле присматривающих за ними матрешечников все также улыбались кривыми линиями нарисованных губ. Мишура рынка дорогая, золотистая, валютная. Маленький Париж? Или русский квартал в Нью-Йорке? Все сейчас другое, и каждый видит так, как хочет. Что ты видишь, когда сидишь один у реки у потухшего костра, и рассвет чуть только окрасил небо? Ты смотришь на пепел от костра. Горы, скалы, таежный лес или застывшую лаву вулкана видит твой третий глаз? Наверное, то, что видишь ты, никто не знает.
- Зайдем в этот ресторанчик, - то ли спросил, то ли пригласил Шавхат.
Деревянные ступеньки, тяжелая дубовая дверь.
- "Русь", - Лариса смотрела на добра молодца, стоявшего у входа, видимо выполняющего роль дворецкого, швейцара и еще кого-то. - Света...
Светка уже улыбнулась добру молодцу и проскользила мимо него , словно сказочная фея.
Читала меню и заказывала Светка.
- Почему ты не хочешь кушать? - Шавхат испытывает желание быть внимательным к Ларисе. - Покушай мясо. Хочешь закажем другой салат?
Но сегодня "меню" Ларисы - это люди, ей интересно, как они едят, как разговаривают, сейчас здесь маленькая Германия, все говорят только по-немецки.
Лариса сидела так, что ей видны были все, и она всем. А за спиной - просмоленное, черное, мореное дерево.
Официант с выправкой курсанта военного училища зажег на их столике свечу.
- Нет, вино не это, - объяснил ему Шавхат со знанием дела. Вот у вас было грузинское, красное... - поднялся, отошел на два шага. - Хорошо, я покажу сам, - и вместе с курсантом-официантом скрылся за дубовой дверью для персонала.
- Свеча горела на столе... Свеча горела.
Ларисе хорошо, когда слышен Светкин голос . Вот так посидеть бы вдвоем со Светкой, послушать ее стихи.
- Флейты сегодня нет, - вернулся Шавхат с красным вином. - Жаль, я хотел, чтобы она тоже услышала, - сказал Светке и наклонился к Ларисе. - Ты такая, - коснулся ее ушка губами, словно хочет что-то поведать не тая. - Сексуальная было бы даже для тебя оскорбительно. Ты девочка... Ты живешь девочкой.
Светка взметнула на него глаза, и легкая, как тень, прошла по лицу улыбка.
- Я говорю что-нибудь не так? Я ветреный?
- Неуловимый, - коснулась Светка ресторанных цветов на столике. - Как запах этих вялых роз...
- Если они вялые. я не хочу смотреть на них. - позвал официанта. - Убрать это. - Шавхат пододвигает свечу ближе к Ларисе. - Почему ты ничего не кушаешь? Я тоже не буду один...
- Ничего не хочется... Я вроде как здесь и не здесь.
- Переходи сюда вся. Ну? Что ты сегодня кушала? - говорил ласково-красиво. - Скажи мне, что? - заглядывал в глаза. - Давай вместе... Я... Ты... Дай мужчине сделать, что он хочет.
Ларисе хотелось , чтобы ее любили и жалели. Она думала, жалость - надежная защита. Ей хотелось довериться хоть кому-то... Но вдруг она уловила оценивающий взгляд иностранца за соседним столиком. Лариса дунула на свечу, все закачалось, но огонь успокоился и выровнялся. Она дунула сильнее и погасила. Немецкая речь барабанила отрывисто и беспрерывно, как град по железной крыше деревенского дома. Теперь, когда свеча погасла, пространство вокруг нее как бы расширилось.
- Знаешь немецкий?
- Нет... Английский учила.
- Я люблю, когда свеча горит, - щелкнул Шавхат зажигалкой.
Но свеча гореть не хотела: она тихонько трещала, огонек вспыхнул, но раздвоившись погас. - Я работал сутенером. - страшное и доверительное смешалось в нем, и он говорил будто подросток, когда идет ломка голоса. Он еще щелкнул зажигалкой, долго держал пламя у свечи, и красноватый воск медленно начал плавиться. - Вот таких дураков подлавливали. - Небрежно кивнул в сторону иностранцев. - Один толстый с лысиной снял нашу девочку. А ей не хочется с ним... " Ладно, - говорю ей. - Ты только сядь в машину..." Села. Поехали. И двести долларов наши! Машина ломается. Водитель туда - сюда... В матюки всех. Лысый дядя глазами хлопает. А девчонка выскакивает и в другую машину. Наши ждали. Уговор был с водителями... Моя работа. И девчонка молодец... Хочешь, я заброшу тебя за бугор?
Смысл до Ларисы доходил смутно, как сквозь сон. Она молчала, точно помня, - во сне говорить нельзя.
- У меня яхта на Каспии. Сейчас я бросил эту работу. Свое предприятие открыл. Помогаю продавать хлопок. Надо как-то жить. Капитализм будет. Надо думать о будущем.
- Свеча горела на столе. Свеча горела...
- Ты что? Тебе скучно? Пойдем.
- А Светка?
- Пусть делает, что хочет...
Они вышли. Большие светильники, точно свечи на ночном Арбате. Теперь Арбат казался ей просто обыкновенной, уставшей и грязной от дневной жизни улицей. Дымка притягательности и недоступности сняты, как театральный занавес. Сцена без декорации - рабочая площадка для репетиций.
- Сегодня мы не можем пойти ко мне, - Шавхат о чем-то жалеет, что-то у него вышло не так. - Там гости расположились...
- Не продавай меня, Шавхат, - каблучки высокие качаются, улица плывет.
- Все, дешевое вино не пьем, советские сигареты не курим.
- Какая слабость, как кружится голова...
- Ты мало кушала, - объяснил он.
Ему открывают дверь вахтеры в любое время. В общежитии как в метро - день путается с вечером, утро с ночью.
- Что? - вынырнул из темного угла лестничной клетки Миша-шатун. - Хочешь, да? - уставился пьяными, полузрячими глазами на Шавхата. - Ладно, - отшатнулся, едва удержал бутылку водки в руке. - Но я тебя знаю, - приблизился пьяно дыша ему в лицо. - Я вор в законе! - сказал с угрозой, мстительно и жестко. - Всю Москву соберу! Я знаю тебя!!!
Шавхат легко, не напрягая рук, оттолкнул его с дороги и быстро догнал Ларису. Вдруг между перил что-то блеснуло, и под ногами брызнуло вино в зеленых осколках мелкого стекла.
- Я боюсь...
- Я останусь с тобой, - Шавхат взял у Ларисы ключ и открывал Светкину комнату. - Так тебе будет лучше... Я отнесу тебя в кровать. Отдохнем...
- Смотри, что у меня есть, - включил он свет через полчаса. - Вот, -взял рубашку с кресла, вынул из нагрудного кармана небольшой бумажник, из бумажника - старую фотографию. - Моя бабушка... Она дает мне светлую энергию...
- А это?
- Иконка... Казанская Божья Матерь, - показывал заветные бумажки. - А вот молитвы, - посмотрел на Ларису, - Я почему-то тебе доверяю... Я хочу перейти в православную веру.
Рядом с иконой старая, плохо проявленная или выгоревшая фотография: русское лицо со славянской светлой тоской в полинявших от жаркого киргизского солнца глазах.
- У матери мать была русской. Я хочу быть с тобой.
Он прижался к ней, как ребенок.
- Мальчишка...
- Ну зови меня "мой мальчишка". Мне нравится, когда ты меня так зовешь. Пусть буду твой мальчишка. . Тебе хорошо со мной? Я пьянею от тебя...
- Мальчишка...
- Завтра мы пойдем в гости к моему другу. Он большой человек. Все может, что ты захочешь...
- Я хочу спать. Помоги Светке.
- Спи, отдыхай.
- Я с тобой не усну.
Хорошо, я сейчас уйду... Тебе надо выспаться.
Кошка ходит по длинному коридору общежития. Двери все заперты. Ночь. Хочется есть - время охоты. Дикие инстинкты просыпаются вместе с голодом.
Лариса встала, открыла дверь. Кошка шмыгнула под ногами, ловко изогнулась, прыгнула на кровать. Теплая, ласковая, мурлыкающая. Сон, полусон, блажь... Хочу цветов! Ну хоть одуванчик, желтенький, на гибкой ножке. Не для вазы. Положить бы его на ладонь и вплести в венок. Стебель, оторванный от корня, теряет земляной нерв. Букет из одуванчиков, салат из одуванчиков... Это почти одно и то же...
Дверь раскрылась, вошла Ольга, спокойно, без стука, словно в вагон-купе. Волосы - вата. В глазах неразмытость сна. Ольге не нужно высшее образование, она знает о жизни все. Она бывшая студентка... У нее все было, все давно прошедшее. Была красивой - ее любили, была пьяной - насиловали, была умной - учили, была бедной - продавали. Сейчас с ней живет мальчик-первокурсник. Лучше жить с мальчиком, которому хочется побыстрей повзрослеть, чем со старцем, которому хочется быть молоденьким, гибким, обаятельным мальчиком.
- Сигареты есть?
- Я не курю, Оля, - Лариса словно извиняется, что не приобрела мужских привычек вдали от дома.
- Надо бухнуть и покурить, - Ольга упирается руками о колени, обтянутые потертой джинсой. - Что это со мной? - уронила голову на руки. - Умираю. У кого же есть сигареты? Ну поищи. Хоть одну... А где Светка? Лариса, ты добрая... Сходи за пивом... Я подожду тебя в своей комнате.
Ступеньки на лестнице бетонированные. Лариса спускается быстро. Пиво - лекарство для Ольги.
В комнате Ольги, как в цирковой гримерке: афиши - перевернутые лица, квадратная морда не то тигра, не то кошки. На столе и под столом - вчерашний пир.
- Выпить хочешь?
Разговаривать не хочется. Дешевое вино дурманит. Зачем его пьют? Кто кого зачем ревнует? Ведь здесь мы все братья и сестры. Мир бесконечен, а в этой заброшенной Вселенной нет таких, как мы, грешных людей. Ты меня уважаешь? Коврик у двери. Пол в линолеуме, как в полиэтиленовом пакете. Ноги стынут. Но все разуты, как в мечети. Кто-то бьет Мишу... Зачем? Он хороший, не трожьте его. Кто может ударить женщину? Смените музыку. Еще бы одно одеяло, и одной можно уснуть. Зачем меня провожать? На лестнице Миша-шатун. Он добрый, но пьяный. Он шепелявит и теряется на ступеньках. Шаг вперед, два назад. А перестроиться на ходу не может, ступеньки мешаются. Нормально... Что такое нормально? Выключаюсь... Тебя зовут Шавхат. Зачем ты пришел сюда? Чтобы победить амазонок? Почему такой холодный 1991 год? Мне плохо, я замерзну так. Если бы еще одно одеяло, можно бы уснуть одной...Его красота и губы не греют, а возбуждают отвращение. Спать... Когда он дышит, от него пахнет... Спать. Почему он дрожит и умоляет сжалиться? Что? Что она ему сделала? Он горит в ознобе. Уснуть бы, чтобы не жалеть.
За сколько часов до отхода поезда вы начинаете чувствовать движение? Земля вращается вокруг Солнца, чувствуете, как быстро, стремительно вы пересекаете пространство в Галактике...Не чувствуете? У вас не кружится голова , и вас немного не тошнит? Удивительно. Знаете и не чувствуете?
Вокруг земли вращаются поезда и возвращаются.
На подоконнике светкины часы и зажигалка. Лариса щелкнула... Сильнее... Ни искорки. Пустая.
Да мы из провинции? Встаньте подальше, а то будете здесь чирикать... Вы не любите поэзию? А что же вы любите?! Поэзия не покупается и не продается. Автор продает свою книгу. Темно-свинцовое небо. Солнца нет, поэтому остывает земля. Сквозняк. Темно. Кто сюда опять вошел? Она встала, включила свет. - Никого не было.
7
Поезд в Краснодар пришел в пять часов после полудня. Лариса почувствовала свежесть и какую-то особенную мягкость ветерка, словно она оказалась на побережье моря. Эта бархатность воздуха и еще теплое солнце вливались в нее, как новая радость. Она шла по знакомым улицам родного города: прижимаются домишки к земле на крутом спуске. Вот и высокие сверкающие, точно окрашенные солнцем, купола церкви. У входа в храм оперлась на перильца старушка-монашенка. Лариса повязала платок. Горят свечи. Она встала у окна в сторонке - прямо перед ней - лик Божьей Матери. Зажгла свечу. Поставила. Хотела перекреститься, но постеснялась. Слушала проповедь, но очень мало понимала слов. И вдруг глаза ее увидели: светится живой огонечек, словно сердце горит и освещает изнутри икону. Страх и радость обожгли.
- Красивая тут Божья матерь. Люблю... Аж лик светится, - говорила умиленно рядом старушка, сухонькая и маленькая, как семилетняя девочка - Ну, живая и живая. Прямо свет разума святого Евангелия...
- Старая икона, - шаркая подошел старик. - Ох, бесчисленные грехи наши, - перекрестился. - Единый безгрешный Бог.
Все зашевелились, задвигались, заговорили, но не расходились.
- А я свою Божью матерь нашла, - конопатенькое, с редкими белесыми ресницами лицо старушки вдруг осветилось каким-то ясным чистым светом глаз. - Иду. . . Лежит. Вся в воде, а лик-то чистый, ни одного пятнышка, ни одной капельки. Прошла... А потом думаю: " Что это?'' - перекрестилась, поцеловала угол иконы. - Так Божья Матерь у меня и осталась. А какие у ней разумные очи сердечные! - углубилась в себя, зашептала слова молитвы: "Воспеваю благодать Твою, Владычице, молю Тя, ум мой облагодати... Связана пленницами грехопадений, мольбами твоими разреши... В нощи мя и во дни сохраняй. Душу мою ослепшую просвети. Уврачуй души моея многолетные страсти. Волнующаяся житейскою бурею, ко стези мя покаяния направи..."
Передали свечу: "Божьей Матери." От рук свеча размягчилась. Лариса подала ее старушке. Та аккуратно выпрямила, поднесла к дрожавшему огню. Воск трещал, плавился, но язычок пламени колебался, сопротивляясь, и вдруг разделился, отдал часть живого огня другой свече.
- Ты ее нашла - она тебе далася. Знать добродетельное жительство твое было, - плащ на старике давнишний, залежалый. - В войну дело было, - голос хриплый, потрескавшийся, но слова чистые, правдивые. - Стреляют! Стреляют! Бьют наших... Гитлер, он, ведь не человек, а горее скота. Стреляют... Вижу, вроде как со мной рядом идет женщина. Остановился. Стоял, стоял... Иду. Она опять идет. Перекрестился. Ну, думаю, если это смерть моя? А глянуть в ее лицо боюся... Идет она сбоку меня. А я и посмотреть не смею, и не глядеть нельзя. Глаза у нее смеются. Что, думаю, ты без ума смеешься-то? Красивая. И вот отошла от меня немного. И исчезла. Вернулся на то место, где явилась она, словно ищу что. Вижу, а на земле - бумажка. Развернул. А это Казанская Божья Матерь. В кармане носить нельзя. Думал, что с ней делать? На ниточку и подмышку. Бой сколько раз... А я ни ранетый, ни убитый, Командир начал против меня: "Почему возле тебя ранетые, побитые, а ты нет? Знаешь ты что-то?!" А я молчу. Отымет. Начал меня в бой... Погоняет! А я молитвы шепчу, да думаю - мысль мою твоим смирением сохрани, Господи. И щас она у меня в доме... Так и пришел не ранетый.
Старик выпрямился, как бы желая показать себя всего целого и невредимого. Он шел прямо, никого не обходил, и как-то так получалось, что все расступались перед ним.
Возвращение домой - это возвращение к самой себе, так чувствует Лариса.
- Мамочка! - кинулся к ней на руки сынишка. - Моя мамочка приехала!
Дни замелькали веселой ,заботливой чередой.
Вдруг сынишка простудился, и своей болезнью заставил Ларису забыть все: и Москву, и беспокойных знакомых, и дорожную суету. Нужно было малышу парить ножки, менять влажную после сна рубашонку и уговаривать выпить горькие таблетки. А вот измерять температуру - для него было непонятной радостью. Лариса очень боялась оставлять в руках его термометр, так не прочно стекло, прикрывающее ртутный столбик.
- Что ты безгодно спишь? - шутила над внуком мать Ларисы, принося ему фрукты и лакомства. - Или ты так меня ждешь?
А Лариса любила, когда он спит, спокойно и легко дышит, закрыв глазки: забыв про все?
Казалось, она сама болела и выздоравливала вместе с ним.
8
Через месяц, когда Лариса почти успокоилась и вернулась в привычный круг домашних забот, вдруг пришла телеграмма: " Срочно приезжай жду Света". Лариса весь день слышала ее голос, не в силах разгадать, что же случилось. А вечером не выдержала - позвонила своей матери и попросила посидеть с сыном еще неделю.
Сутки - расстояние между ее домом и Москвой. Это много, когда едешь по телеграмме. Но это лучше, чем оставаться и никуда не ехать. Зашла в поезд. Полки, столики, люди. Воздух горячий. Лишь только в открытую дверь дует холодным ветром. Она ждала, когда поезд тронется, и вот он тронулся, и ей показалось, что это не поезд едет, а она сама бежит сквозь суетливый шум людей, перебиваемый стуком колес. Но вот остановка. Поезд тормозит. Кто-то входит, кто-то выходит. Боковое место на верхней полке... Какая разница! Ночью поезд идет быстрее, днем медленнее. Или только это так кажется?
Светкина комната закрыта. Вечер, скоро шесть. Лариса поднялась выше. Миша пьяно плачет и лезет целоваться. Он любит ее. Лариса это знает. Но у Миши есть жена, есть дети, у Миши все нормально. Где Светка? Номер больницы и адрес? Миша пьяный ничего не помнит, но у него записано. Миша дал ей книгу "Нового завета", не старую, но замусоленную и залистанную. Дал молча, ничего не сказал. Это Миша дал телеграмму? Миша ,ты? Потому что ты меня любишь? Поняла. Миша, Миша... Я ведь не птичка, чтобы вот так прилетать к тебе. Что? Я ничего не поняла...
- Лариса? - Миша чувствует, как хмель отступает. - Ты когда приехала?
- Сейчас, - Лариса уже потеряла надежду, что Миша заговорит человеческим голосом. - Светка дала телеграмму... - Я сейчас поднималась в ее комнату, но там никого не нет.
- Нет? Почему?
- Миша, ты опять ничего не понимаешь? Ты пьян! Я ухожу!
- Не уходи... Я люблю тебя. Зачем нам уходить друг от друга?
- Где Светка? Она сказала тебе что-нибудь? Вот ее телеграмма...
- Это моя телеграмма. Я хотел увидеть тебя. Я люблю тебя. Выходи за меня замуж. Уедем на Север! Там я построю для тебя домик...
- Миша, где Светка?
- Светки нет.
- Где нет?
- Нигде. Ее сожгли... В крематории.
- Это неправда. Это... Неправда!
- Терпеливая она была. Как она эту жизнь знала... С десяти лет сирота. Я всеми мыслями с тобой был. Где ты, как ты, как жить будешь, Лариса?
- Я больше так жить не могу, - будто что-то оборвалось в ее душе, и она громко, не сдерживаясь, расплакалась.
Миша прижал ее голову, словно помогая ей выплакаться.
- Светик, ты... - и запнулся, испугавшись своей оговорки. Налил водки. - Камикадзе вы, камикадзе... Почему вы себя-то не жалеете? Не плачь. Помянем Светку...Великодушная она была, кроткая и красивая.
Вошла Ольга, ватные руки положила на плечо Ларисе вместо приветствия:
- Лариса, - смотрела широко раскрытыми остановившимися глазами. - Светки нет... Она хотела тебя видеть. Она еще жила сутки. Потом ее сожгли. У Светки была такая спокойная улыбка, - она попыталась изобразить это на своем лице, но получилась какая-то страшная гримаса. - Лариса, а смерти нет...
Вагон трясся. Все грохотало. Колеса стучали: "Смерти нет. Смерти нет. Смерти... Нет... Нет... Нет..."
Лариса лежала на верхней полке и не верила ни поезду, ни Ольге, никому.... Поезд мчался слишком быстро, а нужно было остановиться и подумать. В вагоне было очень чисто, красиво. А когда поезд ехал ночью, то было очень красиво, еще красивее, чем днем. В вагоне включили свет, но он светил не очень ярко. А в окнах было темно, только светились звезды. Она смотрела в темное окно на звезды и месяц.
Деды наши умирали в надежде воскресения, отцы потеряли веру в жизнь вечную, умирали без исповедания грехов своих и без причащения, а мы вновь ищем Бога.
"Тебе будет хорошо со мной", - услышала она вдруг голос. "Я могу лечить руками." "Это все одно уныние бесовское." Смотри, словесное стадо разъярилось и стало толпой. "Просвети тело мое твоею страстию бесстрастною." Голоса смешались и стали перебивать друг друга. "Три шестерки... Три шестерки... Три шестерки..." Стучали , стучали, стучали.... И она все заставляла себя не слышать. И когда перестала слышать, увидела все ясно и отчетливо. Идет по поезду Светка и всем улыбается. Улыбка у нее ласковая и виноватая, как у тех девочек, что просят милостыню в подземных переходах метро, и лицо ее маленькое-маленькое и бледное в янтарно-озаренном свете. "Прости, что я позвала тебя, - голос ее тихий-тихий, а черные черемуховые глаза, блестят, как после дождя. " Я ничего- ничего не чувствую... Не убивай меня." И тяжелые удары падают и тонут, как камни. "Ничего не будет. Я устал убивать. Я хочу тебя любить..." "Нет!" Крик. Стон. Всхлип. Защититься от слов нельзя. " Что, страшно, когда грубо любят?" И вдруг озверело жиганул кнут, взвизгнула плетка, застонали розги, заиграли шомпола... "Я сама себя приговорю!" - Светка спокойно улыбнулась и вышла из зеркала. И зеркало обрушилось, как гильотина. Амальгама, как гора соскобленного пепла, дымилась возле ног Светки. "Все люди братья, - потянулась к ней Лариса. Я хочу понять тебя. Где мы? " "Ты не обидишься , если я уйду? У меня тут много было... Дай мне ключ, я хочу открыть эту дверь..." "Осторожно! - крикнул кто-то. - Это зеркало..." Лариса протянула руку вперед и дотронулась до ледяных пальцев Светки: "Не говори... Ничего не говори, тебе нельзя. Потом поговорим, когда я приеду..." - и хотела повернуться, чтобы идти за Светкой, и проснулась, едва удержавшись на самом краю верхней полки.
- Девушка, вы стонали во сне, - рядом стоял пассажир с соседней полки - Вам плохо? Я могу чем-нибудь помочь?
- Что, поезд так мчится - с грохотом и воем?
- Нет, вам так кажется, он идет нормально.
- Слышите, с каким лязганьем он тормозит?
- Как все поезда.
- И снова свист за окном...Какое непостижимое напряжение во всем этом.
- Вы боитесь крушения?
- Какая черная мгла и эти выскакивающие черные огни...
- Вы поэтесса?
- Нет, у меня подруга была - поэтесса. Ее сожгли. Я опоздала на похороны и вот возвращаюсь одна.
Вы не одна, в поезде полно народу...
Небо открывает свои звезды ночью. Бесконечность пространства, бессмертие души... Все мы будем в вечных твоих селениях и сродники по плоти, и сродники по духу.