Надежда Середина

СТЕПЬ

Засыпая, Мария думала, что завтра встанет рано и увидит, как поднимется огненный, светящейся шар над горизонтом, но погрузилась в сладкий сон, и разбудила серая кукушка, когда веселое солнце уже подсушило легкую росу на верхних листьях дуба.

Трава - в пятнах рассыпавшегося солнца, но земля еще волглая, холодная, ночная. Ноги омываются росой. И хочется куда-то бежать далеко, за линию горизонта. У реки, над лугом курится туман, как над вершинами гор. Молочно-голубой туман, казалось, поднимается и тает в небе, подчиняясь какому-то космическому ритму прилива.

- Кто-то грозился встать с восходом?! - Петр с радостной, юношеской, светлой улыбкой обернулся к ней от улья.

- Ой! - подпрыгнула, как девчонка-школьница, и быстро присела - прямо по пальцам ноги скользнула холодная мокрая ящерица. - Смотри, какая она зеленая! А сколько времени?

- Полвосьмого... Рано еще... Спи...

- Если встать с рассветом, то возникает ощущение полного дня... Я пошла к роднику.

Трава густая, лоснящаяся, как шерсть сытого, холенного молодого медведя. От росы ноги хлюпают, будто по болоту пробираешься. На левом склоне почему-то нет разнотравья, словно кто-то выполол, оставляя лишь ровные, как бы стриженые стебли густо-зеленой травы. Так Маша шла шагов десять-двадцать в каком-то напряжении, ее не покидало чувство страха, будто медведь-великан вот-вот проснется. Вдруг стали попадаться свежевырытые бугорки земли, гранулированной, иссиня-черной, поднятой вверх трудами степных зверьков.

Солнце еще мягкое, нежное. Ласково играет вольный ветер.

Она прониклась безмолвием: слушала, слушала, каждой клеткой слушала, что говорит трава.

Пересохшая река дико заросла, а когда-то она в своем русле собирала воду из родничков и уносила ее в Дон. Теперь только куга редкими темно-зелеными островками указует на затянувшиеся смытым черноземом загубленные роднички.

Маша шла босиком, аккуратно наклоняя ногой траву так, чтобы под пяткой и носком была как бы подстилка.

Вороны слетались, диким криком перекрывая все птичьи голоса, рассеивались черными пятнами по скошенному, но еще не высохшему розоватому эспарцету.

Теперь надо спуститься по густо заросшему разнотравьем склону.

И вдруг солнечная роса так заиграла всеми цветами радуги, что девушка завороженная остановилась. Что это перед ней? Нитка жемчуга или белые цветки в односторонней кисти?

- Росянка, здравствуй! Ничего не надо придумывать - все есть на земле... Это же рай! - присела перед цветком, подчиняясь неодолимой красоте природы, погладила верхнюю сторону округлых листьев с красными железками. Каждая железка заканчивается блестящей, как роса, капелькой клейкого сока. - Росянка, росинка, россиянка, - стала подбирать красивые слова для рифмы. Свет росы на цветке играл, переливался от света в небе. Посмотрела вверх - верхушки травы касаются облаков, словно небо начинается от верхнего стебелька травы. Росинка - капля - космос...

Вот ветер раскачал цветущие, голубоватые шапки-кубанки безлистного подорожника, исцеляющего и древнегреческих, и арабских, и персидских путешественников.

Порыв ветра становится сильнее. Качается, плывет к голубому горизонту степь. Из-за холма выплывают белые паруса облачков. Пошел запах травы сильнее, гуще. И от порывов ветра раскачивается, волнуется цветущая степь, сохранившаяся вдоль поймы пересохшей реки и в неудобных для пахоты ложбинах.

И кажется, плывут вслед за облаками островки степи к горизонту, туда, откуда, запутавшись

в сетях перистых облаков, разгораясь, начинает светить солнце так ярко, что глаза не выдерживают и прищуриваются, словно в счастливой улыбке. Она расслабилась вся и ощутила струящиеся солнечные волны. Солнце ее заполнило, как сосуд, и она чувствовала к себе такую любовь всей природы!

И вдруг вороны поднялись разом, оглушили карком, собрались черной стаей и понеслись к старому брошенному скотному загону. Черное воронье облако удалилось, стало невидимым, и опять над разнотравьем благодатные звуки утра.

Ветер слегка усилился, и теперь каждый цветок кивает, даже пурпурная королевская колючка, пахнущая медом, кланяется земле. И качающийся цветок все выше поднимался над терпеливой травинкой, все виднее становился в своем первозданном величии. Всюду царствовал дух вольной степи.

Небо чистое, только на западе, в стороне, куда улетели вороны - полоса, словно след от реактивного самолета.

Вот и копанка в густых непроходимых зарослях куги, только со стороны пасеки выкошена дорожка. Верхушек камышей не достать, даже если вытянуть руку. Как хрупко все! Она сделала шаг, и сразу прекратилось безмолвие. Вокруг воды, заслышав шаги, застыли лягушата. Наклонилась девушка над зеркальной гладью - лягушата разом ожили, и покрылось зеркало мутью болотной. А квакающие обитатели ускакали подальше в непроглядные болотные джунгли. Только маленький глупый косолапый лягушонок растерялся и остался в копанке, то ли принимая бой один на один с великаном-человеком, то ли потеряв способность двигаться от страха.

Искупалась и словно таинство очищения коснулось ее, чувствовалась родниковая свежесть во всем теле.

- А! Вот вы где, заячьи глазки?! - Петр весело шагал по хлюпающей куге и протягивал ей букет полевых цветов.

Колокольчатые, зеленовато-белые цветки смотрели на нее с высокого прямого цилиндрического стебля, сохраняя еще не угасшую гордость живого цветка.

- Это же спаржа! - удивилась она такой находке.

- Чай сделаем. А вот если красные ягодки попадутся - нарви...

- Волчью ягоду?

- Глупышка! Для кого волчья ягода, а для кого сила мужская!

Спирально расположенные чешуйчатые листья и ветвистые стебли были выдернуты с корневищем.

- Так волчья или мужская сила?

Они выбрались из зарослей бывшей реки, но Маше захотелось еще побыть здесь, среди травы и неба.

- Там пчелы роиться собираются... Приходи. Мне скучно без тебя.

Когда он уходил, ей захотелось вскочить и догнать его, но она продолжала лежать в траве, подчиняясь волшебному стрекотанию кузнечиков. Радость там, где царствует свобода. Спустилась еще в низ, к лягушатам, в джунгли камышей. И поднялась в степь - в разнотравье.

Из реактивного облачка незаметно опять возникли штрихи, похожие на полупрозрачные облачка. Потом облачка стали скучиваться и расцвели белым воздушным цветком. Чем ниже небо к горизонту, тем светлее голубизна его.

Стрекоза большая и шумная подлетела, как вертолет, и зависла, заслоняя собой полнеба.

Солнце постепенно нагревало степь, и уже чувствовалась отдаленная раскаленность огненного светила. Маша набросила на голову панаму, выпила весь чай из земляники и чабреца. Жарко, а уходить не хочется. Если перегреюсь - весь день будет одолевать лень...

Что же это такое: солнце, а вокруг кварцевые лепестки облаков? Какая-то светящаяся роза из расплавленной белой плазмы. Теперь смотреть на небо было почти невозможно. Время замедлилось и остановилось в безмолвии.

Одна бабочка летит, сильно и часто взмахивая крылышками, другая - слившись с нею в одно целое, замерла в сладко-сонном оцепенении. Наконец опустились на цветущий розовый клевер и застыли недвижимы, как будто на гербарии - четырёхкрылое чудо.

Маша встала, она была в купальнике и босиком, и вдруг почувствовала себя частью этой природы, травинкой в степи. Солнце ласково и трепетно перетекало в нее, и сгущалось в ее сердце. Каждый цветок раскрылся, и вокруг стоял головокружительный, счастливый, степной аромат. Пчела музыкально жужжала, забираясь в глубину большого тяжелого цветка. И кажется жужжит и стрекочет каждый цветок.

Колючий татарник почти по пояс. Колючки-шипы тонкие, как жало пчелы, не на стебле, прямом и высоком, а на кончиках зубчиков листьев. Такими маленькими листочками для шипов обтянут и большой, и малые стебли. Колючка защищена, как роза. Но на верху, у самого бутона стебель нежный и гладкий, как мизинчик младенца. Осторожно! С другой стороны тоже листочек в мелких, почти невидимых колючках. Десять-пятнадцать таких листьев-шипов защищают бутон и стебель. Чем выше, тем листья реже. Так вот в чем дело - листья пеленают стебель, тянутся вдоль него, а потом отделяются, покрываясь красноватым узором.

Цветок-царь! Дорогая одежда из красной ткани как признак роскоши и величия, заметно выделяла его среди других полевых цветов, он как бы стоял над ними и поднимал степь выше, как на картине Куинджи "Утро на Днепре".

Большой бутон отяжелевшей королевской колючки остался склоненным к восходу, а маленький бутончик, фиолетовые усики у которого пока только едва выглядывают - легко поворачивается на запад, по ходу солнца.

Колючка... Не тронь ее, и она не уколет.

Ближе к бутону стебель становится фиолетово-малиновым, а темно-фиолетовые шипы превращаются в лепестки - будто шар космический спустился на землю.

Пчелка забралась внутрь, в сердцевину, к тоненьким, мягким, как иголочки лиственницы, лепесткам и тычинкам. Белая, еще не до конца раскрывшаяся солнцу и ветру пушистая подушечка сердцевины ожила, зашевелилась под трудолюбивыми лапками пчелы, и, казалось, цветок и пчела стали одним целым. Но вот пчела включила свой жужжащий моторчик и тяжело поднялась над цветком, унося часть его в своей золотистой корзиночке-плодоножке. Цветок благодарно закивал головкой, прощаясь с маленькой труженицей.

Маша хотела аккуратно понюхать - татарник также аккуратно уколол ее нос.

Ниже - еще один светящийся изнутри бутон. Есть и третий, незаметный, совсем маленький, как зеленый крыжовник, весь в крошечных, почти невидимых, колючках, и хотя он еще закрыт, но острием своего спящего бутона следит за солнцем. Травинка, муравей, пчела - все любят тебя. И она принимала эту любовь, как будто она шла от всемогущей жизни.

Орел большой, мощный, властно прошел по кругу над степью. Для орла нет страха высоты! Летит, летит и этой красоте степной не видит конца.

Увидел Машу, вернулся, облетел деловито. Потом кружил и кружил, спускаясь все ниже. Распростертые перья крыльев натянуты, как парус яхты, скользит с таким вдохновением, что хочется оторваться от земли и пуститься в это головокружительное движение вслед за птицей. Неужели он рассматривает ее, как и она его?

Холмы шевелятся, волнуются, как волны. Но зеленые степные волны не поднимаются девятым валом, не обрушивают все в черную бездну, не испытывают страхом... Море из травы и цветов благодатно и для человека, уставшего в пути, и для орла, с натуженными крыльями, и для мыши, которая вырыла себе норку, и для пчелы, уносящей нектар в свой улей. Море разнотравья дарит свою красоту и силу всему живому. Это рай, созданный для человека Творцом неба и земли. Степь: цветок и птица, травинка и человек стали единосущным для нее в это мгновение.

Медовый месяц пролетел до свадьбы, как у бабочек, у шершня, у пчел... Молодые были отданы природе и подчинились ей, как не познавшие еще сложностей противоречивого мира. Каждый проживает свою жизнь сначала, от своего сотворения. Кто из нас не познал грех и не заплатил за него дорогой непомерной ценой? Если все надо пропустить через себя, значит это зачем-то нужно. Купол неба - купол храма - безмолвие хранят. И воплотившегося от Духа Свята...

Орел кружил и кружил над нею, словно вращался по невидимой спирали. Он ни разу не опустился ни к их раскопанному роднику, ни на цветочный луг, только однажды, как камень рухнул на скошенный эспарцет и потом тяжело взлетев, не набирая высоты, исчез за кромкой просеки.

- Ты чего чертополоха нарвала? - встретил ее на пасеке Петр.

Сизо-зеленый, с ширококрылым стеблем татарник, недоумевая, качал высоким бутоном, не веря, что он сломлен.

- Похож на орла, да? - Фантазировала Маша. - Стоит в степи, как царь в темно-красном пурпуре... Время делает людей, или время делают люди?

- Эх ты, дитя истории, - улыбнулся покровительственно Петр. - То демократию подавай, то опять царей на престол возводим... В природе все на своем месте: львы - это львы, орлы - это орлы, а зайцы - это зайцы. Кто кем родился, тот тем и называется. - Он взял из ее рук колючий татарник. - Смотри, как он жалостно поджал лапки, - войлочно-опушенные листья сникли. - Какой же это орел?

- Ой! Прости! Орел - это ты!

Он вдруг почувствовал, как начали усиливаться сокращения сердца, точно он бежал, бежал и вдруг остановился.

- Сердце сейчас разорвет мою грудь...

- У него не хватит сил даже вырваться из-под рубашки... Каждый человек, как цветок - цветет своим цветом.

- А ты кто: росянка, спаржа, волчья ягода или царственный татарник?

- Я просто колючка...

...В нагретой палатке - душистое пьяное щекотливое сено. В полудреме-полусне, в травяном забытьи они услышали, как подкрадывается, накрапывает, нащупывает их своими холодными пальцами дождь.

- Ой! - выскочила из сладкого расслабляющего тепла Маша. - Надо занести чабрец и душицу!

Чабрец распушился, как лисий хвост, высыхая возле палатки.

Шумят листья высокого векового дуба, но не упало ни капли дождинки на ладонь. Не было ни одного такого дерева здесь в степи. Откуда дуб? Сохранился он как живой памятник былого дворянского рода? Или посадила его дочка станционного смотрителя, что уехала вслед за красивым гусаром? Или вырос сам по себе в свободной солнечной степи, занесенный птицей или зверем?

Два шершня золотисто-черных застыли в трещине старой серой потрескавшейся коры, слились, сцепившись, и стали одно целое. Две головы с черными крапинками вместо глаз, и одно длинное бархатное тельце. Хочется погладить их золотистую пышность свадебного наряда. Так и тянется рука, ближе, ближе, ближе... Не реагируют, не шелохнутся, спят сладким нечувственным сном.

- Это ветер балуется в листве, - высунулся из палатки Петр. - Отгадай, что у меня? - длинный колосок усыпан мелкими пурпурными цветами трепещет в его руке.

- Цветок...

- Эх, ты, цветок! В Древней Руси и Греции считали, что вербена приносит счастье.

Петр тер траву в ладонях.

- Чем пахнет? - насыпал в ее горячую ладошку желтой измятой травы.

- Тобой!

- На Дону живешь, а донник не угадываешь?!

- Ты пчеловод, а не я...

- Пчеловод никогда всего не скажет - доходи сама...

Больше всего Маше нравилось, когда Петр начинал разводить костер.

И она любила смотреть, как начинают прорезать темноту звезды.

Костер освещал теплым светом землю, а луна холодным светом - небо. Потом свет костра и свет звезд смешивались, и начинал царствовать дух ночи.

- Богиня Любви упала сверху с неба. И упала она на сухие листья. И Любви в небе никто не мог видеть. - Голос Петра стал загадочно-сказочным, лицо его вбирало огонь костра и само светилось. - Вот как это было... - он вернулся к началу сказки, как бы проверяя, готова ли она его слушать, и, наблюдая за ней, продолжал. - Но Богиню Любви внизу увидел Бог Огня. Тогда за Богиней Любви вослед Бог Огня пустил огненные стрелы. И огненные стрелы пустил он вослед за ней. Охватил его, Бога Огня, страх, охватил его ужас. - Босое лохматое пламя выскочило из костра и стало плясать по сухим травинкам, танцующей походкой добралось до оброненной ветки старого дуба и начало, по-собачьи вертясь, вгрызаться в нее. В середине костра вдруг взвилось пламя, вылетел хвост искр и огненным змеем взвился в черное небо. - Она шла, Богиня-Защитница. Тогда она к Богу Огня подошла. И его она завораживала, но только тщетно. - Под верхними ветками - темно-малиновый, как кровь, тлен живого огня. - А Богиня Судьбы посмотрела вниз, увидела с неба, что упало. И он сказал так: "Это Богиня Любви упала с неба. И упала она на сухие листья". - Заразительное возбуждение от вертящихся язычков пламени порождало желание подержать огонь в руке, поиграть им. - Увидел ее Бог Огня. Тогда за ней вослед он пустил огненные стрелы. И огненный ветер пустил он вослед за ней, и огненный дым

пустил он вслед за ней. Охватил его страх, охватил его ужас. - Пламенеющий огонь все больше и больше захватывал сухих веток, крылатым чертополохом расползаясь вокруг. - Она шла Богиня-Защитница. Тогда она к Богу Огня подошла. И она его завораживала, но только тщетно". И Богу Огня Богиня Судьбы говорила: "Что же это ты делаешь?" Тогда Богиня Судьбы за ним сама пошла следом. Отвечал Бог Огня: "Вот что я делаю: огненные стрелы и огненный ветер". "Так это ты так сверкаешь? - спросила Богиня Судьбы, и она сказала: "Пусть они уйдут, страх и ужас, пусть будут они внутри". - Поедающий огонь играл красным слизывающим языком, раздавалось какое-то потрескивающее урчание. - И Бог Огня вернул Бога Любви на небо. Он сделал это, хотя он боялся. - Полыхал, как в тернах огонь, вгрызался в дерево, брошенное в жертву - казнь огня вечного. - Но хоть он и боялся, он родил ее заново, Бог Огня. И сделал так он, что Земля опять осветилась Любовью. Наша Любовь пусть живет. - Воссиял огонь ярче звезд небесных. - Пусть живет наша Любовь.

Маша долго смеялась над его долгим говорением, потом вдруг призналась:

- Мне не нравится твоя сказка... Что-то в ней не русское, не наше.

Вот она вспомнила - была у нее в детстве книжка - "Сказки народов мира" - и она все никак понять не могла, почему сказки так рассыпаются... То за принцессу любимую жизнь отдают, то обменивают ее на дочь короля и все счастливы. Нация - это генетический код, интернационализм сказок народов мира, на котором выросли русские дети - это превращение национального духовного гумуса в песок и пыль... Пока ребенок не встал твердо на ноги, нельзя допускать подобных экспериментов.

- А тебе все про Ивана-дурачка хочется?! Так они уже всем известны, что же в них нового?

Вдруг она замолчала. Она молчала, как молчит трава, под проливным дождем, как молчит этот вековой дуб, раскрывая почки, как молчит солнце, согревая всходы, словно эта невысказанная, непостижимая тайна природы и есть самое сокровенное, невысказанное чудо на земле. К великой тайне подходишь в молчании, доверяясь животворящей силе природы. Рожденна, несотворенна, единосущна... И этим внутренним безмолвием объят весь мир.

Степь то замирала, то вздрагивала странными, редкими, чудными ночными звуками.

- Слышишь, гром... - шепнул он ей на ухо в сенной палатке, мокрый, холодноватый, утренний. - Там такой дождь врезал!

Она не видела ни блестящей сверкающей молнии, ни грохотанья неба - все в ней спало. Но теперь, когда он пришел с дождя, разбудил, а сам уснул, ей стало не по себе в полутемном молчании брезентовой палатки.

- Не спи, мне страшно... Как говорила Грушенька Мите Карамазову: "Я любила тебя часочек..."

- У нас другая жизнь... Мы с тобой будем счастливы... Спи, не думай о своем Достоевском... Не думай о "темных аллеях" . Наши аллеи будут ясными и светлыми, как степь утром. Ты же со мной... Вчера плакуна нарвала, вот и дождь пошел...

- Какого плакуна?

- А чай с чем пили? Лилово-красные цветки... Вот они... Маленькая ты моя, ничего не знаешь... Иван-чай - это и есть тот плакун, от которого дождик идет. Слышишь, как шелестит по листьям и ползет по палатке...

Утренние лучи, как комарики, ищут щель, чтобы пробраться во внутрь темного тепла палатки.

Все пересчитывала и пересчитывала всем долгожителям года серая несчастливая кукушка за брезентовым пологом...

- Да она громче петуха! - проснулась Маша, наконец, высвобождаясь из плена сенного сна.

- Вот такие они у нас - часы с кукушкой! Год ку-ку, два ку-ку...

Откинули полог - вокруг разлито солнце блестящими каплями по сверкающей траве.

Длинная пурпурная нитевидная вербена сплелась с русыми волосами, как девичий венок.

Трава сырая до десяти часов. Листья на деревьях ярко-сине-зеленые, будто в мае.

Парит!

Петр выскочил босиком из палатки и давай валяться по мокрой, росистой, шелковистой дождевой траве. Как он похож на зверька, безумно радующегося жизни.

- Иди! Поваляйся в траве - счастливой будешь!

Но у нее, городской девушки, постоянной отличнице не хватило духу вот так, как зверушка, нырнуть в медвежью траву. Она вбирала в себя, впитывала воздух с какой-то новой радостью.. Роса после дождя - как сверкающая свобода!

- Теперь трава всего меня запомнит, - он руками собирал с себя капли и стряхивал, - и вылечит, и сохранит, и обережет...

Маленькая птичка с поля прилетела и смотрела на него, низко качаясь на ветке. И ее остром взгляде было что-то вочеловечившееся, древнее, непреходящее.

Подул ветерок, легкий, свежий.

Ветерок затихает, и опять парит. Солнце сквозь пелену испарений ласковое и нежное, как руки любимой матери.

4 августа 98г.

1