Надежда Середина
КАМЕНЬ ИЗ ПРАЩИ
Андрей - скульптор их Пушкинского музея, тот, что Давидов и прочую классику лепит и рисует. Сегодня он сделал два оттиска с рисунков, может и впрямь пригодится кому-нибудь. Он думал еще и так - если при этом мне будет положено вознаграждение, то его удобнее выслать ему по адресу, и он указал полное имя, а не псевдоним.
Давно он озадачился идеей Давида работы Верроккьо.
Красота - божественное начало в человеке? Или затягивающая изящность...
Микеланджеловский Давид встречает гостей в музее мирового искусства - время такое...
- Я и раньше его не всегда понимала, а теперь эта Давидовская озабоченность... - делилась Виктория впечатлением с мужем. - Ну, видела я эту фигуру, ну, стоит она голая, ну, ничего я в ней не нахожу.
- Я не художник, но Андрей, он знает три языка, он рисует, он лепит, - объяснял Сергей Иноверинцев своей молодой жене Виктории. - Он прекрасно вылепил Давида, не правда ли? Да и вообще одно имя у него что стоит - Андрей Рублёв, подумать только! Мне бы такое сочетание...
Она с тех пор тоже стала ходить смотреть Давидов - их оказалось три: один белый большой и два маленьких черненьких.
- Созданная для двора дворца Медичи во Флоренции работа Донателло в свое время прославилась как первая в искусстве Возрождения свободно стоящая обнаженная статуя, - объяснял достоинства Давида муж. - Идея мощи! Глыба! - он любил слова сугубо-конкретные. - Метеор! Образ сокрушительного действия!
- А мне кажется, что Давид-маленький недоумевает своей славе и своей победе, - доверительно высказывала она мысли вслух. - Это недоумение сохраняет в нем детство, быть может, навсегда. Это невозможность перейти в другое состояние и другую сущность, в состояние взрослого, зрелого разума. Сзади волосы до лопаток. В черной шляпке, какие сейчас носят женщины. Посмотри...
Она, оставаясь наедине с Давидом Верроккьо, подаренным в День рождения Иноверинцеву скульптором Андреем Рублёвым, начинала ощущать в себе сначала некое раздвоение, а потом возникла и некая третья сущность, как две тени от одного предмета. Она приходила в музей и вглядывалась, и хотела понять, верно ли вылепил Андрей, или внес что-то свое и теперь оно, отслаиваясь, порождает в ней эти тени. Что это был за мысленный плен трех Давидов? Она пыталась рассказать мужу, но он понимал не так, как она чувствовала.
Давид-большой. Гигант. С душой человека-ангела или человека-демона?
Давид - белый, мраморно-гипсовый. Она хорошо видит его большой палец левой ноги. Он расплющен, как у пастуха, спотыкающегося о гнилые пни в лесной темени. Вены вздуты.
Волосы Давида - гипсовые кольца. Он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом. И сказали Саулу: "... и когда придет на тебя злой дух от Бога, то он, играя рукою своею, будет успокаивать тебя".
Икры ног полные и широкие, как у женщины.
И одел Саул Давида в свои одежды, и возложил на голову его медный шлем, и надел на него броню.
И опоясался Давид мечом его сверх одежды и начал ходить; ибо не привык к такому вооружению.
- Я не могу ходить в этом, - сказал Давид Саулу, - я не привык.
И снял Давид все это с себя.
Согнутая рука. В руке - камень. Твердая горная порода. Кусок. Обломок. От древнего способа казни - закидывания виновного, осужденного камнями.
Праща - древнее ручное боевое оружие для метания камней.
Она смотрит на белые пальцы рук Давида, они ей кажутся слишком большими. Этот голый гипсовый мальчик возвышается над ней так, что камень, зажатый в руке, приходится прямо против её глаз.
Человек - гигант. Гипсовый слепок мраморного Давида.
Праща через спину. Палка с ремнем, на конце ремня крепится камень.
Для современников эта статуя, прозванная "Гигантом", стала национальным символом.
- Кто такие современники? - спросила жена Сергея, доверяясь его незаурядной эрудиции.
- Понимаешь, слово имеет время жизни, как и человек. Если говорить о современниках ветхозаветного слова, то... Видишь ли, ветхозаветное слово не вмещалось уже и в Септуагину.
- Национальный символ какого народа?...
- Какой нации? Ты хочешь спросить... - Сергей знал три европейских языка, а на иврите читал просто с самоуслаждением. Все остальные языки ему казались искусственными и декоративными, в них было недостаточно торжественности и благочестия, он поистине почитал свой древний язык, - вдруг пробудилась какая-то тайно спавшая почка и дала рост. Но как объяснить женщине, которая говорит и мыслит только на одном, понятном ей языке.
- Ведь есть непримиримые традиции отдельных наций... Израильтянин убил камнем из пращи великана Голиафа.
Но Сергей Иноверинцев спешил на службу и дальше продолжать разговор с Викторией у него не хватало времени.
Давид еще не бросил камень и не убил Голиафа. Это мальчик-пастух, который при стаде. Умеющий играть. Взял он осла с хлебом и мех с вином и одного козленка и пошел к старшему брату. А там воины готовились к битве. И сделался он руженосцем. А когда Саулу было плохо, то мальчик-пастух-Давид, взяв гусли, играл. А потом пастух взял посох свой в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в пастушью сумку, которая была с ним. Меча же не было в руках Давида. Слишком большие кисти, вздутые вены - пастух, пращур... Пульсирующая жилка на шее, застывшая в гипсе. Праща через спину.
- Что я пес, что ты вышел на меня с палкой?
Читала Виктория по синодальному переводу, который брала с собой повсюду, и даже, когда шла в Пушкинский музей.
Экскурсоводы проходили один за другим. Но Виктория чувствовала жизнь не как учили гиды, а как сложены слова в Ветхом и Новом завете. Это камень. Это праща. Двадцатипятилетний Микеланджело так увидел Давида. Вот подошел высокий американец - его голова - колено Давида-пастуха.
Ошибся ли великий Микеланджело?
И одержали израильтяне победу?
Убил великана, и его изображают великаном? Жертвоприношение? Камень, что строители кинули прочь, соделался главою угла?
Микеланджело изобразил Давида не мальчиком, но обнаженным наподобие античных статуй, юношей-гигантом, готовящимся к решительной схватке.
"Давид стоит в спокойной позе, но в его фигуре ощущается внутреннее... " Решимость или хитрость дикаря? И опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень, и бросил из пращи...
И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы, и поражал его, и умервщлял его. И льва и медведя убивал раб твой, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними...
Рассказывал притчи Сергей Иноверинцев маленькой Мариночке. Он был с ней игриво-внимателен и чрезвычайно заботлив, следил за ее развитием с нарастающим трепетом и кормил витаминами, следя за тем, чтобы были все новые компоненты добавок.
- А может быть это любовь? - защищалась Мариночка, когда задавала ей вопросы сестра, прилетевшая к ним жить с Курильских островов. - Говорила девочка своей старшей двоюродной сестре. - А у него лицо вот так... - и морщила щечки, корежила губки, выкатывала растопырив глаза, стараясь передать его мучительно-страшную гримасу. - А потом дышал так... - она напряглась и дышала будто поднимается, бежит, спешит в гору, а за ней до сих пор гонится, догоняет черт с рогами и козлиными копытами.
Шишок такой театральный. Трагедия или драма?
Затягивающая изящность отчима однажды так напугала Мариночку, что она отталкивала его за космы и кричала не от боли, а от страха - и много дней затем слышала свой крик. Но потом, когда страх отдалился, в ней стало пробуждаться любопытство, он не причинил ей боли, а испуг - дым угарный. Желание увидеть огонь - язычество... Огонь - секретик не для всех, для нее одной. Секретик, который не должна знать даже мама. Но сестра-абитуриентка - не мама-учительница, сестра понимает так, как хочется Мариночке-первокласснице.
- Мы играли, и он спрятал свой секретик за пояс... Я стала доставать...
- Ав-ав...
- Ах ты, лисичка! - устраивал Сергей Иноверинцев в прятки с девочкой. - Лисичка или дикий волчец?
- Ав! - забывая обо всем, играла Мариночка, забравшись от него за спинку высокого шоколадного кресла.
- Хитренькая... Лисичка? Нет.. Ты Роза Иерихона...
- Нет... Я не роза.
- А кто? Женщина? Если ты не скажешь маме, я куплю тебе итальянские туфельки... И куртку...
- И везделет, как у Карлсона... Мяу-мяу...
- Как у Карла Маркса?
- Да, чтобы летать по крышам...
- А зачем тебе летать по крышам?
- Там сказки живут...
- Мы с тобой будем сказки делать сами, но об этом не должен знать никто, даже мама... Иначе сказка уйдет и никогда не вернется. Чтобы сказка стала былью, об этом не должен знать никто...
Девочка отчима звала отцом. Ей нравилось, что он работал в театре реквизитором, или инквизитором, или еще по какой-то театрально-литературной части. Через него пропускали как через мясорубку того, из кого должен быть приготовлен фарш или другое блюдо для сцены, на которой часто теперь играет вампир. Мариночке театр раньше больше нравился, чем теперь.
Набоков, описывая солнечный пляж, показал маленького мальчика-ребенка с гульфиком, - и сразу вся картина обнаженности женских тел пред морем и солнцем стала зримой. А тут девочка, и отчим, и секретик от мамы.
Виктория вернулась из командировки. Дверь открыл муж, и она окунулась в тепло дома. С той же стремительностью, с которой она рвалась уехать - она и возвращалась. Она бросила у порога дорожную сумку и поспешила в детскую комнату.
Но муж удержал ее - пусть поспит, еще рано. Не буди ребенка.
Когда, утешив мужа, она осторожно приоткрыла дверь в маленькую комнатку - девочка лежала с открытыми глазами, щеки, шея, подушка были мокры от слез.
- Почему ты не вышла к нам? Ты слышала, что я приехала?
- Да...
- Почему ты плачешь?
Девочка прятала что-то под одеялом, натягивая его до шеи.
- Что там?
Мать просунула руку и почувствовала вместо теплой руки дочери твердый гипс.
- Ты сломала ручку? Маленькая... Хорошая моя... Дай я пожалею твою ручку... Бедненькая Мариночка. Тебе было больно?
- Да..
- А теперь не больно?
- Нет... Мамочка, - исцеляющим дождем слез Мариночка обрушилась на плечо матери.
- Глупышка, мама может только пожалеть... Я же люблю тебя! Все до свадьбы заживет! В музее большой Давид весь из гипса: и руки, и ноги, и голова, и попа... А у тебя только ручка.
- И голова? - рассмеялась девочка, трогая свою пушистую, шелковистую прелестную головку. - А он сказал - мама ругать будет...
На крыле ангельском - изящная нога Давида. Сияние славы. Колонна мешает обойти его кругом, словно это он такой большой и держит храм искусства.
Голиафа лица не видать. Голиаф под театральной ногой мальчика? Голиаф: крылья, меч, шлем. Претерпение смерти.
И сказал Филистимлянин Давиду:
- Что ты идешь на меня с палкою? Разве я собака?
Он стоит, Черный Давид, на лавровом венке в своей неразвитой безвинности не выросшего человека. Он стоит на лавровом венке. Вместо шлема на маленькой его голове женская шляпа. Так увидел и изваял его Донателло.
Лавр. Древние гадатели носили венки из лаврового листа и жевали их. Дерево имеет свойства отстранять молнию. Многообразно вещающий лавр на шляпке Давида меньшего.
Маленький Давид в двух венках. Музейный экспонат. Западное Средневековье.
В правой руке у маленького гипсового Давида - меч от пояса до земли, в левой - камень.
Мать девочки красивая славянка, она построила жизнь из иллюзий, поэтому жизнь рассыпалась, как домик на пляже.
Маленький Давид стоит на щеке Голиафа. Голиаф - голова в шлеме и крыльях. Нога пастуха театрально расслаблена. Стоит на лавровом венке. Венке с головы Голиафа. Меч Голиафа. Что хочет сказать Донателло о силе и о достоинстве врага?
Голова у ног - Восток. Он не даст оступиться твоей стопе, не забудется дремотой Хранитель твой; о, не задремлет, не уснет, кто Израиля хранит!
Черненький Давид, искушенный славой, смотрит на большого, белого, обнаженного гипсового Гиганта. Что он видит, черный Давид, глядя на белого?
Внизу Давида - лавровый венок, живот подается вперед, попа отвисла, - как "рыбка моя, я твой тазик..."
Однажды в гости к отчиму пришел высокий, большой, но худой Берг, главный режиссер нового русского театра .
- Кто это? - взгляд у Берга с хитрой, с царапающей зазубренкой, как у нового русского еврея.
- Кто этот необрезанный Филистимлянин? - повторил в манере туристского любования Сергей Иноверинцев.
- Это единоборец из Гефа, Голиаф, - Виктория была в этой битве на стороне Филистимлянина. Она считала, что дуэль должна проходить по правилам, как поединок древнерусских богатырей, и тот, кто подошел к барьеру, не может кинуть финку или камень, который держит за пазухой или в сумке для пастуха.
- Давид защищал свой народ! Он национальный герой! Он множит силу народа своего, хваление ему от всех верных его, от Израилевых сынов, от ближнего народа его...
Женщина возражала Иноверинцеву не своими словами:
- Я знаю, - говорила она словами притчи, - высокомерие твое и дурное сердце твое, так сказал старший брат Елиаф перед битвой Давиду.
* * * На дорожке, которая вела в верх, была твердая горная порода кусками и сплошной массой.
Мариночка побежала и упала.
Отчим кинулся раньше матери, словно тоже боль почувствовал - боль передается по любви.
Отчим был для маленькой Мариночки гигантом.
Потрогал спинку, просунув руку под кофточку:
- Ты мокренькая, Мариночка? Нужно переодеться, чтобы не простудиться. - Сергей Иноверинцев был уверен, что он говорит словами зрительно-осязательными. - Ты как серебристая ускользающая рыбка...
Убрал с тропинки гусеницу. Во всем такая любовь, которая нравилась девочке. Мультипликатор любви к гусенице. В Мариночке он чувствует античную пластику, врожденную грациозность, пробуждающуюся в бутоне.
Если ты тонешь по-настоящему, не будешь ты смотреть, кто тебя спасает: еврей, или русский, или негр.
А если русский проплыл мимо? Не важно почему. Просто проплыл... Благодарность той руке, которая поднимет над пучиной.
Напряженные, изучающие взгляды. Экскурсовод ведет за собой немцев-туристов.
"А в лице с гневно сдвинутыми бровями сосредоточены огромная страсть и воля Гиганта..."
Виктория развелась с мужем за полгода до того, как узнала всю правду от племянницы-абитуриентки. Мы знаем больше того, что мы знаем, только не умеем извлекать это чуть раньше, пока не унесло потоком времени и не размыло наше знание в незнание.
Племянница с лунными золотыми крыльями стояла возле кровати и спрашивала свою тетю, так похожую на маму:
- Вы не будете очень переживать?
Убогий? Больной? Или попирающий национальную чистоту чужого народа? Святотатствующий пришелец... Отчим народов...
* * * - Извинись передо мной и перед дочерью... - Виктория смотрела прямо в черные ускользающие глаза бывшего мужа.
- Это твои фантазии... - его хитроватое и беспомощное выражение лица перешло в мстительное. - Тебе надо лечиться...
Пощечина прозвучала звонко, словно разбитое стекло зеркала. Уйти! Амальгама пеплом осыпалась, и обнажилось лицо смеющегося черного Давида Верроккьо.
Он стукнул ее в спину. Камнем из пращи? Меча же не было в руках Давида!
- Отчего такая боль? - терпела, удерживаясь от слез, Виктория.
- Там дырочка, маленькая, синенькая, - рассматривала рану дочка , - от острия шариковой ручки...
- Почему в спину?
Девочка молчала, она видела, что мама не бежала, что она приближалась спокойно и сдержанно к барьеру дуэли. Она шла на глазах своей дочери.
Бесконечно любимые черты бесконечно любимого учителя-вождя. Пусть же Израиль возгласит: да, вовеки милость его!
Загробной жизни нет - громи могилы - экскаватор-зверь рвет железными лапами землю - машина ничего не помнит.
Отчим занимался парапсихологией, хобби помогало работе.
- А если влюбился в девочку зрелый мужчина и использует свой опыт? Он возводит исполнение желания в науку, он может... Что он может? - задавала вопросы Виктория психологам.
- Форточку тебе прикроют моментально... Разве ты этого захочешь?... Есть несколько упражнений. Я тебя научу, а будешь ты это делать или нет - это дело твое. Выдать эмоции на клип - представить себе, схватить целиком, как сказочный герой видел всего себя в родниковой воде.
Сколько психологов - столько мнений. Психологи советов не дают. Это их дисквалифицирует. Они только кивают. Когда кивает их пациент.
- Управлять собой, как компьютером?
- Следи, чтобы не был весь потенциал истрачен.
На табличке Виктория читала, когда часами торчала в зале с Андреем, что Верроккьо изобразил Давида в момент триумфа, после победы над Голиафом, голова которого повержена к его ногам.
Она видела - волосы, как венок, мальчик в юбочке, юбка в складку. Она не понимала всех этих символов, на нее гипноз не действовал. Одной рукой Давид подбоченился, как девочка на дискотеке в ожидании кавалера. В вытянутой руке Давида - меч, очень маленький, обрезанный, подогнанный под размер руки и роста. Но такой меч рядом с головой Голиафа смешон.
Голиаф, ты вышел честно на бой. И теперь голова твоя покоится на лоне земли. Правый глаз припух, прикрыт. Борода густо облегает подбородок. Черты лица мужественны, но добры.
Обходишь кругом - глаз затекший открывается.
Открой! Открой глаза, Голиаф! Посмотри, кто попирает твою голову честного воина? В чьих игривых руках твой великанский меч? Голиаф! Ты не побежден! Честный боец не может предусмотреть удар хитреца и предательство труса. Голиаф - воин от юности своей! Открой нам глаза!
Давид в юбке и с коротким мечом, подогнанным Андреа Верроккьо к маленькой фигурке. Меч укороченный. Меч не гиганта. Да этим мечом никого нельзя убить!..
Почему меч, а не камень из пращи?
Лавров нет. Есть тень их в несдерживаемой полудетской улыбке - дебилизация или не отрешившийся эгоизм, противный человеческому достоинству?
Еврей и русский - молочные братья? Что же вас породнило?
Впечатление, что Сергей Иноверинцев играет азиатским ветерком на христианском просторе, его сила в пристальности, в улавливании куда дует холодом, а откуда идет тепло благополучия и успеха.
- Мы для них больше сделали, чем они сами для себя. - Бросил Сергей Иноверинцев упрек Андрею. - Вяжите жертву на торжестве у самых жертвенника рогов! - он переводил тезисы в псалмы, а псалмы в тезисы.
- Русская культура - мать кормилица, - вздохнул Андрей Рублёв, словно он сам был этой кормилицей. - Божественная самодостаточность!
- Или богословская рефлексия древнего извода Септуагинты... - Иноверинцеву казалось, что он говорит цельно, без ущерба, как древнееврейский извод. - Греческие обороты - позднее слово, другая тягучесть текста... Ушла первозданность слова...
- Обветшала... Вначале будет слово... Если есть Новый завет, значит это не случайно. Слово - свет, и свет, который высвечивает, что ветхое, что новое. Как можно жить идеями, которые обветшали две тысячи лет назад?!
Режиссер Берг внешне спокойно, почти безучастно, как портье в столичном казино, слушал диалог Иноверинцева и Рублёва.
- Не наивно, но вполне сентиментально. - Бергу хотелось что-нибудь найти для нового русского театра, приносили тексты всё какие-то блеклые, а он ждал ярких, свежих идей, чтобы толпа не отходила от касс... И ему каждую ночь снились аншлаги, аншлаги...
- Господь - мой пастырь, нет мне нужды: на пажитях щедрых пасет он меня - Иноверинцев говорил медленно, с закрытыми глазами, словно по памяти переводил с древнееврейского. - Ты устроил мне пир у гонителей моих на виду, умастил елеем главу мою, и полна чаша моя.
- Это ты? - ткнул режиссерским пальцем новый русский еврей в скульптуру Верроккьо, поджигая друга неприкрытой пламенной улыбкой.
- Это твои родственники... - отшутился Иноверинцев. Статус гостя по его пониманию был выше статуса хозяина. - Когда я ухожу от старославянизмов к ивриту, я потрясен! Такая прямота! Первичный опыт. Это же кратчайший путь от этой грязной реальности к слову и от слова к моему сердцу...
Смех карлика над великаном? Все обветшает как риза, несоответствие пола хитреца... Один предмет в одежде - или юбка, или шляпка.
* * * Потом вдруг они все стали другими друг к другу, хотя каждый не изменился.
Смеялись. Обе вместе, не сговариваясь, и не говоря ни слова друг другу. Отчего было так легко?
Вас били камнем из пращи?
И вот мать вместе с дочерью вновь посетили музей искусства на Волхонке.
Шесть локтей был Голиаф, больше двух метров.
И вдруг что-то увидели новое, не ветхое, не то, что говорили экскурсоводы и диктофоны.
А Давид-то голый! Дети смеются. Дети не верят, что он красив, что он символ... В зале - врата. Ни одной статуи рядом. - А почему маленький Давидик в шляпе, а голый? - А почему у него не шлем, а шляпа? - Живот, как у карлика, а попа, как портфель. А почему мальчик в юбочке?
Когда принимали его всерьез, то серьёзное властвовало над ними. Они смеялись, и смех солнечным лучом приходил откуда-то сверху, проходил сквозь них, очищая. И смех разрушил его власть.
Пророки кого-то приносили в жертву, а Христос - себя...
Теперь, когда они смеялись, Давид превратился из большого белого микеланджеловского в двух маленьких черненьких: первый в шляпе, но без трусиков, второй в юбочке с девичьими кудряшками. Меча же не было в руках Давида.
С того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида.
С стал бояться Саул Давида.
Сейчас Иноверинцев с Бергом в Италии, они путешествуют как новые русские.
Андрей Рублёв продолжает работать дома, в Москве, и пытается мысленно следовать за режиссером и переводчиком в музей Борджелло, чтобы увидеть бронзового Давида в шляпе, в Национальный музей, где в своей затягивающей изящности хранится работа Верроккьо и, наконец, поклониться Гиганту в Академии. Они дышат сейчас воздухом прелестной Флоренции... Поведает ли им священный камень искусства что-либо новое? Молчит древний мрамор, который знал руки великого Буонарроти, молчит, как великий затворник в скиту.