Надежда Середина

Роман "Черная птица на белой сирени"

Глава 25

Наконец, Мария увидела его, у нее ноги стали ватными, и в пальцах появилась неприятная дрожь. Она не ожидала этого и никак не могла справиться со своей слабостью.

Билмен в пионерском лагере в Албании встретился с русской девочкой, в которую влюбил себя мысленно и, может быть, эта детская мечта так вот повернула его жизнь, когда ему стукнуло сорок. Русскую девочку он любил, как сказочную Аленушку, он хотел бы быть ее братцем Иванушкой. Там... Там Царь Кощей над златом чахнет, там русский дух... Этот дух он представлял до приезда в Россию совсем иначе. Он любил Сергея Есенина, знал на албанском. Читал ей "Черного человека" на таком русском и с таким кавказско-турецким акцентом, что и сам Есенин не угадал бы своих песенных строк.

Они остались вдвоем, чувство опять взяло верх: стены, потолок, стол, кресло, книжная полка перестали быть тем, чем были, из холодных угловатых предметов вдруг превратились в теплый уютный уголок, и теперь это не просто холодная комната, а очаг тепла. Было ли это любовью или страстью, или еще чем-то, Мария не смогла бы ответить даже на Страшном суде. Она не считала себя сентиментальной по жизни, но сейчас не могла справиться со своими чувствами, пыталась назвать их каким-то именем и тем самым приблизить к разрушению, но эти чувства не поддавались словесной оценке разума.

- Я не хочу, чтобы ты мучилась, - Билмен то поднимал плечи, то опускал их. - Если ты родишь - надо ехать Албания.

- Если надо, я не против, - понимая его слова по-своему, прижалась, расслабилась, окунулась в страшное тепло его рук. "Господи, помоги радующимся в воздержании".

- Ты не достаточно любишь литературу, - он не хотел терять эту женщину. - Ты не можешь понять меня. Я тебя люблю, но у нас война. Я дарю тебе этот крестик к твоей цепочке, ты так хотела, я знаю. Видишь, какие здесь красные камешки - как капельки.

Он сам прицепил золотой крестик с тремя горящими камешками.

- Поживем здесь, пока я рожу, - уговаривала Мария.

Холодная волна его слов сменялась горячей и от этого мысль работала напряженно, словно загнанная в ловушку: "Он меня не любит, у него там есть другая женщина, быть может, жена? Ведь он мусульманин". Она обхватила голову, взъерошивая волосы, забывая о прическе.

- Лев! - с властной нежностью коснулся ее подбородка и поднял ее лицо так, чтобы она смотрела в его глаза. - Что с тобой, Лев?! Ты не веришь мне? - он растянул губы в тонкой восточной улыбке - царь зверей - женщина - в его полной власти. Все женщины одинаковы - албанки, турчанки, польки, русские. Но ему стало жаль эту доверчивую женщину с такими грустными голубыми глазами. - Ты не веришь мне? - он сам не верил себе, и от этого старался, чтобы в голосе было больше искренности и тепла. Он боялся перемен, которые с ним могут произойти в этой русской столице, и, видимо, поэтому инстинктивно защищал свой мир от этой женщины, неожиданно заявившей ему о возможности совместного ребенка. Он не против, если бы это ни к чему его не обязывало. - Ты не веришь мне?

- Я устала.

- Понимаю, тебе надо отдохнуть, - он со всей восточной тонкостью влюбленного мужчины заботился о ней. - Как называется такой маленький, который прыгает в траве?

- Кузнечик? Сверчок?

- Знаешь? Я кузнечик.

- Может быть, сверчок? - пробовала внести поэтическую ясность. - Сверчок поет красиво и приносит счастье в дом, где живет сам.

Нет, здесь он не сверчок - он теряется на шумных московских улицах, и Мария никогда не слышала, как он поет свои албанские песни. Раньше, почти с детства, он мечтал жить в Советском Союзе, теперь ненавидел свои детские мечты, потому что причиной приезда сюда была война в Албании. Он жил прошлым, тоской по Родине, и, может быть, от этой тоски и сблизился с женщиной. Он всегда стремился делать все правильно: в прошлом отличник, пионер, коммунист, - он привык предъявлять к людям слишком большие требования. А теперь он опускает голову, когда проходит мимо нищенок, и если идет дождь, то прикрывается краем черного французского зонтика.

- Ты хотел бы быть шейхом?

- Шейх женщинами не занимается. Ему приводит евнух одну женщину по настроению.

- По своему?

- Евнух хорошо знает, чего хочет шейх, - не чувствовал он иронии и объяснял всерьез, по-мусульмански.

Ее волновала эта восточная мужская серьезность. Мария чувствовала рядом с ним свою слабость, свою природу, ей хотелось, может быть, впервые в жизни, раствориться в этой слабости и ничего не решать самой. Но вдруг вспомнила ту ночь, ясно, чувственно, будто это вновь сейчас повторится. "Нельзя... У нас будет лялька". "Лялька? - Билмен знал турецкий, греческий и другие европейские языки, знал польский, и что-то знакомое слышал он раньше, кажется, по-польски... - Ляль?" "Нельзя. Понимаешь?" Он кивал головой вверх-вниз, что по-албански обозначало "нет".

- Что с тобой, Лев? Ты же сильный, страшный Лев!? - Он качал головой, улыбаясь тонкими восточными губами. - Не слушаешь меня, Лев?

- Не презирай слабого детеныша, быть может, это детеныш льва, - вспомнила она восточную мудрость.

У нее не было ни отца, ни брата, ни мужа, и такая незащищенность ослабляла ее, создавала иллюзию доступности в глазах восточного мужчины. Она не амазонка, она просто женщина, она не всегда может сама себя защитить. Сила, она разного цвета: розовая - наслаждение, фиолетовая - сила воли, зеленая - равновесие и покой. Но сейчас в ней такой спектр цветов, такое их смешение...

- "Черный человек, черный человек на кровать ко мне садится. Черный человек спать не дает мне всю ночь. - Она дочитала поэму до конца.

- Ты плачешь? - поразился он силе ее вдохновения.

- "Казаться улыбчивым и простым - самое высшее в мире искусство".

- Не надо, не говори дальше, ты плачешь. - Он гладил ее по голове, как ту русскую девочку из пионерского лагеря. - Не надо. Не читай, Для меня не надо.

Наконец, они предались любовным ласкам, которые не смотря на разницу их понятий и обычаев, как-то быстро успокоили ее и примирили со всеми предлагаемыми и не предлагаемыми ей обещаниями.

- Какой спокойный Лев! - Билмен удовлетворенно качал головой и тонко, с каким-то особым пониманием улыбался. - Какой счастливый мужчина, с кем такой Лев! Что с тобой, Лев?

- Я не Лев.

- Лев! Лев! Влюбленный Лев. Я вижу. Я люблю этого Лева.

- Я люблю льва, а не лева.

- У нас есть такой национальный парк, там львы ходят свободно, - он пальцами поднял ее лицо к себе так, чтобы видеть ее глаза. - Если сильно любишь - рожай, если нет - не надо.

* * *

В сорок лет дань природе отдана, и женщине уже рожать, с медицинской точки зрения, не рекомендуется. Хотя... Бог дарует детей и в значительно позднем возрасте. Но чтобы уповать на Бога, нужна такая великая сила духа, такая непреклонная вера! Кто же из сегодняшних людей может явить это миру?! Жить в миру и не зависеть от людей нельзя. В еще в большее заблуждение впасть можно, если отгородиться от этих людей величавым щитом высокомерия или стеной пуленепробиваемого презрения. Зачем же искушать себя - желанием начать все сначала? Но "природу не обманешь", и жизнь, сотворившая нас, может оказаться сильнее нас. В этом спасение или гибель? Спаситель спас мир, теперь он борется за того, кого творит внутри нас. Греховные мысли о праве и могуществе остановить все - затмевают иногда сознание, и воля переходит к врачам. Они не могут создать человека, они могут только разрушить. Но что такое светлое и чистое вокруг, что гасит черную страсть к разрушению? Когда чувствуешь этот свет в себе, от этого светильника становится теплее, жизнь не закончится и никогда не прервется. Мир сотворен не нами. Это спасает мир от нас.

Опять проснулась рано. Разбудила та же мысль - надо решать. Она села, обхватила колени руками. Господи, во мне что-то толкнулось. Какое-то движение не моего тела. Это не похоже на первые толчки, как было с девочкой, это просто сигнал. Рано еще. Светает, а настроение уже упало к худшему. Угасает покой. И, главное, нет чувства нежности. Отчего такие перемены? Что ребенок для меня? Зачем? Это лишь знак, символ любви и жизни? Желание хотеть ребенка также непреодолимо, как хотеть или не хотеть жить. Как будто две жизни неразделимы. Но вот пробуждаются силы отторжения. Что со мной? Устала? А, может быть, я делаю с ним то, что хочу, и он лишь предугадывает мои слова - мысли. Быть или не быть? И был ли мальчик? Мужские вопросы? И что же зависит от меня? Он мое зеркало, оно во мне, в этих толчках ножками изнутри, он узнает мои мысли и желания одновременно со мной. Мы отражение друг друга. Второй человек - это еще одно "я" первого. Все зависит, какой стороной человека повернуть, а в человеке есть все. Я слишком к нему привязалась, зависимость растет. Нужно научиться не терять свою свободу, даже в этой ситуации. Свободу желаний, общения, времени, выбора. Какое это имеет отношение к человеку, который зародился во мне? Моя жизнь никак не касается его. Он чист и невинен. Вот, чувствую, он во мне притих, словно спрятался, словно его нет. Рождение мальчика, наверное, уравновешивает женщину. Что Билмен для меня? Я едва ли его знаю сколько-нибудь. Какие чувства у меня к нему кроме перепадов одних эмоций в другие? Нужен ли мне такой муж? Могу ли я любить его? Время залечит и эту рану. Но никак не хочется идти к врачу. Мой мир рухнет. Любовь всегда романтически-сентиментальна, чтобы выдержать жизнь, воображение ее приукрашивает. Билмен слишком слаб для жизни. Он мне уступает, когда я оказываюсь сильнее. Хватит мучить истериками его, себя и того, кто во мне. Человек слишком слаб, чтобы сопротивляться. Мы сами создаем себе и рай, и ад. Вот чувствую, как сознание мое четко говорит, что надо все остановить, а природа, тело, ощущения поднимают какие-то приятные и теплые волны, и этим теплом гасят грубые выводы разумного эгоизма.

Какое отношение этот человек имеет ко мне, к тому, что со мною произошло? Боже! Я никогда не испытывала таких мучений! Что же делать? Как прожить это серое утро? Почему этот страшный узел затягивается все туже? Я должна убить того, кто во мне, убить живое, беспомощное, нежное.

Где-то в глубине тепло и свет, а вокруг холодный сырой серый воздух из открытой форточки. Скоро свет и тепло надо будет затушить.

Я хочу ребенка, и это сильнее меня. Как я могу оправдать и объяснить себя? Прошла еще одна ночь воскресенья. Ах! Каждый день теперь как вечность.

Это последняя неделя, когда еще есть выбор.