Надежда Середина

Роман "Черная птица на белой сирени"

Глава 3

Школа в деревне не такая, как в городе, здесь не просто учатся, здесь ходят в школу. Неделя за неделей пролетели для Оли быстро. Все новое, необычное, как будто тебя перенесло в другой мир, солнечный, весенний, радостный. Она никогда бы не смогла представить, что так чудесно может быть в простой деревне.

Льются лучи солнца, утренние, чистые, ласковые. Остро пахнет настоящей деревенской весной. Мальчишки крутят велосипедные педали, обгоняют ветер. Бросают руль, наезжают на девчонок, сохраняя равновесие в стремительности скорости, смеются, кричат, задорят друг друга. Улица, как река, есть что-то в этом сходстве, словно берега - это дома, сады, огороды, сарайчики... За дощатыми дверьми живет зверье: хрюкает, ворочается, сопит и почти по-человечески вздыхает. Чуть вдали - брошенный колхозный телятник с торчащими стропилами, с забитыми крест-накрест досками на больших воротах. Немного выше - церковь, окруженная дикой вишней, акацией, сиренью, тополями. Ручей бежит, картавит, как дитя, выбиваясь из-под разваленных стен. Скалятся страшные выщербленные зубы старых кирпичей, вызывая боязливый страх и желание поскорее уйти. Воробьи, голуби, черные лохматые вороны вылетают из глазниц-окон, поднимаются к голому, как татарский шатер, куполу.

Дома от полуразрушенной церкви за семьдесят лет отодвигались все ниже, ближе к пруду, отгораживаясь, словно от дома блудницы, огородами, садами, да сарайными постройками.

А вот и учительские домики: раз, два, три, четыре. Один к одному, кирпичик в кирпичик, как школьные тетради в клеточку. Четыре крылечка на все четыре стороны. Итальянские окна с двумя вертикальными планками смотрятся в такие же окна школьных классов. Оля с мамой будут жить здесь, когда освободится одна из квартир, а сейчас у нее уходит целый урок, чтобы дойти до школы. А вот и школьная дверь на одной петле с маслянисто-влажной металлической ручкой.

Оля в школе чувствует себя как дома, может быть, оттого, что здесь работает мама. Звонок, и за мамой на перемене тянется хвостик пяточков: "Мария Митрофановна! Мария Митрофановна, у нас Мурка котяток родила, я вам подарю! "Кого любят ученики, не любят учителя, кого любят учителя, не любят ученики. Оля совсем не ревнует маму, эти прилипчивые пяточки делают столько одинаковых ошибок в диктантах из десяти строк, Оля сама им ставит оценки. Какие у них восхищенные глаза, когда Оля приходит к ним в класс, они смотрят на нее, будто это она их учительница.

На уроке немецкого языка Оля рассказывает тексты на английском, и ей ставят пятерки, потому что учителя английского языка в школе нет.

- Погляди, какие джинсы, - перешептываются девчонки. - Как обтянуты! Американские?

- Резинка... Подумаешь! Я скажу дяде, он мне такие же привезет из города, у него в ларьке все есть.

- Это не резинка, они так сшиты. А ты косичку такую можешь сделать?

- Подумаешь! Кукурузка... Мне не нравится.

Но когда на уроке литературы Оля читает стихи, возникает особая тишина; она всегда ждет эти минуты, как будто одна в лесу, а вокруг листья деревьев, и там, в их живой зелени - птицы, солнце и небо. Ее все называют городской, и в звуке, в интонации, когда произносят это слово, есть какое-то превосходство, словно заданное самой природой. Оля это постоянно улавливает, и уже понимает, что это иллюзия, которую сами себе придумали деревенские девочки, вообразив городскую жизнь сказочной. Оля недавно читала, что жизнь разбивает иллюзии, чтобы из гармонии не стать хаосом. Всякая иллюзия, если следовать ее логике, приведет к абсурду. Иллюзия - это сон, а кто же ходит по дорогам сна? У Оли вслед за автором книги возникали свои вопросы и свои ответы. Ну, может быть, только дети, такие, как мамины пяточки, верят в сказки и сны. Но оттого, что они не утратили мира природы, они не могут впасть в мир иллюзий. В них эти миры существуют параллельно, не мешая друг другу. Иногда ей казалось, что мир, в котором надо жить, каждый должен сотворить себе заново.

Оля в городе занималась балетом: была Стрекозой, Дюймовочкой, Цветком, Бабочкой. Репетиции, костюмы, выступления... Теперь наступил для нее антракт, после которого она вряд ли сможет стать опять Дюймовочкой. Здесь никто никогда даже не видел пуантов. В спортивном зале - брусья, кольца, черные мягкие маты, спортивный козел, через который Оля перелетает легко, как стрекоза. А мальчишки крутят сальто. Здесь, в деревне, свой цирк: Антон замедленно присаживается, напряженно вытягивает руки вперед - и вот рывок! И он стремительно, как птица, взлетает, крутится, летит. Сальто! Но как красиво он приземлился! Он победитель! Он узнал полет! Словно душу обновил свою! На миг, на один вдох-выдох, которые пробудили в нем птицу. Ах, Колюшка!? Он тоже птица? Он без страховки, на кончике мата, пока отвернулся тренер, игриво крутнулся - не для самолюбивой гордости, не для полета, а как актер - на зрителя. И смеется, и не слышит, что тренер ругает его, тренер все видит, он уголком глаза видит то, что делается у него за спиной. Колюшка сам себе режиссер, если есть зрители, что ему мнение критика. Оле тоже хочется взлететь на мгновение, самой, без подстраховки, без сильной руки учителя. Она одна из девочек ходит на акробатику, мальчишки ее уважают, она же городская.

Оля идет домой одна. Акробатики мальчишкам не хватило, и они подрались на свежем весеннем ветерке, не всерьез и не в шутку, а так... Послеобеденное солнце теплое. Прозрачная дымка. А тут попутный трактор остановился, это старший брат Зуйка-каскадера, новый русский, он подвозил их с Галей уже не раз. Дал подержать руль. Дома сразу легла спать. Проснулась, напекла блинчиков, села и стала ждать маму. Пятиклашки у мамы в первой смене, а шестиклашки во второй. У Оли, собственно, так настоящей подружки не было, а с Галей, которая жила рядом, она просто ходила вместе в школу, привыкла к ней. В деревне дружатся не по характеру, не по увлечениям, а по соседству, кто к кому ближе живет. Но не сразу привыкнешь к этому неписаному закону сельской жизни. "Я не люблю играть в шахматы", - говорила Нина, не зная даже как ходят пешки. Она словно пряталась за это слово, "не люблю" как за вуаль. Может быть, она боялась показаться смешной, неразвитой, деревенской? Но та, с кем отшагаешь много раз по одной и той же дороге во всякую погоду, тебе уже вместо сестры; так, наверное, и складывается деревенская дружба, не в решении задачек и примеров у доски, а в дороге. И оценки тут ни при чем, Оля - отличница, а Нина едва вылезает из двоек. Нинка встает до школы, доит корову, кормит теленка и поросят. Потом на уроке она отдыхает. Никто никогда не смеется над ней, когда она молчит у доски. Подсказывают, кидают шпаргалки, как соломинки. Но Ниночка за них не цепляется, и учителя ее тянут-тянут, словно боясь поставить двойку самим себе. В городе к двоечникам относятся по-другому: их не жалеют, над ними смеются. В деревне все свои оценки забывают, когда начинаются каникулы, здесь другое отношение к журнально-дневниковым формальностям. Главное, продержаться до каникул.

* * *

Расцвела сирень белая-белая, словно снеговые шапки окутали зелень листьев. Какая свежесть!

- Пойдем, я нарву тебе сирени, какую ты выберешь, - Колюшка тронул Олю за руку.

На бревнах перед палисадником собирались каждый вечер. Высоко сложенные стволы, высохшие, теплые. А веселые весенние комарики пляшут вокруг камаринскую, достают всех и больно щекочут. Сирень сиреневая - это просто и ясно, как розы розовые и красные, а вишня вишневая. Но белая сирень!?

В темноте белые лепестки светятся, как Млечный Путь. Высокий, звездный свет увлекает, манит. Над нею, вокруг нее, всюду - белая сирень. Какой ароматный цветущий запах весны! Безветрие. Танцуют мотыльки на свету перед окном дома Колюшки, но это там, это вдали от сирени.

Оля потянулась к тонкой ветке, лепестки в высоте своей казались серебристо-волшебными. Но они были так высоко, почти что у самых звезд.

И вдруг услышала смех и ласковое:

- Ну что, Дюймовочка, маленькая еще совсем?

Он появился перед ней и опять затерялся в густой темной зелени листьев. А прекрасная ветка от звезд стала наклоняться к Оле. Нежные бутоны коснулись ее лица, упали на плечи, словно обнимая ее. А она не могла, не хотела шевелиться, чтобы срывать их. "Оля..." Услышала она тихое, нежное, будто говорил это бутон сирени, прикасаясь к ее губам. То ли листья целовали ее, то ли это глаза и губы мальчишки? Почему так голова кружится от белой сирени? Хочется подпрыгнуть, и полететь, и закружиться там, в высоте, около звезд... Но ветка вырвалась, выпрямилась и засветилась опять белым светом в россыпях звезд.

Оля бежала домой взволнованная и радостная, и немного напуганная, как птица от сильного порыва ветра перед дождем. Оживились лягушечьи трели: к нам, к нам, к нам - к вам, к вам, к вам. Но разве кто-то виноват, что буря опережает дождь? И тучи закрывают солнце, чтобы оросить землю и продлить жизнь. Она лежала, лежала в своей постели и никак не могла уснуть. Ей то представлялось, что она стала лепестком белой сирени, то поднялась высоко-высоко, и она звездочка в Млечном Пути. А потом оказалась в каком-то прекрасном мире: вокруг нее все в белых и красных одеждах, в их голубых глазах - тепло и ласка. И у всех добрые улыбки, и все, как одна очень большая и самая счастливая семья. К ней подошла девочка и назвала ее сестрой, и подарила ей волшебное блюдечко; к ней подошла женщина и подарила волшебную шкатулку, и вдруг возле ее ног опустился ковер-самолет. Она ступила, и он понес ее. А на встречу ей Дон Кихот и спрашивает: "Куда летишь, девочка?" "Я хочу полететь туда, где нет холода, где круглый год цветет белая сирень!" Он соединил свой ковер-самолет с ее и получился целый воздушный трамвайчик. "Летим вместе, девочка, я покажу тебе эту дорогу". Они ворвались в россыпи звезд Млечного Пути, и Оле захотелось сорвать одну звезду, как бутон сирени, она потянулась и не удержалась... И проснулась. За окном луна круглым шаром висела над их улицей.

На следующий вечер Оля долго не решалась выйти на улицу. На бревнах уже смеялись, играли, пели. Но ее не выпускал из дому какой-то страх, похожий скорее на предчувствие чего-то нового, непознанного, но неизбежного. Стемнело. И вдруг она не выдержала и вышла. У их дома не было палисадника, и она стояла просто прислонившись к кирпичной стене. Вдруг она заметила, что из темноты соседнего дома кто-то отошел. Оля прижалась к стене, чтобы остаться незамеченной. Шаг, два, три... Ах! Какой огромный букет белой сирени, в нем мог бы спрятаться воздушный трамвайчик. Он спустился с неба, этот букет из серебристых звезд?

- Ку-ку! - кто-то тряс букет, как теленочек просовывая голову сквозь охапку веток. - Испугалась?

- Нет, - узнала она Колюшку и словно проснулась от вчерашнего сна. - Зачем ты их сломил?

- Для тебя... - смешное и доброе лицо Колюшки светилось, как луна. - Возьми, а то они без тебя завянут.

Засмеялась, обхватила белую сирень двумя руками и убежала домой.

И только в комнате, когда осталась одна, обняла белую сирень, закружилась на носочках, словно на пуантах... Так рождался танец цветов в сказке о Дюймовочке. Лепестки сирени кружились вокруг нее, как радуга. "Колюшка! - поцеловала нежный лепесток. - А глаза у него голубые-голубые, а сам он такой... Я даже не знаю какой..." - спрятала раскрасневшееся лицо в душистой сирени.

* * *

Евдокия Дмитриевна привыкла начинать день с восхода солнца, как все в природе начинается. Только камень лежит, как мертвый, не повернется к солнышку. Пошла она утром по улице, да у палисадника Татьяны Николаевны так и ахнула:

- У тебя кто сирень-то обломал? Ах, чертенята, так и лазят, так и гляди... Что б им...

- Да не ругайся, Дуся, а то на своих беду накличешь. Не торопись языком. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Обрастет сирень и новым цветом зацветет.

- Как рука-то поднялась такую красоту обломать? Я вчера мимо шла - гляжу не нагляжусь... А дух-то какой от нее !

- Не горюй, к следующей весне еще пышнее будет, - смахнула с деревянной почерневшей скамеечки еще не увядшие лепестки. - Отдохни, с утра куда-то бежишь, суетишься.

- Аль сами сломали на базар? - пристально посмотрела, сжав морщинки вокруг глаз.

- Что ты, что ты... Такую красоту да на базар, мы не нищие. - Баба Таня родилась в деревне, так возле своего дома и провела жизнь в заботах-хлопотах, больше чем на недельку от дома никогда не отрывалась. - Ты опять в город собираешься?

- Дед мой бастует, не остается один, а то бы к дочке съездила. - Баба Дуся повидала на своем веку много чего, с войной исколесила весь Крым-рым, санитаркой в поездах маялась, в тифу умирала. - В больницу ему надо, да не хочет он.

- Фельдшера позови, пусть придет. Дед-то твой за восемьдесят четыре годка-то набегался, пусть теперь и ему честь будет, таблетки, говорят, теперь бесплатные для участников.

- Я ему этих таблеток мешок принесла, пил бы их. Что ты! Себя бережет, не хочет он эту химию. Вчера вечером дала, а утром выметаю из-под кровати. Да я вот сама простыла, - потуже затянула концы голубого льняного платка. - Голову продуло, потная; так заболела голова, что я думала все мозги лопнут, и нос заложило. Вчера вечером давай лечиться. Нос намазала прополисом с вазелином. Особенно лоб трещал. К вечеру прошла боль, только шумит, как самовар. Но утром я немного вздохнула. Это вот уже второй раз такие боли страшные. Вишь как земля-то дышит - отходит, все живое сейчас поднимается, всякая травка.

- Я шла вечером внизу огорода и провалилась. Грязь по колено. Резиновые сапоги по метру, еле вылезла. Вода стоит и стоит. Тоже на ночь мед пила, да ноги парила. И зачем потащило меня туда, вот глупая. У мудрого глаза его в голове его, а глупый ходит во тьме.

- Деду дали пенициллин в пузырьках, он колоть не хочет, так мы разводим и пьем. А дед мой плохой человек, он не может сам себе давать энергию. Он как болячка, всю зиму стонал. Лень лежать. Я люблю ходить, пять минут и собралась. А он и раньше, вот и будет ковыряться. Сам себя в могилу затащит.

- Да, простужаться нам никак нельзя...

- А я вот нахожусь... Вспотеешь, а потом охлаждаешься, вот и болезнь. Я если начинаю потеть, сразу останавливаюсь и жду, когда у меня остынет тело. Стала так спасаться.

- А у моего деда что-то зуб заболел.

- Когда болят, тогда бегу сразу лечу, не тяну. Смотрю вчерась, дочка приезжей учительницы идет... Невеста! Похоже с твоим младшим внучком у них завязывается. Что-й-то с городу к нам подались, видать не сладко и там. Сейчас в деревню-то хорошие люди не приезжают. Все неудачники вертаются.

- Не скажи, теперь к деревне совсем другое отношение. Вон сколько земли взяли, построились.

- Так то ж дачники... - сердито возразила она. - Да, стареем мы. Ноги болят, спина болит. Все кости ноют. Вчера видела сон, Борьку Зуйка. Он стирал в корыте без рубашки. Белья было много. И дочку видела маленькую. Пять лет ей вроде. Я ее куда-то вела, она плакала и не шла, и я плакала. Вот ведь снится что? А то сон на меня напал у дочки. Спала и день и ночь. Литургический сон...

- Ты чегой-то не то говоришь, путаешь. То в церкви, в праздник - литургия. Слово-то это и в молитвослове есть...

- А чего же мне все говорила... Так спала и спала, даже страшно вспомнить, как сон напал. Боже мой, вот еще что бывает! Надо силы накопить, ослабла за зиму. И дед чтой-то мой плохой. Я ему говорю, ты давай потихонечку вставай, чего лежать-то... Пойду, скучно одному лежать-то. Тоскует...

Скорая весна нынче была в эти дни. Вишня в один день сгорела в цвете. Когда занялись яблони и груши, казалось вся улица цвела. И черная черемуха и красная рябина - все цветет белым цветом.