Надежда Середина
Роман "Черная птица на белой сирени"
Глава 9
Саше было не столько больно, сколько обидно. Ее никто никогда не бил. Еще унизительнее то, что она тоже дралась. Как это, наверное, было гадко и некрасиво! Она сама махала руками, пинала, и тянула за черный сальный хвост Юльку Сатану. Ей показалось, что в ладонь впился один жесткий, как провод, волосок. Вот... Теперь противны свои руки. Тепло. Шедшее от ее рук, казалось смешалось с чужим теплом. кошачьим, звериным. Как это могло получиться? Да, надо вспомнить, все восстановить. Ее давно приучили наблюдать за собой, и теперь натренированное сознание возвращало ее в то состояние драки. Ей казалось, что вся их потасовка была дурной и смешной оттого, что они не мальчишки, и оттого, что они не умеют по-настоящему, правильно, красиво, как на ринге, драться. Как она просила бабушку записать ее в какой-нибудь кружок по каратэ или на другую борьбу... Но бабушка... Бабушка ведь аристократка, она никогда не поймет, что надо отстаивать себя в драке. У бабушки в доме работала прислуга. Когда бабушка росла ребенком, она одна гулять не ходила. Барышням это не позволялось. Но сейчас ведь другое время, и девочка не барышня. Как теперь ей, Сашке, жить дальше, когда в руку ее въелся волос Юльки Сатаны? Из этой гадкой деревни она, конечно, уедет и никогда сюда не вернется. Но не в этом же дело. Как она сама дальше будет? Почему все это произошло? Надо было просто посмеяться над ними. Гадко. Как она могла вцепиться в этот хвост, затянутый резиночками от велосипедных шин? Но слезы текли... И хотя их сейчас уже никто не видит, было обидно. Значит она не сильная. Значит ей только казалось, что она все может... Что же она тогда такое в этой жизни? И перестала себя сдерживать, и разревелась. Плакала долго, громко, навзрыд. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь пришел, увидел, утешил, обнял. Как мама далеко...
- Дедушка, - услышала она в прихожей шаги. - Давай уедем отсюда.
- Уедем? - вошел, толкнув дверь коленом, неся перед собой тарелку с розовощекой клубникой. - Их! - тарелочка превратилась в летающую и покатились головки клубнички, как колобки посыпанные маком. - Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...
- Говоришь, а тебя не слышат... Бывает с тобой такое, дедушка? Я больше не пойду на улицу.
- Что их всех тут так и тучит от зависти и злобы?
Он боялся ей еще что-либо сказать, вдруг закроется, замолчит, и тогда поди отгадай, что с ней.
- У них одна девочка или беременная, или ее изнасиловали. Помнишь, я тебе рассказывала про Нинку и Зуйка? Ты еще говорил о кошках, о коровах... Как это все бывает на природе. И теперь они ищут того, кто об этом рассказал всем. Я знаю, что это не ты. К этому трактористу-Зуйку пришла мать Нинки и устроила там что-то, а у него жена. Дедушка, скажи, а что хуже соблазнить или изнасиловать?
Дед замер. Вон оно что... Самолет в небе невозможно остановить, как и время, они существуют только в полете.
- И то и другое - обман. В первом случае она вроде бы сама обманулась, соблазнилась, сама поверила тому, кому нельзя было верить. У нее оставался выбор. Умей отличить правду от игры в правду. Доверяться тому, кого не знаешь, раньше считалось грехом. И не виновата и обвинить никого не можешь. За второе судят, тюрьма это, большой грех, все равно, что убить человека.
- Дедушка, ты же в Бога не веришь, зачем говоришь так?
- Все верили раньше в Бога, и называли плохие дела грехом... Грех, он грех и есть, верит или не верит человек, а он знает, что есть грех.
- Зачем ей нужно, чтобы он на ней женился? Разве Зуек будет ее любить? Дедушка, почему Оля такая неразвитая, как пятиклассница?
- А мне кажется, что она старше тебя по опыту жизни. Ты рассуждаешь, а она живет. Ты знания о жизни получаешь в синтезированном виде от меня, от мамы, от учителей и профессоров московских, а она из жизни сама до всего доходит. Для нее улица - это жизнь, а для тебя - игра. Люди не куклы. Оля давно, наверное, уже в куклы не играет, а ты привезла целый кукольный театр... Когда я поднимался в небо, я видел, что наши бесчисленные дороги на земле, просто, как паутина. Полет - это когда в тебе постоянно меняются инерционные силы: то стягиваются, то растягиваются. Жизнь нужно уметь переносить, как полет, дочка.
- Уедем завтра, дедушка.
- А как же Оля? Мы здесь дачники, а ей тут надо жить. Они в твои годы здесь сами свой хлеб зарабатывают. Ты утро спишь, а Оля свои грядки поливают. У нее правда о жизни другая.
- Зачем мне нужна ее правда?
- Правда нужна всякая. В человеке есть все, это очень сложный многогранник, хорошо, когда умеешь его повернуть лучшей стороной к себе.
Дед задумался, теперь через внучку он как бы проживал в третий раз свою жизнь. По молодости он не боялся заглядывать в тот уголок души, где человек хранит свое мрачное, темное (не всякому дано очиститься, освободиться от этого). Его влекло познать в человеке эту черту: что же может гомосапиенс себе позволить, чем же он возвышается над душами бессловесных животных. Раньше он испытывал и себя и других. Теперь понял: не нужно, стремиться на дно человеческой души, если человек прячет, не хочет обнаруживать свою мрачную темную сторону, то хвала ему и честь за это, значит человеку хватает сил бороться самому со своим злом. А кто из нас не отягощен злом? Но как уберечь девочку от этих разъедающих душу экспериментов? Никому нельзя передать свой опыт, свои мысли, свою душу, как бы того ты не желал. Каждый рожден совершать свои ошибки и свои благодеяния. Но полковник был военный человек, он привык действовать. И хотя эти мысли приходили к нему, но он боролся с ними, глушил их другими словами, другой логикой поведения. Этой противоречивости раньше, когда он служил, у него не было. Ему казалось, что это оттого, что жизнь теперь ему предлагает много времени на обдумывание, и мало на действие, происходил какой-то психологический застой. В таком состоянии он не мог беседовать с внучкой, она должна всегда в нем чувствовать силу и уверенность, иначе это будет похоже на игру или на ложь. Он пошел на улицу, к Дону.
* * * А Саша, дождавшись Олю, повела ее в свою комнату для кукол. Кукольный театр подарила Саше бабушка. И тогда у них образовался настоящий домашний театр. Бабушка решила, что девочка прирожденная актриса: она не просто играла, репетировала и знала все роли за своих кукол наизусть, она жила ими, она была с ними искренней. Бабушка находила в этом проявление таланта. Саше не нужны были компаньоны в игре, она никого не посвящала в свой мир кукол - это была тайна. Но куклы требовали обновления, они должны были становиться другими, чтобы не стать мертвыми, и девочка начала рано фантазировать.
- Хочешь я тебе покажу своих кукол?
Оле показалось что-то новое странное прозвучало в тихом голосе подружки.
Саша провела ее в комнату, куда раньше никогда не приглашала никого: здесь были розовые обои в мелких голубых звездочках, на полу красивый зеленый в ярких цветах ворсистый ковер, два кресла шоколадного цвета, маленький столик. И всюду: на ковре, на креслах, на столе были куклы. Таких кукол Оля не видела никогда. Многие из них были из кукольного театра, поэтому немного пугали своей опустошенной недвижимостью. Но среди них бодрствовал резиновый мальчик-негритенок и поваренок, гордый пустотелой надутостью. Саша надела на руку куклу-моряка, и когда он ожил от ее голоса и игры пальцев, то надутые поваренок и негритенок превратились в послушных вечных адъютантов. И Саша с насмешливостью актрисы подчеркивала свое покровительственное отношение к улыбчивому своему поваренку, говорила всякий раз, что он не глуп. Кукла-артист, кукла-балетмейстер, кукла-художник, кукла-лилипут: все мужчины-куколки. Даже уже успели появиться кукла-Колюшка, кукла-Антон и кукла Женек. Саша тоже, казалось, была мальчиком. Все мужчины-куколки у нее умные и сильные, даже улыбчивый поваренок; они никогда не плакали, всегда говорили правду и только правду, и мгновенно бросались на защиту слабых. Все время пока они играли, в комнате тикали часы. Это тиканье было как сказочная мелодия, и Оля все время поглядывала на большой красивый будильник, весь в непонятных стрижках и буквочках.
- Это мои часы. Хочешь, подарю? Вот можно начать игру от Рождества Христова. Иисус Назарятянин будет ходить по Востоку, а Понтий Пилат отдаст толпе его распять. У меня толпы здесь нет, у меня все личности, только поваренок и негритенок.
Оля не могла так свободно говорить о том, что в ней было тайным и непроявленным, это было настолько неприкосновенным, что она сама не всегда туда заглядывала, в этот тайничок своей души.
- Ты хоть читала "Мастера и Маргариту"?
- Нет. Мама не очень любит эту книгу. Булгаков сам до конца многого не понял в Библии.
- Ты хоть понимаешь разницу между Новым и Ветхим заветом? Твоя мама учительница, а ты не знаешь... В этих часах мы можем поставить число, день. Сейчас моему поваренку три годика, а когда мы закончим играть, я хочу, чтобы ему было сорок три. Мы заводим часы.
- Как? Одна секунда - один день?
И вдруг услышала ласковый, теплый солнечный луч и в воздухе слова:
- Теперь мы играем не просто так, а на время. У наших мужчин-куколок их время настоящее для них, как наше время - для нас. Понимаешь? - в глазах Саши блеснул мерцающий огонек. - Это, конечно, игра не для всех. Юлька, Нинка, Зуек этого не поймут, им для их жизни это не нужно. - Это японская игра, здесь особое ощущение времени, как в космосе. Понимаешь?
- А ты куклой можешь быть?
Саша посмотрела на Олю так, будто та сказала слово на каком-то другом языке.
- Представь, что у тебя свое королевство, - затеяла какую-то новую игру-задачу Саша. - Кем бы ты хотела быть? - испытывающе смотрела в глаза. - Кого бы взяла с собой? - Колюшку бы взяла...
- Взяла, - Оля слегка побледнела, словно белая сирень отразилась в них.
- А Женьку?
- Я его мало знаю, он здесь, как ты, на каникулах.
- А кого из учителей? Да у вас тут и людей-то нет. Назови каких-нибудь артистов... Вот твое королевство! И кто ты там? Кто? - вопросы Сашка ставила так, словно снимала мерки. - Золушка?
- Нет...
- А кто?
- Садовница...
- Хорошо. Ты садовница. У тебя свой сад, и ты разводишь прекрасные цветы - розы. Кого бы ты взяла помогать тебе?
- Я люблю сирень...
- Хорошо, пусть лиловая, ярко-фиолетовая, иссине-темная густая сирень...
- Белая...
- Белой сирени не бывает. Вот ты садовница, а Колюшка кто в твоем королевстве?
Оля молчала. Грустно. Не хочется играть. Сейчас перед своим мысленным взором - только ее сад, только для нее светили звезды и цветет белая сирень. Громко тикают игрушечные часы.
- Как ты видишь его? Он помогает тебе взрыхлять землю?
- Он проходит мимо.
- Куда он идет?
- Туда, откуда светит солнце. Там море. Там очень красиво.
- Может, это король проходит по солнечной дорожке? Вышел погулять, посмотреть на белую сирень, которую ты выращиваешь. За ним идет свита...
- Нет, это не король...
- Значит, он для тебя не король.
Саша остановила свои часы, они перестали тикать. Оле показалось, что на самом деле часы - любимая игрушка московской девочки, и ради этих часов она возит за собой всех кукол:
- Мы сейчас как будто в прошлое перенеслись...
- Здесь дормезы.
- Кто? - не поняла Оля.
- Дормез - это старинная большая дорожная карета, приспособленная для сна в пути.
Оля вдруг почувствовала усталость, словно ее укачало в дормезе, захотелось лечь, вытянуться во весь рост и смотреть, как медленно все проплывает мимо, а ты едешь и едешь куда-то. Ей бывает так же хорошо, когда она остается дома одна, открывает свой дневничок, в который записывает стихи и самые сокровенные свои мысли.