29.01.08
Под солнцем покоя нет
30 января 2008 писателю Василию Белокрылову – 70 лет
Даты, заключенные в скобки, обычно объемлют время земной жизни человека.
(1938-1996) - время жизни писателя, нашего земляка Василия Алексеевича Белокрылова. Биография его - и географически, и событийно - вмещается в немногие строки. Родился в селе Дерезовка Верхнемамонского района Воронежской области. Закончил Новокалитвенскую среднюю школу. Долгие годы работал журналистом в районных газетах Новой Калитвы, Верхнего Мамона, Калача. Учительствовал в родном селе. Учился на факультете журналистики Московского университета и Высших литературных курсах. Член союза писателей СССР с 1972 года. Автор книг: «Под солнцем покоя нет», "Весна начинается с гроз", "Мороженые яблоки", "Страна голубых снегов", "Завязь", "Половодье", "Жизнь как жизнь", "Долгая неделя". Двадцать с небольшим лет между выходом первой и последней книг.
Жизнь как жизнь. И неповторимая, и единственная, как у каждого живущего.
Наши с ним дороги сходились, и сходились не раз. Начать с того, что в одной школе в 1957 году заканчивали мы десятый класс. Слобода Новая Калитва, не столь давняя фронтовая черта, кровавая веха Великой Отечественной войны, тогда еще была районным центром, и в главную школу района стремились попасть лучшие выпускники из семилеток окрестных сел. Оттого ли, или по счастливому прочерку судьбы, в главной школе подобралось счастливое созвездие молодых дарований. Василий Белокрылов, Борис Таранцов, Егор Посвежинный, Рая Каменева, Таня Сергеева... перечислять пришлось бы долго, скажу только, что каждый из нас был преисполнен надежд, подчас весьма честолюбивых, но и небезосновательных. Впереди, уже вне школы, шли Василий и Анатолий Жиляевы, старше нас, сыновья директора школы, замечательного педагога и человека Павла Ивановича Жиляева, оставившего о себе добрую и признательную память.
Стояла весна пятьдесят седьмого года, прекрасная, как всякая весна, молочно-белая цветшими садами и слепящее белая водами слабеющего половодьем Дона. Мы были молоды, мы ощущали молодость страны, и отмененные палочки на трудодни и отмененные драконовские налоги давали деревне и ее сыновьям чувство раскрепощенности. Наглядно эта раскрепощенность видна была в Василии.
Широкоплечий, сильный, с пшеничным чубом, весь дышащий какой-то казачьей удалью. Болезнь в раннем детстве едва не лишила его зрения, чудом уцелел один глаз, и взгляд его устремлялся на собеседника настойчиво, проницательно, а для девчонок, наверное, и влекуще-омутно.
Часто его можно было видеть с книгой и гитарой. Книги были только художественные - сборники стихов, русская и мировая классика. Математики решительно не знал, поскольку не учил и не хотел учить. Играл он на гитаре, наверное, и не лучше сонма других любителей звенящей струны, но пел хорошо - сильно, задушевно. Надо мной (а я в то время много читал и занимался спортом - гирями и перекладиной) подтрунивал: мол, затеи барские, городские, интеллигентские; на что я, смеясь, отвечал, что и гитара тоже - не главное орудие крестьянского труда, не коса в руках кольцовского косаря.
Был выпускной вечер. Окрыленная, аттестованная юность за полночь разбрелась по Калитве - группами, вдвоем, в одиночку. Я выбрал Миронову гору. Он - заречные луга. Оттуда долго была слышна Василиева песня, эту песню словно бы слышу до сих пор, она дышит надеждой, которой никогда не сбыться.
После выпускного встречались мы изредка. Меня, пока не обосновался в Воронеже, кружило по стране, а Василий работал газетчиком в родных местах. Писательской своей мечты он не оставлял, работал упорно над рукописью "деревенской" повести, и в 1966 году повесть, при поддержке знаменитого и тогда влиятельного писателя Константина Симонова, увидела свет в столичной "Советской России".
Несколько лет спустя Белокрылов, приехав по издательским делам в Воронеж, остановился у меня в гостях. Подарил свою "Завязь" с надписью: "Рад буду, Виктор, если тебя взволнует здесь хоть одна строка". Ну почему же одна? К той поре я с радостью прочитал вышедшую опять-таки в "Советской России" небольшую книгу его хороших рассказов с поэтичным названием "Страна голубых снегов", сказал о ней в печати добрые слова; страницы книги исполнены были лиричности, ясного голубого света, чуткости к родной природе и человеку. Тем же днем приехал из Богучара мой институтских времен друг Эдуард Баранников, человек талантливый, позже долгие годы проработавший редактором Центрально-Черноземного книжного издательства. Все мы друг друга хорошо знали, и, начав разговор с книг и писательского дела, повернули, как и следовало ожидать, на родные богучарские, дерезовские, нижнекарабутские придонские холмы и кручи, на крестьянский народ нашей малой родины. За хмельной беседой зимней ночи не хватило... А сколько в таких многохмельных "великих сидениях", чуждых практичным западным людям, тратится не только времени, но и душевных сил - о том кто из нас думает? Разве что когда сгорает человек...
В 1976 году Белокрылов перебрался в Воронеж. Встретясь, мы, прежде чем отправиться в издательство, заглянули пообедать в небезызвестную в те времена "Россиянку". Не обошлось без выпивки, правда, грустной. Горевали о трагических судьбах Шукшина, Прасолова. Василий только что вернулся с Высших литературных курсов, и литературные столичные нравы, судя по рассказу, не стали для него благотворными. Сам смысл сугубо литературного дела, отвлеченного от прямого участия в жизни, может быть, впервые, подвергался им сомнению. И семейно-устроительный уклад тоже разладился: ушла жена, и Василий рассказывал о том - словно на исповеди, хотя мы уже года три как не виделись; наверное, ему хотелось излить душу человеку, который помнил времена их счастливой семейной молодости.
В Воронеже Белокрылов прожил несколько лет, написал несколько книг, в издании их ему "зеленый свет" давал директор Центрально-Черноземного издательства Анатолий Свиридов, доброжелательно к талантливому автору относились и редакторы. Книг могло быть больше, но душевные боли не удавалось лечить иначе, как неумолимыми утягами в алкоголь, дальше - больше.
И писатель решился вернуться на малую родину, в Дерезовку, в материнский дом.
Надо думать, он решил вернуться к живой жизни, вернуться к полю и школьному классу, попытаться разомкнуть туго размыкаемый круг. И действительно, он стал писать в жанре публицистики о неустроенном и кровоточащем на родной земле, на которой в тяжелой, честной страде жили его прадеды и его земляки-современники. Сколь кстати пришлись здесь, в публицистике, его прямодушие и искренность, умение писать крепко, образно и без лукавой "амбивалентности".
На одном из писательских собраний именно об этом я и сказал, а после собрания Белокрылов подошел ко мне, и, как прежде, мы стали выстраивать планы встречи на нашей донской родине, в его Дерезовке, как однажды в далеком семьдесят первом...
... И хотя бездна лет миновала, мать писателя, Прасковья Андреевна, узнала меня и вспомнила тот летний день семьдесят первого. Но я застал ее уже одну - без сына.
И в тот раз она рассказала такое, отчего яснее, решительно понятнее стал характер ее сына. Она рассказала, как ей однажды по весне пришлось добираться из Верхнего Мамона в Дерезовку. Поверх донского льда вдруг пошла вода, привычный зимний, по реке, путь вмиг стал опасен, но ей надо было поспеть на дойку, и она в худой, на последнем износе обувке, одна-одинешенька, поспешила через Дон. Промокла насквозь. И с той поры крутит, выворачивает жилы, ноги болят, почти не стихая. На мой растерянный вопрос "можно же было как-то иначе, подождать своих?" она только и ответила: "Так коровок кто бы подоил? Надо было поспеть. То ж моя работа". Сухонькая, дробненькая, она в тот миг невольно обретала в моих глазах образ "величавой славянки", по православному многотерпеливой, душевно сильной и беззаветной, могущей не только коня на скаку остановить, но и ради ею понимаемого долга не побояться ледяной глубины-пропасти.
Так и ее сын. Он сам себе с молодости задал долг и дело, и исполнил их честно. А какие глубины каждого подстерегают - в молодости никому не дано знать.
В последние годы каждое лето мы с младшим сыном Олегом и с Василием Жиляевым, поэтом и художником, моим другом и другом Прасолова, Белокрылова, Таранцова, приезжаем в Дерезовку. И прежде всего на миротворящем, заросшем березами, кленами и акациями кладбище идем к могиле Василия Алексеевича. Говорим, как с живым. Вспоминаем. Молчим. А затем едем к матери.
НА КАЛИТВЯНСКОЙ ИЗЛУКЕ
Молодой, у старого причала,
У причала вижу их, троих -
Что бывало редко - беспечальных,
Божьи искры вспыхивают в них.
Знать в краю родимом, непостылом
Верные оставят колеи
Прасолов, Жиляев, Белокрылов -
Старшие товарищи мои.
О ранимой родине напишут
Нелукавый, строгий, скорбный стих...
Словно стоны у плацдарма слышу -
Сколько здесь погибло молодых!
У донской луки, у калитвянской
Шла давно ли смертная косьба:
Русскою, германской, итальянской
Кровью позабрызгана судьба.
Что "порядок мировой", вселенский,
Коль навек в глазах, в зрачках моих -
Тысячи погибших деревенских,
Тысячи погибших городских?
Россошанский край в хлебах озимых
И в окопах... И родные тут
Калитва, Гороховка, Казинка,
Дерезовка, Нижний Карабут.
Как бы ни кружило, ни ломало,
В городе иль у родной реки,
Помнят о былом и небывалом
Самородки, братья, земляки.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012