Сегодня писателю Ивану Евсеенко исполняется 65 лет. «Коммуновцы» от души поздравляют своего постоянного автора с юбилейной датой, желают ему здоровья и новых книг.
ИВАН ЕВСЕЕНКО Р а с с к а з
Ой, полна, полна моя коробушка, Есть и ситец, и парча...
• • • • •
После московской встречи-семинара мы с Виктором стали переписываться. Не так уж, чтоб и часто, но по три-четыре письма друг другу в год писали. Неугомонный Прокопчук обещание свое все-таки выполнил. Для начала он пристроил Виктора в каком-то мало известном ансамбле. Через ЦК комсомола пробил ему прописку и даже небольшую двухкомнатную квартиру в Подмосковье, в очень уютном городке Одинцово. Ансамбль, в который Прокопчук пристроил Виктора, действительно был не особенно знаменит, второразрядный какой-то, почти на уровне художественной самодеятельности. Но как только Виктор в нем появился, так сразу все и переменилось: об ансамбле заговорили и знатоки певческого искусства, и рядовые зрители. Заговорили и о Викторе. Да как громко, да как восторженно - на всю страну! Его стали часто приглашать (и с ансамблем, и как солиста - отдельно) на радио, на телевидение, на всевозможные торжественные концерты. Много Виктор и гастролировал: и по стране, и даже за рубежом. Давал он однажды концерт и в нашем городе, и я опять слушал и никак не мог наслушаться, насладиться его пением. И очень радовался, что, несмотря на всю свою всесоюзную славу, Виктор по-прежнему ничего не заискивает перед публикой, не потешает ее, не скоморошничает, а поет сам для себя, для своей души и сердца. Дело у Виктора уже шло к тому, что его вот-вот должны была забрать в Московскую филармонию, а там, глядишь, и в Большой театр... Но тут вдруг началась в стране злополучная перестройка, переделка всего и вся, закончившаяся для многих катастрофой. В том числе и для Виктора. Все планы и надежды его рухнули в одночасье. Ансамбль закрылся за отсутствием финансирования, как закрывались тогда заводы, фабрики, стройки, не говоря уже об учреждениях культуры. Никакой теперь речи о переводе Виктора в Московскую филармонию или в Большой театр быть не могло. Там тоже все валилось и рушилось. В этой неразберихе и развале мы с Виктором потерялись, перестали переписываться и перезваниваться. И может, не столько потому, что совсем уж забыли друг о друге, сколько потому, что иной раз не было у нас денег даже на почтовый конверт или телефонный звонок. Вот до чего дошли творческие работники, певцы и писатели! Года два я о Викторе ничего не слышал. Но однажды в Москве, в Центральном доме литераторов, куда иногда еще по старой памяти заглядывал, мне попался навстречу Прокопчук. Он, в отличие от нас с Виктором, не потерялся, не исчез в сутолоке перестройки и ельцинского переворота. Быстро разобравшись, что к чему, Прокопчук отрекся от комсомольского своего легкомысленного прошлого, присягнул новым властям и вскоре обернулся одним из самых предприимчивых организаторов шоу-бизнеса, эстрадно-концертных выступлений. Как и полагается солидному, состоятельному человеку, он заметно потолстел, стал пузатенько-лысым, округлым, завел такой же пузатенький, набитый какими-то бумагами портфельчик на блескучих застежках и длинной, через плечо лямке. Меня он признал, неподдельно обрадовался, принялся расспрашивать, что да как, почему нигде не показываюсь, не звоню (как будто я знал, куда, да и зачем ему звонить!). А когда немного поостыл, то вдруг с прежним комсомольским задором хохотнул и озадачил меня: - А друг-то твой немцем оказался. - Какой друг? - вначале ничего не понял я из веселых слов-скороговорки Прокопчука (он, кажется, и пьяненький немного был). - Да Витька же Казаков! Певец! - будто из пулемета тараторил дальше Прокопчук. - Ну и что из того, если немец?! - попробовал я отбиться от него. - Мало ли среди нас немцев, евреев, татар?! Главное, чтоб русскими были немцами, евреями и татарами. Ты вот, к примеру, украинец... - Ну, я - совсем иное дело!.. - вроде бы даже и обиделся на меня Прокопчук. - Я - русский. А Витька - немец! Он в Германию уезжает... - Откуда ты знаешь? - не поверил я пьяненькому Прокопчуку. - А я недавно его концерт в немецком посольстве организовывал. Знаю. Он смешно, будто медвежонок Винни-Пух, качнулся, перевалился с ноги на ногу, вытер снежно-белым платочком вспотевшую в жарком фойе ЦДЛа лысину, а потом, звучно щелкнув замками пузатенького своего портфельчика, вынул оттуда какую-то сложенную вчетверо плотную бумагу. - Гляди, у меня и афишка сохранилась... - протянул он ее мне. Я взял из его рук бумагу, развернул ее, расправил на прилавке, где торговали книгами. Прокопчук помогал мне, суетился, разравнивал сгибы пухлыми, по-женски унизанными кольцами и перстнями пальцами, сдул даже невидимую пыль. Это действительно была афиша, извещавшая о выступлении Виктора в немецком посольстве. В самом ее верху я прочитал написанное большими серо-зелеными буквами имя артиста: Викто́р Петер Шульц (в слове "Виктор" буква "О" была отчетливо помечена ударением, чтобы никто в немецком посольстве не ошибся и не прочитал вместо "Викто́р" - "Виктор"). Дальше я увидел голубоглазый портрет Викто́ра-Виктора, правда, не в русском национальном наряде, а в обыкновенном костюме с умело и вольно повязанным галстуком. Под портретом русскими, но с какой-то удлиненной готической примесью буквами извещалось: "Русские и немецкие народные песни". - Возьми на память! - довольный произведенным эффектом, пододвинул ко мне афишу Прокопчук. Пока я сомневался - брать не брать, он, не знаю уж зачем, пустился рассказывать мне биографию Виктора: - Он немец только наполовину. По отцу. А мать у него истинно русская, из-под Рязани. Отец Виктора до войны жил в Поволжье, в Саратовской области. Ну а в войну, сам знаешь, - при этом Прокопчук почему-то притишил голос и даже несколько раз оглянулся по сторонам, - всех немцев сослали в Северный Кахазстан. Там он и женился на русской женщине - Казаковой. Я, когда перетягивал Виктора в Москву, все разузнал. В ЦК комсомола требовали. - Зачем требовали? - перебил я Прокопчука на полуслове. - Ну, мало ли чего... - глубокомысленно с нерастраченными еще комсомольско-начальственными интонациями ответил тот и положил окольцованные свои пальцы на афишу: - Так берешь или нет? - Беру, - подумав еще одну минуту, выдернул я афишу из-под пухленькой его ладони. Действительно, пусть афиша будет лучше у меня. Прокопчук все равно ее где-нибудь затеряет (не носить же ему ее все время в портфеле). А я повешу Витькину афишу у себя над рабочим столом, стану любоваться на его голубоглазую фотографию да вспоминать наши с ним давние встречи в Доме отдыха ЦК комсомола "Березка", его бархатно-нежный баритон, его разудалую песню с переливами-бубенцами и бубнами:
На мое, наверное, и вправду излишне суровое послание Виктор откликнулся месяца через полтора. Но откликнулся как-то странно. О его содержании, о моих запальчивых поучениях не обмолвился ни единым словом, как будто они совершенно не касались его. Лишь попросил: "Пришли мне адрес и телефон Прокопчука. Я их где-то потерял. А мне с Прокопчуком надо срочно связаться". Просьбу Виктора выполнил. Адрес и телефон Прокопчука отыскал и выслал. Тогда, в ЦДЛе, я их пометил в записной своей книжечке, хотя, признаться, и не понимал, зачем, для какой надобности они мне нужны. А вот же и пригодились... Ответного письма мне от Виктора не пришло. На том наша переписка и закончилась. Особо близкими друзьям мы не были и здесь, в России, а теперь, оказавшись в разных странах, отдалились еще больше. У каждого - своя жизнь, своя судьба.
Так прошло года два, а то, может, и три. Ничего я о Викторе в эти годы не слышал (не от кого было услышать)% как он там в своей Германии, доволен ли жизнью, преуспевает ли, поет ли по-прежнему русские народные песни или ограничивается только немецкими? Но вот однажды все в том же ЦДЛе во время редкой теперь для меня поездки в Москву я опять встретил Прокопчука. Он еще больше округлился, отяжелел, обзавелся перстнями-кольцами чуть ли не на каждом пальце. Портфельчик, правда, носил старый, пузатенький, на длинной лямке. Может, он дорог ему как память. - Послушай! - еще издалека крикнул он мне. - А Витька-то Шульц вернулся из Германии... - Почему? - с недоверием посмотрел я на говорливого Прокопчука, хотя на этот раз он был абсолютно трезвым. - Ну, это длинная история, - засверкал он драгоценными своими перстнями. - Вначале от него сбежала жена. Нашла себе коренного полноценного немца. А потом у Витьки пропал голос. - Как это - пропал?! - совсем уж засомневался я в рассказе Прокопчука. - Да очень просто, - будто какой знаток, врач "ухо-горло-нос", ответил он. - Попил холодного баварского пива - голос и пропал. Теперь Витька снова во Владивостоке. - И что же он там делает? - после недолгого молчания поинтересовался я. Прокопчук тоже немного помолчал, вытер по неотвязной привычке лысину белоснежным платочком и вдруг остро вскинул на меня узенькие, вприщур глаза: - Собирается в Израиль. - А он что, еще и еврей?! - не сумел сдержаться я. - Ну, этого я уж и не знаю. Может, и еврей, - как бы пропустил мимо ушей мое замечание Прокопчук. - Но в Израиле ему обещают восстановить голос. Там есть очень хорошие специалисты. Я наводил справки. - Дай-то Бог, - перестал я ерничать и искренне посочувствовал Виктору: беда у него действительно приключилась немалая - тут на край света поедешь. Вечно куда-то спешащий, вечно чем-то занятый Прокопчук начал прощаться со мной, протянул уже было пухленькую свою ручку, но потом вдруг отдернул ее, порылся в пузатеньком неизносимом портфельчике и выудил оттуда четвертинку бегло исписанного листочка. - Вот, - засуетился он с этим листочком, - возьми адресок Виктора. Может, соберешься написать ему... Я, не ко времени, наверное, вспомнив, как он много лет тому назад здесь же, возле книжного киоска, передавал мне афишу Виктора, снова заколебался: брать - не брать. И все-таки взял, решив, что написать бывшему своему товарищу, попавшему вон в какую беду и переплет, надо...
Дома я тут же сел за письмо Виктору. Достал листочек чистой хорошей бумаги, написал вверху вполне по-русски и вполне русскими буквами: "Здравствуй, Виктор!" Но потом вдруг листочек отстранил, надолго задумался и неожиданно скомкал его, порвал и выбросил. Через день-другой сел повторно, и теперь - уже с самым твердым намерением письмо Виктору все-таки написать. Но и на этот раз случилось то же самое. Дальше приветствия дело у меня не пошло. Еще с большим ожесточением я листочек скомкал, порвал и выбросил... И так продолжалось едва ли не целый месяц. Я совсем отчаялся, извелся, хотел даже было позвонить Прокопчуку, спросить у него совета. И, наверное, позвонил бы. Но вдруг четко и ясно понял: не надо мне писать Виктору - не о чем... Да он от меня письма и не ждет... Или, может быть, я не прав?!
29.02-6.03.2008г.
Источник: Газета "Коммуна"
