 |
14.11.08
Личное. Письмо фюреру
Недавно мы отметили 90 лет комсомола. Видимо, каждый эту дату воспринял по-своему. Меня вот потянуло на воспоминания. Мне – пятнадцать. С нетерпением ждал очередного заседания районного бюро комсомола, который должен был утвердить мою кандидатуру. Пятнадцать мне исполнилось 8 января 1941 года, а приняли меня лишь 21-го. Обидно было… Когда узнал о положительном решении, тотчас помчался к Азовскому морю. И даже занялся сочинительством. Рифмовались не очень, зато звучало и запомнилось на всю жизнь:
Комсомолец - как гордо звучит это имя!
Комсомолец - как много обещает оно!
Комсомолец - жизнь, дружба, борьба,
Неугасающая никогда. Извещение. «22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война».
Тогда я окончил восемь классов средней школы N 32. Всем классом (конечно - без девчонок), во главе с милиционером, вооруженным наганом, мы по ночам делали рейды по "захвату" вражеских шпионов-парашютистов... А когда над Мариуполем, где я жил в то время, повис гул фронта, матушка собрала в рюкзак самое необходимое и велела надеть "москвичку" (зимнее пальто фабрики "Москвичка") и быть начеку: когда придет время эвакуации, я получу извещение - куда и когда явиться. Но город был оставлен без боя.
Когда я сидел на рюкзаке в полной готовности, рядом вдруг ухнул выстрел. Преодолевая страх, я выглянул из-за угла дома. В сотне метров от меня у орудий копошился персонал. Немцы! Наш дом стоял на возвышенности, с которой просматривалась вся акватория порта. Вражеская артиллерия начала бить по пытавшемуся выйти в открытое море учебному парусному судну "Товарищ" - мечте всех мальчишек портового города. Как гигантские свечи, вспыхнули паруса, судно накренилось, стало тонуть...
Началась оккупация.
Однажды ко мне пришел двоюродный брат, который был младше меня на три года и жил в центре города. Он с таинственным видом предложил пойти в большой заброшенный сад. Там достал из дупла пистолет и, не произнося ни слова, начал палить вверх. Эффект был потрясающий: у нас есть оружие, и мы будем тренироваться, и в случае чего!.. Дальше - фантастические планы двух пацанов, основанные на прочитанных романах. Правда, пистолет был медный, после каждого выстрела надо было гильзу вытаскивать шомполом. Шагов за пять, если очень прицелиться, можно было попасть в ведро...
Наша глубокая конспирация вызвала интерес и у моей матушки. Она без труда вычислила не только нашу тайну, но и место, куда мы "надежно" прятали оружие. А нам, когда мы собирались на очередные стрельбы, спокойно сообщила: "Я эту вашу штуку выбросила в общественный туалет, а вам надо еще подрасти и поумнеть..."
Спустя некоторое время мне пришло извещение - явиться на комиссию, для выяснения пригодности работы в Германии. Я намеривался бежать, но куда? Кругом война. Утешился тем, что решил: "Буду вредить фрицам, ведь я - комсомолец". Правда, подтверждение этого - комсомольский билет - я вставил в металлическую кассету фотоаппарата "Фотокор" и закопал в огороде 25 апреля 1942 года.
Вскоре, с деревянным чемоданом, я был определен в один из вагонов, набитых до отказа людьми... За 12 дней пути нас покормили всего два раза.
Лагерь Кельн-Тенгофен, куда я был определен, представлял собой переоборудованное хозпомещение с тремя зарешеченными окнами и небольшим двориком, огражденным колючей проволокой. Помещение было оснащено двухъярусными нарами, мне приказали занять верхнюю лежанку. Соседом оказался парень по имени Аркадий. Он был лет на пять старше, но наша дружба оказалась прочной и длилась всю дальнейшую жизнь. В лагере Аркадий считался авторитетом. Нет-нет, не бандитским, а человеческим. А несколько позже я узнал, что он был комсоргом.
Письмо фюреру - это небольшой фрагмент прошлого, который я никогда и никому не рассказывал (кроме Аркадия), поскольку мне бы никто не поверил, а по возращении домой попал бы в ГУЛАГ...
А было так. Меня определили к Кристиану Шауффу, по улице Бери-штрассе, 150. В нынешнем моем понимании я был рабом раба: семья из трех человек - "шеф", то есть Кристиан, его жена Гертруда и дочь Агнесса - имела 190 моргенов земли (это порядка 50 гектаров), две лошади, пять коров, две свиньи, козу, кур. Все работы - пахать, сеять, обрабатывать землю, собирать урожай, ухаживать за скотиной и все многое прочее - семья выполняла своими силами и с моей помощью.
В Германии в то время каждый пятый житель был иностранцем, что создавало взрывоопасную обстановку. Удерживать под контролем ситуацию удавалось при помощи мгновенного наказания, без всяких разборок и выяснений. За любое неподчинение - рабов в концлагерь, а там - смерть... В такой обстановке я познавал жизнь. На фото того времени я написал: "Будь проклята та страна, где едят одну лишь гемюзу (овощи), молятся Богу и сосут кровь".
Однажды у меня порвался ботинок, починить его я не успел, и пришлось ехать косить клевер для коров в клумпах - башмаках с деревянной подошвой и брезентовым верхом.
Моросил дождь. Я промок до нитки. Кара (двухколесная повозка) была полностью загружена, и пришлось идти пешком. На подъеме клумпы растерли кожу на моих мокрых ногах до крови. Немецкие тяжеловозы приучены к ритму, их невозможно заставить двигаться медленнее. Заехал во двор, где уже с вилами стоял шеф. Начали разгружать клевер, но жгучая боль в ноге стала невыносимой. Не выдержал и, угрюмо набычившись, сказал шефу: "Разгружай сам". Он опешил. А я, смешивая русские и немецкие ругательства, швырнул ему под ноги вилы и пошел в свой лагерь. Там до меня все и дошло...
Отчаяние и безысходность овладели мной. И вдруг мысль: умирать - так с музыкой. Надумал письмо Гитлеру написать, чтобы... попасть в шпионы. Пусть научат, пошлют в Россию, а там я им, фашистам, заделаю... На тетрадном листе в два-три предложениях я изложил суть как можно убедительнее. И вывел на конверте: "Берлин. Фюреру Адольфу Гитлеру".
Надев рваные башмаки, забыв о сочащейся кровавой ссадине, почти бегом - к почтовому ящику.
Пришел в конце дня Аркадий. Удивился, почему я раньше него пришел. Выслушав спокойно первую часть моего сообщения, он после некоторого раздумья высказал свое мнение: "Твой шеф - нормальный мужик... Думаю, все обойдется, никуда он не заявит, потому что замену ему никто не даст, если тебя заберут..." По поводу письма процедил сквозь стиснутые зубы: "Ты хоть соображаешь, что натворил? Тебя же заставят публично и многократно расстреливать своих, русских, и ты умрешь смертью предателя".
Утром, по совету Аркадия, я пошел на работу. Как всегда, шеф встретил во дворе и после обычного приветствия добавил, с любопытством меня разглядывая: "Ты меня извини, я не заметил, что у тебя с ногой. Я знаю, тебя ждет в России мама".
А с письмом все обошлось. О необычном адресе на нем сообщили полицейскому района. Тот письмо изъял и вскрыл. Затем опросил моего шефа, а также выяснил, с кем я общался в лагере. В конце концов пробурчал: "Dume Kerl..." - "дурачок".
Май 45-го и позже . Из лагеря меня и других рабов-пленников освободили американцы. После всех проверочных процедур вернулся домой в Мариуполь и там откопал свой комсомольский билет. Он полуистлел, но фотокарточка сохранилась.
В райкоме комсомола мне выписали новый билет, который сохранился до нынешнего времени. С ним я учился в Харьковском автодорожном институте, работал на ударных комсомольских стройках в Донбассе, на Дальнем Востоке и в других местах.
Что сказать в заключение? На память приходит крылатое выражение: "Души прекрасные порывы..." Комсомол пробуждал такие порывы - несмотря ни на что.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012
|
