 |
19.12.08
Театр. Дядя Степа в аду
События, происходящие в спектакле Воронежского театра юного зрителя «Любовные люди» по пьесе Нины Садур, имеет смысл пересказывать с немалой долей осторожности.
Вроде бы молодая супружеская пара сняла полдома где-то под Москвой. Ее зовут, похоже, Тикуся (Анна Меденцева), его – Толя (Андрей Лунев). Толя обмолвится как-то, что смертельно болен - однако все никак не умрет. Их вроде бы посещает регулярно друг Витя (Антон Тимофеев) - есть, говорит, родственники у него в Москве, но зрителям их не покажут, конечно. Наличествует и "любовный треугольник" - участники которого, впрочем, этого толком, кажется, не осознают, потому сцен ревности не ждите.
Витя утверждает, что он - шизофреник; выглядит же рассудительнее прочих персонажей поставленной заслуженным артистом РФ Адгуром Кове садуровской пьесы. Включая и живущего за стеной хозяина дома. Этот сильно помятый жизнью мужик в плаще и трико просит называть себя дядей Степой; он регулярно захаживает в гости - то ли в поисках собутыльников, то ли для наблюдения за подозрительными соседями. Заслуженный артист РФ Юрий Овчинников играет до некоторой степени родственника своего же персонажа из "Сиротливого запада", ТЮЗовского спектакля-невидимки (ведь видел же я его летом, рецензию написал - и где он?). Но у персонажа Мартина Макдонаха хоть брат был, чтобы подраться, а у него лишь жена - живое напоминание о поступках молодости. Да вот еще соседи эти. Странные какие-то.
Что-то мучает его по жизни; и хочется поделиться с кем-нибудь, и страшно. Соседи его недолюбливают, а кое-кто с трудом прячет ненависть, логического объяснения этому чувству то ли не зная, то ли искусно его маскируя. Тикуся вообще на контакт с реальностью идет неохотно. Будь ее воля, так и из комнаты не выходила бы, прячась под диваном. Вне дома - страшно: там - люди, там детей сжигают напалмом. Да и Вите в Москву пора, но он не спешит уезжать. Очень пугает их окружающий мир, потому они предпочитают жить, придумывая мир и себя в нем, притворяясь чужими на этом празднике (празднике?) жизни (жизни?!).
А вот Толя терпеливо выслушивает пьяные жалобы соседа на незадавшуюся жизнь, на жену надоевшую. Дядя Степа неожиданно доверчив к нему. Себя молодого увидел, что ли, в этом немногословном умирающем угрюмце?
Тот, правда, странно реагирует: слушает, кивает - и ненавязчиво расковыривает собеседнику душевные раны, тихонько искушает, искушает, искушает: а ты побей жену-то, побей, докажи, что мужик, - или не мужик? Ага, перешептываются зрители, пред лицом смерти приступ мизантропии у молодого человека разыгрался. Дядя Степа пытается возражать: дескать, нехорошо жен бить… Но как-то вяло.
Словно даже искал такого совета.
Вот это, пожалуй, важная сцена для понимания (пусть даже ложного) того, что нам показывают. "Восемь дней живешь, а никакого шума от тебя", - скажет однажды дядя Степа кому-то из соседей. Однако их поведение в спектакле никак не назовешь тихим. Кроме дяди Степы, видел ли кто-нибудь из жителей деревни его постояльцев? А зловещего Мотоциклиста, которого он так сильно боится?
Кажется, нам предлагается история в духе поздних фильмов Дэвида Линча. Жил себе человек в гармонии со своими скелетами, не замечал их: скелеты - они ведь бессловесные. Но те ожили, обросли кожей, притворились живыми людьми - и не поймешь уже, где сон, где явь. Где фотография сожженного напалмом ребенка, где настоящий ребенок - еще, возможно, живой.
Спастись поздно. Остается топор в руки взять да и покрушить все на фиг. Но освобождения это не принесет.
Имела ли в виду нечто подобное Нина Садур, когда писала свою умозрительную, в общем-то, пьесу? Наверное, имела - и это, и то, и еще что-то другое. Текст, звучавший со сцены, таков, что его можно понимать как угодно. Режиссер и актеры сильно очеловечили материал, смысл которого, вероятно, и сами объяснить не способны. Захотят ли зрители разгадывать ребусы Нины Садур? Вот это очень интересно было бы узнать.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012
|
