16.05.09
Помни, веруй, гордись! В застенках "Маутхаузена"
Он прошел застенки одного из самых страшных нацистских концлагерей и выжил - всем смертям назло.
Три тонкие зеленоватые школьные тетрадки - в них записал свои воспоминания о войне воронежец, уроженец Аннинского района Иван Кудрявцев.
Ивану Федоровичу есть что рассказать. С первого дня войны он - на фронте. Потом были плен, побег из лагеря, участие в Словацком национальном восстании... И снова, уже в январе 1945-го, плен. Иван Кудрявцев стал узником "Маутхаузена". "Из "Маутхаузена" можно сбежать не иначе, как через трубу крематория", - такую зловещую шутку отпускали его охранники. Но, несмотря ни на что, Иван Кудрявцев выжил - и написал о пережитом воспоминания. Небольшой фрагмент мы предлагаем читателям "Коммуны".
...Утром 14 марта 1945 года из камер стали вызывать тех, кому было суждено испить чашу страданий в фашистском концентрационном лагере смерти. Нас построили в колонну и погнали к железнодорожному вокзалу. Недалеко от вокзала стоял состав, в конце которого были прицеплены два небольших вагона для перевозки скота. Начали нас втискивать по пятьдесят с лишним человек в каждый вагон. Набили туда, как селедку в бочке. Дали одно порожнее ведро на вагон для естественных нужд. Ни капли воды, ни грамма какой-нибудь еды. Было так тесно, что трудно было пошевелиться. Никто не знал, куда нас везут.
Можно было на короткое время присесть на корточках. Так и спали - стоя или сидя на корточках.
На четвертые сутки утром поезд остановился на маленькой станции - Маутхаузен. Мне это слово было знакомо: примерно в тридцати километрах от Линца, откуда я бежал, был концлагерь с таким же названием.
Нас вытолкали из вагона, построили в колонну и под конвоем погнали в лагерь. Стоило кому-то отстать - собаки начинали рвать, кусать, а конвоиры могли и пристрелить. Я и Миша Седов оказались в середине колонны. Нас поддерживали добрые люди. Так мы шли два-три километра, пока не завиднелась какая-то крепость. Высокие каменные стены со сторожевыми башнями вдоль стен...
Наконец-то мы вступили на центральную площадь лагеря. Направо - баня. И вот мы стоим у нее в ожидании своей очереди помыться. А мартовский холодный ветер с Альп дует и дует. Раздеваемся догола. Все свое вшивое одеяние сдаем. В отдельной комнате каждого из нас стригут наголо. Ото лба до затылка пробривают дорожку шириной в два пальца. Это один из знаков концлагеря. Все работы в бане выполняют заключенные. Парикмахер выбривает все волосяные места, чтобы вши не заводились.
После купания дают каждому из нас лагерное одеяние - полосатые брюки, полосатую куртку без подкладки, полосатую легкую шапочку без козырька. Выгнали наружу в этом новом одеянии. Ждем на холодном ветру, когда помоется вся колонна.
Каждому из нас дали железку с проволокой. На железке - персональный номер выбит. Это "паспорт" заключенного. Проволокой привязали железку к левой руке.
Наконец наша колонна направилась в нижний лагерь, в карантинный барак N 4. В нем - лишь голый пол без двухъярусных коек, без сидений. В пять вечера принесли в баках обед. Почти четверо суток во рту не было маковой росинки. Обед - баланда из сушеной свеклы или брюквы. В супе еле видна картошка. Без жиринки, без крупинки. Все это моментально проглотили. А хлеб давали только один раз в неделю - по воскресеньям. Буханка хлеба на 24 человека. Размер и вес такой буханки примерно равен буханке, которую выпекают в наше время. Только из чего он выпекался в лагере? Трудно сказать.
Каким вожделенным взглядом смотрели голодные люди на этот хлеб! На самодельных весах с большой точностью развешивали буханку на 24 кусочка. Это было своего рода искусство. А в больнице давали буханку на 48 человек, чтобы люди умирали как можно быстрее.
В апреле на работу нас уже не гоняли: чувствовалось приближение конца войны. А до этого пришлось вкалывать в каменоломне и на подземном заводе. С такого питания, как баланда обеденная и на завтрак в 11 часов дня - "кофе" из желудей - горький, без единой сахаринки и, конечно, без хлеба, долго не протянешь.
В любую погоду нас выгоняли из барака. В ожидании завтрака и обеда мы коротали время на дворе. Кругом ни травинки, ни деревца. Всюду гравий и песок.
А в карантинном бараке с наступлением темноты нас укладывали на полу спать. Положили в несколько рядов - голова к голове, ноги к ногам. Полицейские из заключенных следили, чтобы лежали все вплотную друг к другу. Так как у меня с ногой дела были плохие, ребята положили меня около стенки. Так мы спали несколько ночей. А потом перевели в обыкновенные бараки, где были койки.
В апреле большую группу заключенных перегнали в другой лагерь, километрах в пяти от "Маутхаузена", - "Гузен II" (филиал). В обоих лагерях смертность была невероятная. Правда, умершие не залеживались. Заключенные на специальных тележках отвозили трупы, прикрытые рогожей, за пределы лагеря, где в общих могилах их закапывали.
"Маутхаузен" - лагерь с наиболее жестким режимом, один из самых зловещих фашистских лагерей. Сотни тысяч человек разных национальностей были умерщвлены здесь. И больше всего было загублено советских людей. Расстрел или повешение - это быстрая смерть. А пребывание в лагере - смерть голодная, мучительная. Вот нас, бывших партизан, и обрекли на такую смерть.
С каждым днем я ощущал слабость, еле передвигал ноги. Чувствовалась какая-то отрешенность, безразличие ко всему.
В конце марта приснился мне вещий сон: будто бы вижу в окне соседнего барака знакомое лицо, знакомую фигуру. Это переводчик Анатолий (фамилию его забыл). Как он сюда попал? Ведь когда мы бежали из лагеря, он оставался там. Он хорошо знал наши планы. О том, что мы будем бежать. Знали и другие, которым мы доверяли свои тайны. И вот среди них оказался провокатор, связанный с гестапо.
Во сне я подхожу к окну и окликаю его. Он меня все-таки узнал, хоть внешне я сильно изменился. Начали рассказывать друг другу, как в этот лагерь попали.
И вот этот сон я поведал Анатолию. Он был крайне удивлен. Оказывается, Анатолия после нашего побега провокатор сразу выдал гестапо. Удивительно, как он всю нашу группу вовремя не успел выдать! Уже в новом лагере знавшего немецкий язык Анатолия назначили штубовым (комнатным). Он в своем бараке распоряжался уборкой помещений. Мне при возможности выделял добавку - баланду. Примерно дней десять - или сам, или через кого-то - передавал в котелке ту добавку. Это в какой-то мере сохранило мне жизнь.
А потом Анатолий куда-то исчез. Такое в лагере происходило часто - или переведут в другой барак, а то и лагерь, или сожгут в крематории.
И вот наконец наступил день освобождения - 5 мая 1945 года. Американские танки, не останавливаясь, прогрохотали и куда-то умчались. Охрана разбежалась. Открылись ворота. Более сильные и здоровые ребята бросились к картофельным буртам, которые находились вблизи лагеря. Начали печь, варить картошку. Сведущий товарищ предупредил нас: не переедать, иначе - смерть!
На другой день мы с товарищем тихим шагом вышли из лагеря. Был прекрасный майский день. Мы в концлагерном одеянии заходили к жителям окрестных деревень и просили еду. Нам безропотно ее давали. Они видели, какие мы изможденные. Приходилось останавливаться и в расположении американских частей. Там нас встречали приветливо, повара нас кормили.
А в июне мы прибыли в полевой военкомат. Тут стали проходить фильтрационную процедуру. Каждого из нас с пристрастием допрашивали. А было нас много - из разных лагерей. И все - без документов. В лагере ведь их нельзя было сохранить. И вот "особисты" кому верили, кому - не верили. И, соответственно, распределяли по-разному - кого налево, кого направо. Мне повезло - направили дослуживать в армии. А другие попали в наши советские лагеря. Было и такое!
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012