17.06.09
О времени и о себе. Возвращение
Глава из документальной повести
Во дворе у штабного флигеля громко и ликующе раздалось:
- Победа, братцы!.. Наша По-бе-да!
И вслед – автоматная очередь, звонкая, залихватская.
Громко, многоголосо повторились возгласы:
- Победа, славяне!..
- Капут войне!...
- Добили зверя в его берлоге!
И засверкало, загрохотало все вокруг. Полыхнуло небо россыпью разноцветных ракет, трассирующими в перехлест пулеметными очередями. И это - в полуночный час!
Незамедлительно в пустом зале особняка раскатисто прозвучала команда старшины химвзвода Егора Умнова:
- Взво-о-од! Подъем!
Сержант Фома Фоминых, вскочив с постели, очумело стоял у распахнутого окна, смотрел на огненный фейерверк в сопровождении салютной стрельбы, верил и не верил в то, что наконец-то свершилось долгожданное! Конечно, все ждали этого часа. Их полк стоял невдалеке от Берлина, в городке Фюрстенвальде, что в сорока километрах от столицы. Он тут, как и дивизия, выполнял свою задачу.
Хорошие вести доходят быстро. Узнали недавно о штурме рейхстага, о Красном знамени на нем, о захвате нашими бойцами гитлеровской канцелярии и что вот-вот последует полная капитуляция фашистских остатков. Ждали сообщения изо дня в день, с часу на час… И вот оно - салютно пришло.
- Чего истуканом стоишь? - толкнул Фому старшина Умнов. И, высунув в окно автомат, чесанул очередью в небо, как в копеечку.
- Неужто правда, а?.. - промолвил Фома.
- Как? - удивился с усмешкой старшина. - Разве маршал Жуков тебе лично не доложил? Все сделано! Не сомневайся, Фома - палата ума, а в ушах сквозняк, - вскинув в улыбке черные, слегка посеребренные усы, он сунул сержанту автомат: - На, стряхни сон салютом и давай, помогай мне. Будет сабантуй!
Вскоре в зале особняка на сдвинутых столах пошел пир на весь мир. Не жадничал кормилец старшина Умнов, много добра выложил и выставил из своего «энзе». А какую рационализаторскую смекалку проявил! Сам об этом сказал: мол, пропустил через спаренные противогазные коробки бочонок денатурату - и вместо вонючей, устрашающе-ядовитого синего цвета растирочной микстуры получил чистый, с приятным спиртным запашком крепкий напиток. Даже горделивые разведчики, что "квартировали" на втором этаже особняка, исчерпав свои запасы на своем застолье, заскакивали в зал к соседям и хлестали мировецкую "химичку" за милую душу.
- Вот и внес наш химвзвод заметную вкладчину в войну, - невесело пошутил сидевший рядом с Фомой хмурый, мало пьющий ефрейтор Петр Белохатка. - Не зря противогазы с собой таскали. Пригодились! - И высказался в том плане, что, мол, не мешало бы автору запатентовать изобретение, дав ему название "УХ!" - "Умнова химичка". - Может, и третий орден Красной Звезды ему дадут - для полного кавалерства.
- Разговор, сержант, между нами, и не вздумай передать его старшине, - попросил Белохатка. - Наш Егорий мастер подъегоривать других, а в свой огород подобное воспринимает с обидой.
Не удержался Фома, подсел к Умнову. Смеясь, пересказал ему мнение Петра Белохатки о полезном применении противогазов и его предложении запатентовать "УХ!". О возможном новом ордене упомянул.
У старшины дернулись усы:
- Умник какой! Ему что, мои награды глаза мозолят? У самого ведь "Слава" - носит, не стесняется... Воевали, как все, хотя поговаривают о нас, что химики только свои "мельнички" на ветру крутят. А мы и в атаки ходили, и переправы вместе с саперами строили, и чихвостило наш взвод не менее других. Чего же вякает ефрейтор?.. Ну ничего, я ему, елки-метелки, прочищу мозги!
Не очень-то прислушивался сержант Фоминых к словам старшины. От забористой "химички", шума-гама пирующей братвы голова пошла кругом. А через несколько дней он увидел ефрейтора за малоприятным занятием - тот чистил сортир.
- Я же тебя как человека просил, а ты!.. - Белохатка хмуро покосился на сержанта. - Теперь вот наряд вне очереди получил.
У Фомы шевельнулось чувство вины перед Петром. Промолвил в свое оправдание: мол, был сабантуй, врезали до чертиков, - чего не брякнешь в такой обстановочке.
- Ну да, - согласился Белохатка. - Коль пошла такая пьянка, можно вместе с огурцом и палец откусить... Ладно, чего мне обижаться? Сам в дерьме... - Спохватившись, взялся за лопату, договорил совсем уж непонятно: - И не очиститься от него, не отмыться...
После жестокого боя. Фото Анатолия Морозова.
Сержант Фоминых торопился. Приказом начальника штаба полка он направлен во временное распоряжение военного коменданта городка. Разговор с ефрейтором всплывет в памяти смутной догадкой спустя несколько месяцев, в день демобилизации, омраченной ЧП в химвзводе.
К тому времени в полку поубавилось "стариков": отправились домой демобилизованные солдаты и сержанты, кому сорок и больше лет. Пришел черед прощаться с однополчанами раненным, контуженным воякам. Опять старшина собрал вечером общее застолье и попросил "именинников" подняться. С места встали сержант Фома Фоминых и ефрейтор Петр Белохатка. Последовала прочувственная речь о нерушимой фронтовой дружбе, скрепленной кровью и великой общей Победой, о боевых соколиках, улетающих в мирную жизнь на просторы неоглядных советских земель.
- Держитесь, елки-метелки, на "гражданке", как подобает фронтовикам! - напутствовал старшина. - А на нас можете положиться. С честью будем охранять мир, выполнять поставленную командованием задачу на германской территории. Понимаем ответственность текущего момента. Немцы в городке шастают вокруг да около. Правда, все - цивильные, тихие и угодливые, но, поди, разберись, что у них на уме, о чем кумекают. Да и союзнички не так уж далеко отсюда, за Эльбой. Злятся, что не они, а мы взяли Берлин. Никто не знает, как поведут себя завтра, какое у них скрытое коварство.
"Во дает, во режет! Так сильно подковался в мирной обстановке", - похвалил про себя старшину сержант Фоминых.
А мысли невольно подхватили его и понесли "соколиком" на Дон, в родное село, где его ждут - не дождутся мать, раненный на фронте отец, сестра Полина, другие родичи. Конечно, грустно расставаться с однополчанами. Но все же пересиливает приятное самочувствие, потому как сейчас, в данный момент, уже есть на руках документы о демобилизации - все чин-чинарем, на законном основании, а на душе - чемоданное настроение. И хотя на тебе по-прежнему бывшая в употреблении - "бэу" - шинель с сержантскими погонами, ты, братец-славянин, уже не вояка, ибо снят со всех видов армейского довольствия".
Никто не заметил, как и когда вышел из-за стола ефрейтор Петр Белохатка...
Напоследок старшина снова велел "именинникам" подняться. В руках его оказался фотоаппарат.
- Запечатлеем исторический момент... - нацелился объективом. - А где Белохатка? Позвать! А я пока щелкну для пробы. Раз, два...
За окнами в особняке громыхнул выстрел. Одиночный. Тревожный...
Через минуту в зал буквально влетел часовой, стоявший у входных дверей особняка и крикнул:
- Застрелился ефрейтор!
• • • • •
Минута прощания у ворот старинного, увитого зеленым плющом особняка вышла скомканной, с тяжелым осадком на душе - как у демобилизованного сержанта Фоминых, так и у провожающих его друзей-однополчан.
Никто не предполагал вчера за прощальным ужином, что рассвет выдастся таким скверным, дождливым. Конечно, осень не лето. В этом отношении Германия мало чем отличается от придонского села, куда предстоит победно возвратится демобилизованному фронтовику - сержанту Фоминых.
Нет, иная причина омрачила момент прощания, сковала разговор его участников.
- Так... Таким образом... Один ты, сержант, едешь домой.
Отвлекшись от тягостной мысли, старшина Умнов вынул из-под широкой полы плащ-палатки фляжку, попытался улыбнуться:
- Ну, Фома, палата ума... Давай напоследок... Карета, вишь, подана.
В неуставной обстановке он позволял себе шутливое, с подковыркой, обращение к подчиненным, при этом раскатисто хохотал, довольный своим остроумием. Теперь же кончики его черных с сединой усов лишь слегка вздернулись вверх.- Так что хлебни сам и передай борисоглебцам, они тебя проводят до поезда.
Старшина кивнул в сторону стоящих рядом стройных младших сержантов Бориса и Глеба, пополнивших химвзвод уже в конце войны. Юные, белолицые, схожие друг с другом и возрастом, и выправкой, полученной в сравнительно недавно оконченной ими полковой школе младших командиров, они с должным почтением относились к фронтовым ветеранам. Не обижались, когда старшина, обращаясь к ним, разумеется, в неуставной обстановке, называл их спаренно-однословно - борисоглебцы...
Фляжка пошла по рукам. Пили из горлышка молча. На закуску - раскрытую банку свиной тушенки с воткнутым в нее штык-ножом - никто не обращал внимания. Банка стояла на капоте дрожащей от работающего мотора полуторки и потихоньку скользила по железу - вот-вот кувыркнется.
Шофер "кареты" - битой-перебитой полуторки - прерывисто засигналил, высунулся из кабины. На него сердито зыркнул старшина:
- Перестань! Не на пожар, елки-метелки, спешишь!
- Ага... сами во как закалдычиваете, а мне, думаешь, приятно наблюдать такое интересное кино? - На толстомордом, в густой черной щетине лице шофера мечтательно закатились глаза.
- Ты свое получил, - напомнил старшина об уговоре с водителем саперской машиненки, согласившимся подбросить попутчиков к железнодорожной станции за фляжку "горючего".
- Дак я его уже того... израсходовал... А ежели серьезно, то приказано заехать на склад и к восьми возвернуться. У меня свое начальство. Возьмите свой закус, а то...
Старшина показал разговорчивому шоферу увесистый кулак и, не нарушая круговой очередности, приложился и сам к фляжке. Вытер рот тыльной стороной ладони, крутанул головой:
- Хоть убейте меня - не пойму, что за дурацкая выходка!?
Сержанты молчали: они знали, что к этому вопросу саперский водитель полуторки, пулей выскочивший вдруг из кабины и подхвативший на лету упавшую с капота банку тушенки, не имел ни малейшего отношения.
- Ладно, вы пейте, а я за вас подзакушу... Можно? - на черно-щетинистом лице шофера улыбчиво сверкнули белые крепкие зубы.
Старшина Умнов махнул ему рукой:
- Лопай!.. - повторил задумчиво: - Убей меня - не пойму... Почему так поступил Белохатка? Ну, при боевых действиях в военное время можно просто списать с наличного состава и домой, как положено, сообщить: "Пал смертью храбрых", или там... "без вести пропавший", или... Были ведь всякие смерти - и пули шальные, и сердечные припадки, и панические отказы в самоконтроле при дурацком спуске курка... Помнишь, Фома, того лейтенанта-связиста... на Одере? Ему комполка мозги прочистил за необеспеченную связь с плацдармом и пригрозил трибуналом, а он, как девица-психопатка, - хлоп себе в голову... Ладно, война, говорю, была. А теперь, елки-метелки, тишина кругом, немцы покорные... Полгода, считай, мирной службы у нас. Главное - цел. Живи - не тужи. Для него-то радость двойная. И живой, и домой собирался на законном основании - демобилизация по ранениям. Как и у тебя, сержант. Скажи честно, разве плохо вас двоих вчера провожали? Продталонами обеспечил сверх положенной нормы...
- Нормально, чего там, - кивнул Фома. - До Минска вместе бы ехали...
- Вот именно, - подхватил старшина. - Ехали бы, как и положено героям-победителям. Только теперь один отправляешься, сержант. Попутчик твой досрочно отправился к иному месту назначения...Небесному, как говорится... Что за фокус выкинул?
И у Фомы не выходили эти вопросы из головы. Такое непонятное ночное ЧП в химвзводе - самострел демобилизованного ефрейтора Петра Белохатки, награжденного за форсирование Одера орденом Славы, бойца степенного, молчаливого, малопьющего... Он и на вчерашних проводах сидел трезво. А потом, когда кто-то из ребят спросил, кто его будет встречать дома, где намерен работать, он промолчал, как-то тихо, незаметно ушел.
Вскоре во дворе, точнее, в нижней части парка, раздался одиночный выстрел. Услышал его часовой у ворот. Нашли ефрейтора мертвым. Рядом валялись сапог с правой ноги, карабин. Нетрудно было определить: приставил дуло к подбородку, пальцем ноги нажал на спусковой крючок. Такое позорное пятно на взвод, полк и целую дивизию! Попробуй теперь дать внятное объяснение.
Я заходил недавно в штаб полка, рассказал о прощальном ужине. Делом займется военный прокурор дивизии. Короче говоря, отправляйся ты, сержант, к своему эшелону. Добирайся благополучно домой, приживайся там, "на гражданке". Коли приспичит - не паникуй, держи марку, кумекай. Это у тебя есть, война подучила, три года на ней, почти до самого Берлина дотопал. Хотя, конечно, и неприятности были - три ранения получил, особенно левая рука пострадала, пальцы не сгибаются в крепкий кулак, зато правая крепкая. Весь взвод это заметил, когда при форсировании Одера взрывом снаряда с плота был выброшен раненный в шею ефрейтор Белохатка. Он с трудом держался на плаву, его быстро уносило течение реки. Ты сбросил с себя шинель и сиганул в воду, догнал Петра, вытащил его на берег, куда и наш плот вскоре пристал... Потом - помнишь? Через короткое время командир дивизии самолично медаль "За отвагу" тебе на грудь повесил. Теперь их у тебя две.
Шофер просигналил с кабины машины: дескать, пора ехать.
- Ладно, надо отправляться к поезду. Возьми на дорогу... - старшина поднял с земли объемистый вещмешок. - Тут консервы, колбаса, концентраты, хлеб и пара фляжек нашенской... Домой доедешь сытым, а там... Приедешь домой, напиши нам, как добрался...
Фома благодарно кивнул. Мелькнувшая было мысль о придирках старшины к Петру Белохатке - не они ли повлияли на отчаянный самострел ефрейтора? - мгновенно погасилась другой: что ни говори, а "кормилец" химвзвода знает свое дело. Ну, бывает, пошумит, взорвется, подсунет кому надо ежа под хвост, наряд вне очереди даст, но не ради же злой прихоти, а по праву старшинства, с целью укрепления дисциплины. Коль надо, почему же не "прочистить мозги" тому, у которого они случайно съехали набекрень? Но не стреляться же из-за этого?.. И тут Фома вспомнил, каким хмурым был Петр при разговоре о демобилизации, не ответил о встрече дома...
- Лезь, сержант, в кабину! Вещи - в кузов, - распорядился Умнов. - Давай обнимемся... А вы, - повернулся к младшим сержантам, - проводите его до станции, к эшелону, найдите там начальство, посадите в вагон, чтоб, елки-метелки, все было в ажуре.
Взглянув на часы, напоминающие по форме будильник средней величины, крикнул шоферу: - Трогай...
(Окончание в следующем номере).
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012
