24.06.09
Память о Великой Отечественной. Возвращение
Глава из документальной повести
(ОКОНЧАНИЕ. Начало в предыдущем номере)
Поезд фыркал парами, как ретивый, сдерживаемый уздой конь, готовый мгновенно рвануться с места и пуститься вскачь. Раз и два колеса шумно крутанулись, опробовав свою готовность перед тем, как будут сняты тормоза длинно вытянувшегося на рельсах состава, и тогда бодро, ликующе, с ускоряющим отсчетом застучат: так-так… домой! так-так... домой!
А в вагоне-пульмане налаживалась дорожная жизнь. Кто-то уже растянулся на нарах; кто-то, рассупонив "сидор", закусывал холодным пайком; кто-то прилаживал к стоящей в центре вагона горячей печке-буржуйке котелок с водой. Вчерашние фронтовики, ныне уже списанные с личного состава и всего довольствия, но в прежнем привычном обмундировании, при погонах, знаках отличия, в орденах и медалях, быстро и запросто, без всякой субординации знакомились друг с другом, весело и с радостной надеждой перекликались:
- Сержант, ты, случайно, не из саратовских водохлебов?
- Есть кто из сибиряков? Отзовись, гвардия!..
- Эй, славяне, новгородцы-псковичи! Подгребай сюда, угощаю шнапсом...
- Оце так! Оце гарно! Наливай, хлопче!
- Черт с тобой, хохол, садись! Все едино земляк...
- Кацо, дорогой, я тебя сразу узнал... Из Одессы?.. Так это же с Кавказом совсем рядом, кунак!
- А куршские шоловьи ешть?..
Фома повел головой: кто это там из курян невнятный голос подал? Вместе почти всю дорогу будем ехать. Хотел было откликнуться, но его опередил аккордеон. Поплыла знакомая мелодия, в нее залихватски вплелось: "Ты ждешь, Лизавета, от друга привета..."
А дальше певец внес в песню свое победно-фронтовое продолжение, чтоб дорогая Лизавета не сомневалась в геройских делах своего дружка. "Эх!.. Дошли до Берлина, привычна картина... Курит махорку в рейхстаге Иван... поскольку солдатский выполнен план..."
Фома воспользовался передыхом аккордеониста и громко спросил:
- Где тут курский соловей?
- А вот мы, тутечка... - С нижних нар поднялся растрепанный рыжий солдат с перевязанной щекой. – Во, ядрена вошь! Я как знал, что увижу земляка, мешто бережу тут. - Приложив руку к повязке, солдат ойкнул и пригласил, еще больше шепелявя: - Тавай шуда, шершант!
Сопровождающие Фому младшие сержанты проворно сунули под нары чемодан и завернутый в старую плащ-палатку сверток. Вещмешок положили на нары.
- Правильно, мужики! - Фома потянул за тесемку. - Я думаю, успеем позавтракать. Старшина-кормилец, гляжу, позаботился... Тем временем сапер со склада за вами заедет. Да и положено стременную, как говорят у нас на Дону.
Рыжий солдат вскинул такие же рыжие кустистые брови:
- Так ты доншак?...- Увидев в руке Фомы фляжку, поспешно вынул откуда-то из-за спины плоскую алюминиевую кружку. - Тавай жа вштречу, жемляк... И жуп полечу.
- Я думал, ранение у тебя... - Фома плеснул в протянутую солдатом кружку. - Ну, лечи свой зуб... И - за наш совместный путь!
После первого глотка голос у курского "соловья" сразу же наладился, стал звонче.
- Кой черт ранение?.. Их-то у меня хватает. А эта зараза уже мирная. - Солдат поправил бинт на щеке. - И до войны маялся зубами. Пол рта оголил, рвал чертей. И что интересно, ядрена вошь? За всю войну ни один из оставшихся даже малость не заныл. Во диво! А с мая, считай, после победы, мое прежнее мученье началось. И опять вот... Хоть временно притих зараза... Помогла промывка!
- На фронте самозащита организма сильно проявлялась, - дал пояснение Фома и сослался на свою малярию, которая мучила его дома, трепала каждую весну. А ушел на фронт - как рукой сняло. - Держи кружку, Борис! Тебе и Глебу, всем оставшимся однополчанам желаю хорошего продолжения службы... Нажимай, братва, на закусь.
- А тебе, сержант, хорошего устройства на "гражданке"! - Борис поднял кружку. - Прикинул уже, чем займешься?
- По правде сказать, в поле, братцы, хочется, на вольный простор... Небо синее... жаворонки звенят... хлеб колышется... Дышать легко! Я же прицепщиком в тракторном отряде работал во время школьных каникул с седьмого класса по десятый... Ладно, повторим еще по глотку...
Но тут раздался призывный паровозный гудок, вагон-пульман пробно дернулся.
- По вагонам! - пронеслось по цепочке состава. - Едем, братцы, домой!
Борисоглебцы - младшие сержанты Борис и Глеб, торопясь, пожали сержанту руку и, повернувшись не по уставному - один направо, другой налево, шагнули к двери, прыгнули.
Вагон-пульман, покачиваясь, входил в ходовой ритм: так-так... едем!.. так-так... домой!..
Неожиданно в перестуке колес Фома уловил резкий звук - ночной одиночный выстрел во дворе Фюрстен-флигеля. Почему?.. Зачем?.. Как мог решиться на это демобилизованный солдат?
• • • • •
Ответ на этот вопрос Фома Фоминых получил спустя месяц после возвращения в свое придонское село. Старшина Егор Умнов, как и обещал, прислал письмо, в котором сообщил о результате расследования военного прокурора относительно самоубийства ефрейтора химвзвода Петра Белохатки. В кармане его гимнастерки была обнаружена записка, в которой он написал, что, мол, возвращаться ему некуда, дома в родном селе нет, так как отец и старший брат, служившие фашистам полицаями, осуждены на десять лет, а больная мать, не пережившая этого, умерла, никаких родственников не осталось...
Фома вспомнил, как хмуро воспринял Белохатка свою демобилизацию, и почему он не ответил на вопрос во время прощального застолья, кто его будет встречать дома, потом незаметно поднялся и вышел - безвозвратно, навсегда. Понять его можно. А вот одобрить самострел... Почему бы ему не отказаться от демобилизации? Остался бы на службе в армии, фронтовиком был примерным. Потом уехал бы в другой край, женился, дети пошли бы...
По-своему кумекал Фома, рассуждал так и эдак, но чего теперь об этом... Своих забот дома полон рот. Отец, тяжело раненный на фронте в конце сорок четвертого, нигде не работал. Колхозные трудодни матери шли без оплаты. Весна и лето нынешнего года выдались сухими, урожаи - никакие. Глянул в погреб и смекнул, что картошки и на зиму не хватит. А в курятнике - всего десять кур.
И занялся Фома ,по примеру других мужиков, вернувшихся из армии, самозаготовкой продуктов.
Он с детства увлекался рыбалкой. Принялся за нее и теперь. Свежая рыба - жареная и в ухе - появилась не только на домашнем столе, но и засоленная в бочонке про запас. Ходил и в лесные урочища, где росли дикие яблони, груши. Собирал плоды, а мать их сушила - хороший узвар, то есть компот, получался. Также собирал в лесу и грибы, засолил их в малом бочонке.
Вскоре и с работой дело уладилось. В райкоме ВЛКСМ, где комсомолец Фома Фоминых становился на учет, первый секретарь Александра Гребенникова, бывшая пионервожатая школы, вспомнив, что Фома хорошо рисовал для стенгазеты, попросила его оформить наглядной агитацией клуб. Он без лишних разговоров согласился. Плакаты вышли привлекательными, особенно призывный: "Победили в войне, победим и в труде за стопудовый сталинский урожай!" А самого художника зачислили в штат клуба массовиком.
Но мечта - работать на широком полевом просторе - не прошла. По совету друга-тракториста Коли Головченко Фома сходил в МТС и узнал, что в ноябре начнутся курсы трактористов. "Буду поступать!" - сказал он другу
Но это была уже другая жизнь солдата-фронтовика...
На снимке: первые мирные дни Берлина. Май 945.
Фото Георгия Петрусова.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012