|
13.10.09
Письма об Алексее Кольцове. "И мудрости светильник..."
Ему было не до поэтического творчества, когда бедствовали земляки Кольцов не особенно вникал в текущие события, он не был поэтом политически заряженным. Однако общее состояние народных дел чрезвычайно его волновало: засуха, недород, другие стихийные бедствия, голод, болезни и т.п. Более того, от материального положения народа напрямую зависело его душевное и творческое состояние: ему было не до стихов, когда народ бедствует. Он видел и чувствовал, как движется время, какие изменения происходят в обществе, в родном Воронеже, но об этом больше говорил в письмах, чем в стихах. Наблюдения его интересны и требуют отдельного разговора. Всем сердцем отдаваясь песням и преданьям далекой старины, всем ее сохранившимся приметам, Кольцов видел, как стремительно уходит эта старина в историческую тьму, а наступающее новое вряд ли способно достойно заменить ее. Он ощущает свое кровное родство со стародавними временами, свою причастность даже предалеким временам язычества и богатырства, однако и эти времена перестают радовать его, а вызывают какой-то неописуемый ужас. Порой во тьме пустынной ночи, Былых веков живые тени Из глубины своей выходят - И на людей наводят страх. Ему представляется, как из мрака или тумана вырываются злые чудовища - и от одного их взгляда замертво падает человек. Или вдруг внезапно разверзаются мрачные недра истории, откуда является царь-ханжа со своими опричниками, чтобы крови напиться и досыта наесться "человечины сырой". Оказывается, ни в прошлом, ни в настоящем нет отрадного пристанища душе. Но если мир такой злобный и кровожадный, тогда зачем жить на свете? Ведь люди буквально пожирают друг друга ради власти и богатства. Придя в отчаяние, Кольцов просит Бога: О, просвети мне мысли, - Не радостны они, - И мудрости светильник Зажги в моей душе. Кольцов и начал свое поэтическое поприще "Разуверением" - подражательным, книжно-романтическим неприятием земной жизни. Я страну земную С упреком тайным разлюбил; Душой постигнул жизнь другую, В ту жизнь мечту переселил И странствуя без дальних нужд, Земли жилец, земного чужд. Но годы труда и творчества, опыт души и ума, общение с классиками, живыми и мертвыми, убедили его в обратном. Он закончит свой путь приговором беспочвенной мечтательности, осуждением скороспелых порывов к неземному, оторванному от повседневных забот и обязанностей существованию, неприятием чисто словесного, беспредметного мудрствования. В этом он резко расходится со своими друзьями-любомудрами, для которых философствование стало основной, первой, а не второй, зависимой от первой, жизнью. Не время ль нам оставить Про небеса мечтать; Земную жизнь бесславить, Что есть - иль нет, желать? Там, в далеких эфирных мирах, мы могучи, важны и значительны. Там мы на все способны и все можем осуществить, потому что всего достигаем мечтой и словесными построениями, не ведая сопротивления, не проверяя свои мечты реальностью. Поэт сомневается, искренни ли мы (как видно, он не отделяет себя о друзей-любомудров, которым обязан многим), убеждая себя и других, что не стоит дорожить земной жизнью. Ведь все, что дорого и нужно человеку, все это здесь, на земле, все дары ее, вся краса. И сердца жизнь живая, И чувства огнь святой, И дева молодая Блистает красотой! Алексей Васильевич Кольцов жил полнокровной - и духовной, и земной жизнью. "Поэзия жизни" - так определил Белинский творчество А.С.Пушкина. Так можно сказать и о Кольцове, который, по словам Добролюбова, был "чужд всякого фантазерства". Человек земной дальше некуда, Кольцов, однако, не был приземленным и бесчувственным дельцом. Он безоглядно отдавался мечтам и заманчивым снам, превыше всего ценил прекрасные создания искусства, страстно любил музыку, оперу, театр. Самохарактеристики поэта-прасола порой озадачивают своей непредсказуемостью, противоречат сложившимся представлениям о нем: "очарованный утром, обманутый полднем", "мой дух неволей очарован и дольним счастием пленен", "земли жилец, земного чужд", "я дух изяществом питал", "обожатель всего прекрасного", "добрый трубадур" и т.п. Все это говорит о том, что Кольцов осознавал и свою принадлежность земной жизни, и свое инобытие в искусстве. Земное и небесное, замечает поэт, слишком далеко разошлись, и он своей песней и своим земным подвижничеством пытается сблизить их в стремлении к высшей гармонии. И тут он сродствен А.С.Пушкину. Думы А.В.Кольцова, в особенности письма, - это свернутые миниатюрные драмы, в которых разыгрываются нешуточные, вплоть до смертельного исхода; конфликты между человеком и обстоятельствами, между соперниками или социально неравными. При этом он отдает должное каждой стороне и не желает окончательной победы одной над другой - это только во власти Бога. А если перевести это на язык автобиографии, то он не хотел победы чисто духовного над материальным, не хотел оставить прасольство и купечество ради свободного литераторства, как наставляли его друзья. Поначалу отношение к своим стихам, да и к самому себе, у него довольно ироническое и даже критическое - так принято было относиться к людям низшего сословия. На самом же деле это было с большими поправками: тут проглядывали и напускное смирение, и гордыня, и трезвая оценка самого себя как человека умного, дельного и с недюжинным поэтическим призванием. Малая образованность, элементарная неграмотность, головокружительный прорыв из мещанских низов на литературные вершины Золотого века - все это растревожило и смутило его, и он порой не мог четко определить свое местоположение. Его самооценки нередко самоуничижительны и несправедливы, но в них заложена и суровая требовательность к себе: "я мещанин, а не поэт", "незначительный мечтатель", "я такой поэт, что на Руси смешнее нет", "что, крошка мелкая, я значу?", "я недоросль, а не мудрец", "не велика спица в колесе", "торгаш-горемыка", "между своими братьями я чучело", "природа дала мне так немного", "я в этих делах большой осел" и т.п. Ясно: чтобы так бесстрашно называть себя, надо быть выше самого себя и осознавать свои возможности. Скорее всего, словечки эти доносились из злопыхательской торгашеской среды, о которой он писал В.Г.Белинскому: "И я как еще пишу? И для чего пишу? Только для вас, для вас одних. А здесь я за писание терплю больше оскорблений, чем снисхождений. Всякий подлец так на меня и лезет: дескать, писаке-то и крылья ощипать". Великие писатели Золотого века, которые хорошо его знали, его талант, его проницательный ум, его способность все понимать и схватывать, только и делали, что помогали ему развернуть орлиные крылья. Стихов своих он тоже не жаловал: годится - в печать, не годится - в огонь. И никогда не канючил, не настаивал на публикации, не совался с отвергнутым по другим редакциям. Он очень нуждался в таких суровых и правдивых ценителях, как Серебрянский, Белинский, Станкевич, Боткин, Жуковский, Краевский, но как бы всегда упреждал их критику заниженными оценками: "мои стишонки", "мое маранье", "ветошь", "безделица", "прегадкие пьесенки", "глас лиры тихой и нестройной", "здесь каждый стих, чай грешный бред", "звуки самодельной лиры", "скудный труд" и т.п. Не привлекло его даже пушкинское "не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Ради денег он и не мыслил, и не надеялся писать: "Положить надежду на мои стишонки - что за них дадут? и что буду я за них получать в год? - пустяки: на сапоги, на чай - и только". Однако, "чем тяжелее жить мне в мире, - пишет он Никитенко, - тем боле становится желание заниматься словесностью. Почти полюбил эти досуги всей душой". Отсюда максимальное требование - "при сборе книги выбирать вещи одни добрые, а не кой-какие слабые", и смотреть на них надобно "не со стороны мещанина, а со стороны обыкновенного человека", то есть без всяких скидок и предпочтений. "Будь в ничтожестве велик", - наказывает он себе. Ничтожество тут не как низкая самооценка, а как социальное клеймо, узаконенное существующей табелью о рангах. По его письмам видно, какие оскорбительные словечки о себе приходилось ему выслушивать от надутых купчиков, самодовольных чиновников. Их раздражала его независимость и непохожесть на других, его стремление жить более высокими интересами, чем подлым барышом и разгулом: писать стихи, читать книги, общаться со столичными литературными светилами. (Заметим, кстати, что за помощью по своим делам Кольцов обращался не просто к высокопоставленным лицам, а к виднейшим литераторам, а со многими он общался бескорыстно, для души). Как хотелось этим купчикам и чиновникам осадить его, унизить, втоптать в грязь: гоняешь, мол, скот на бойню, ну и гоняй, торгуй, мошенничай, а не за свое дело не берись, не лезь на гору. Какую силу характера надо было иметь, чтобы выстоять под напором издевок и не свернуть со своей тропы! Конечно, падающему подавали руку помощи из Москвы и Петербурга, но ведь до этой руки надо было дотянуться.
На снимке: из иллюстраций художника И.Архипова к стихам А.В.Кольцова.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012
|