14.04.10
К 65-летию Великой Победы. Маньчжурские сны
Валентин Федорович Кукуев – один из десятков тысяч воронежцев, в чей возраст вписалась практически вся новейшая история страны; один из десятков тысяч мальчишек, которые в 16 и 17 лет уходили на фронт сражаться за Родину, меняли ход истории и собственных жизней.
Сейчас ему далеко за 80, но он бодр и светел. Вместе с земляками организовал ветеранскую организацию в родном селе Гремячье Воронежской области, и дел у него полно: хлопоты о мемориале советским солдатам, проблемы земляков... И даже просто по хозяйству - один ведь живет. А сама жизнь его - страница великой истории. Которую обязательно нужно сохранить. Просто кровь из носу необходимо сберечь нам свое прошлое, чтобы надеяться на будущее.
Валентин Федорович Кукуев.
«…Мать-то у меня сидела - по 58-й статье. Я потом нашел в архиве ее дело. Первая причина такая: в 37-м принимали в колхоз единоличника и бедняка. Мать была в президиуме, сказала: что ж вы трудягу не приняли, а это ж лодырь, у него ни кола, ни двора. Он - нахлебник, шантрыга. Мать неграмотная была, но независимая, острая на язык. Соседка донос написала. Карандашом, на тетрадном листе в линеечку. Мол, недовольна Советской властью, ждет немцев и угрожала: тогда я с вами со всеми расправлюсь. Резюме: пособница кулачества, контрреволюционная деятельность. Хотя она очень трудолюбивая была, всегда - в активе, ее фотография в районе на Доске почета висела. Ей даже, как лучшей, в 38-м году земельный акт вручали на вечное пользование - огромная такая папка и слово "АКТ» золотыми буквами. А донос уже был.
Отец умер в 30-м году, прямо на работе. Туберкулез кости. Брату шесть было, а мне три, и я помню только, что на похоронах красный материал был. И оркестр. Отец был секретарем сельсовета, а потом председателем. Мать - рядовая колхозница. А мы с братом - по хозяйству. В огороде, поросенка выгнать. Травы нарвать.
В 35-м мать вышла замуж, он у нас в хате жил. Родился мой брат сводный, Колька. Через год отчим ушел, а Колька у нас остался.
Брат старший, Федор, в 38-м закончил семь классов и в Воронеже поступал в техникум авиационный. Не прошел по зрению. Тогда он тайно завербовался и уехал в Бухару на МТС. Нам ничего не сказал. Он неординарный был. В 12 лет уже печатался в газетах, стихи писал, очерки. Комментарии по Белинскому, Добролюбову. Возглавлял стрелковую секцию всего села, а в школе тогда было шестьсот человек, не как сейчас.
В 41-м он приписал себе год и ушел на фронт. Прислал нам письмо, я его долго хранил: клятву дал, что до последней капли крови будет бить фашистов, призывал нас трудиться ради фронта, а он вернется - и вместе будем государство наше строить. Больше я его никогда не видел. Уже из армии писал я потом в Бухару. Мне ответили, что Кукуев Федор Федорович пропал без вести.
В архиве потом видел я еще два доноса на мать. Один раз пришла она к соседям, и ей почтальонша принесла повестку на суд за то, что она из леса сушняк принесла. Соседка повестку прочла, и они заругались. Мать говорит: твой муж - председатель Совета, коммунист, припер целый воз дров, а меня, за сухие ветки, - в суд?!
В доносе написано: дискредитировала политику партии ВКП(б), недовольна на Советскую власть. Резюме: контрреволюционная пропаганда.
А третий донос был в 40-м году. Нарком обороны Тимошенко издал приказ: после службы в армии сдавать обмундирование. Вот Митрошка пришел с армии уже в гражданском, а мать моя: Митрошк, что ж ты за два года не заслужил этой тряпки? Так. Клеветала на рабоче-крестьянскую Красную Армию, подрывала ее боевую мощь.
В 41-м, как война началась, ее и забрали. Я помню, как сейчас: 27 июня, еще коров не выгоняли, за ней на бричке приехали и забрали. Меня потом возили в Воронеж на суд, мать провели и даже не разрешили ей повернуть ко мне голову, посмотреть. Дали ей семь с половвиной лет.
Мы с Колькой одни остались в хате. Мне - четырнадцать, ему - шесть. Дядька за нами присматривал. Корову нашу он к себе взял, а нам давал молока, пшена. Сами готовили. Как война началась, всех подростков распределили работать. Нас к одному старичку назначили, и мы за плугом работали. Потом доверили нам 18 коров пасти.
В 42-м, в начале июля, пришли фашисты. Колонны немцев, машины, танки - "фердинанды" эти... А перед этим наши отступали. Шли толпами - измученные, голодные. Один к нам в хату зашел, воды попросил. Уходя, он просил прощенья, что нас одних оставляют. Обещал, что вернутся обязательно.
Две недели немцы побыли - и дальше ушли. За ними - мадьяры. Они оставались с июля по 24 января. Тогда бои шли трое суток подряд, днем и ночью. Освободили нас в ночь на 25-е. Мы с ребятами утром бегом туда, где бои шли. Первыми нам попались 60 немцев, убитые все. Мы их даже посчитали. Я там себе шапку взял меховую. Тогда ж не в чем было ходить. Два года носил, пока в армию не взяли.
Дальше прошли - два дуба, и возле них гора гильз. Мы на них прямо становились и скатывались. А потом вышли по сугробам к селу Прокудино, там наши убитые лежали снопами. Мы даже не смогли их посчитать. Потом я узнал, что там полностью погиб батальон. Дальше - курган, разбитое укрепление мадьярское. Жутко: руки, ноги, куски тел... Наша артиллерия поработала.
Все мертвые - порознь: поляна немцев побитых, потом - тьма наших, а на кургане - мадьяры разорванные. Мы искали автоматы немецкие, но там только винтовки были разные. Пистолет нашли один. В лесу - бункер, и за досками пистолет лежал. Больше никому ничего не досталось.
В 43-м я пас коров. Хотел пойти в школу, чтоб учиться, но надевать было нечего, штаны у меня из немецкой шинели были сшиты. И есть нам с Колькой нечего. Из моих ровесников только двое в школу ходили.
В сентябре 1944-го меня взяли в армию. В 17 лет и два месяца. Судьбу мою решил один сантиметр. У моего друга было 150, его не взяли, а у меня - 151, как раз. Вес - 43 килограмма.
И пошли, кто в чем, пешком с Ивановки до Воронежа. Город был очень разрушен, танки разбитые стояли. Три дня на вокзале пробыли. Митрошка, разбитной такой парень, принес откуда-то пиво в котелке. Я первый раз пиво попробовал - плевался потом долго.
Ну, погрузили нас и повезли на восток. Телячьи вагоны - нары, доски, стоит буржуйка. Мороз - под тридцать. Недели две мы ехали до Чебаркуля на Урале. Там нас поселили в лагере на 23 тысячи человек. Сплошные землянки. У нас автоматная рота была, жили триста человек в землянке. С одной стороны - метров сорок одни нары, и с другой. Запасной полк, обучали нас.
В Чебаркуле нам выдали портянки, ботинки, латаные штаны, старые бушлаты на вате и теплые рубашки нательные. Рукавиц нет. Дали нам куски овчины - шейте. У меня толком не получилось. А если обморозишь, десять лет давали за уклонение от армии.
Кормили - буханку на десять человек. Делили: этот кусочек кому? Кто резал - тому горбушка, по закону. Ваня был Парфенов из-под Воронежа. Неграмотный, из семьи без отца, пятеро детей у них было. Но очень боевой. Я для его девушки писал письма. А он меня опекал. Один раз принес две свеклы, в столовой украл: на, ешь. Грязные, мерзлые. Как я их грыз, на всю жизнь запомнил. Морковь он мне раз принес - в песке, на зубах хрустит, а мне казалось, что ничего на свете нет вкуснее!
В День Победы у нас шли учения - танкетки нас обкатывали, бросали гранаты, самолеты летали. После этого шинели выдали английские, немецкие, ботинки новые. Тогда у меня был фурункулез, весь в нарывах. Повезли на станцию и там долго держали. Никто не знал, куда мы дальше. Меня на носилках занесли в вагон. Когда тронулись, поняли: в сторону Монголии, на японцев.
В Монголии меня сразу в санчасть. Переливали кровь, лечили. Опять учения, только тут все наоборот: жара, ползаешь, танки, пыль... Три месяца - ни одного облачка, все время - песок на зубах. То пятнадцать километров марш-бросок, то двадцать. Зато нас стали кормить. Трофейное продовольствие, хорошее, хотя все соленое. И уже в рот ничего не лезло, давай воду одну. Нагрузки были невыносимые. И - жара.
Последнее учение прошло, опять - танки, самолеты. Потом построили нас и объявили, что предстоит величайший поход на 800 километров. Наши предки с Суворовым переходили Альпы, а нам предстоит еще труднее. Но русский солдат из всех испытаний выходил с честью. И мы выйдем.
И пошли мы в сторону границы с Японией. 14 дней по 50 километров. Два дня было по 76 километров. Иногда казалось, лучше - умереть. Ночь, идет огромная масса, тысячи людей, взяв друг дружку под руку, - и спят. Сны видишь и детство вспоминаешь, а сам - идешь. Всю ночь и до двух часов дня. Потом - привал. Песок - не прикоснешься. Плащ-палатку натянул, а там все равно, как на сковородке. Некоторые погибли от тепловых ударов. В девять вечера - подъем, и всю ночь идешь опять.
На этом фото в Порт-Артуре Вальке Кукуеву - без месяца восемнадцать.
На три четверти полк был сформирован семнадцатилетними мальчишками. Я был уже командиром отделения - рост 151 сантиметр, 43 килограмма - вес. Комбат называл нас "сыночками". Обещал, что по карте мы должны проходить мимо озера. И правда, было озеро. Покрытое коркой, а под ней - соленая жижа.
Все кончается. Пришли и мы к границе с Манчжурией, под Хинганом. Замполиты собрали нас: пришло время смыть грязное пятно с репутации русской армии за Порт-Артур. Умели они говорить. Ну и пошли, как потом выяснилось, в тыл Квантунской армии. Шли там, где вообще не ступала нога человека. Трава - в рост человека.
Карты были неточные, и батальон заблудился. Надо было пересечь хребет Хинганский, чтоб выйти на Манчжурскую долину, а мы пошли вдоль. Связь не работала. Поначалу у всех была выкладка: фляга, автомат ППШ, диск, две гранаты, лопатка саперная, скатка, противогаз, плащ-палатка, каска, котелок, вещмешок, патроны, продуктовый НЗ. Почти все бросили по пути. У меня только автомат остался и диск. Лопатку долго берег, потом и ее бросил. Пот съедал одежду, она разваливалась в труху.
Двое с половиной суток по горам шли. Пытались воду найти. В одном месте почти докопались и мокрую землю сосали. Уже вот она, влага, и вдруг - каменная плита. Многие были в истерике. Полбатальона умерло на этом пути. Друг мой лег: не пойду дальше, все! Пошли, говорю, пока есть надежда. Нет, так он и остался там.
Мы вышли. И через два дня уже нас отправили в бой. Без штанов, как были. Взяли город легко, никто нас не ждал. Там уже отъелись, и нас переодели в японское - вот как на этой фотографии. Так до конца в японских гимнастерках и воевали, погоны только наши пришили.
Когда добрались до Чиньчжоу, еще был один бой, когда мы целый полк взяли в плен. Офицеры их бросали клинки свои перед нашим строем, маузеры, солдаты - винтовки. Пистолетов были горы. Я тогда себе целых два маузера взял.
Сплошная походная жизнь - по манчжурской долине, под непрерывными теплыми дождями. Спали иногда прямо в воде: никакого от нее спасения не было.
Города Мукден, Дайрен, Порт-Артур. Оказалось, я шел по тем же местам, где 40 лет назад воевал мой дед. Он пришел с той войны с четырьмя Георгиевскими крестами, но я никогда его не видел. Дед пропал без вести во время Гражданской войны.
В ноябре 45-го демобилизовывали учителей, специалистов по сельскому хозяйству. Отправляли на Родину и чтоб попутно скот сопровождали - лошадей в основном и коров. Пешком, в повозках, конными. Ветеранам выдавали трофеи. Знаменитый китайский шелк тюками везли.
Еще иногда случались бои. Банды нападали. Однажды меня ранили в ногу: раздробило кость берцовую и колено. В госпитале полтора месяца пролежал. Потом меня оставили в комендатуре старшим патруля. Младший сержант, 18 лет, но имел право задерживать офицеров до капитана. Служил в комендатуре до апреля 46-го.
В мае наши начали выводить войска. Мы ушли последними. В Хабаровске комендатуру расформировали, и меня направили в зенитный дивизион. Там я прослужил еще пять лет и демобилизовался. Дома меня девушка ждала, Надя. Когда я ушел на фронт, ей было шестнадцать, она училась в восьмом классе. Обещала меня ждать. Это сейчас "сексуальная революция", тогда по-другому было. Она мне позволяла себя целовать, и мы даже ночевали однажды вместе, но самого главного она так и не позволила. Ждала меня семь лет - и была честная.
В армии отслужил я с 44-го и по 51-й год. В Хабаровске мне пришло единственное письмо, от двоюродной сестры, что мама вернулась. Полгода ей скостили за образцовое поведение. Вернулась она домой, к Кольке, стала в колхозе работать. Мы на десять лет расстались. Как ушла она тогда на суд, и ей запретили даже голову в нашу сторону поворачивать, так ничего больше и не знали.
Когда я возвращался, на селе уже знали, что Валька Кукуев возвращается, но ехать было очень долго, везде все забито.
Ну, встретились. Мама изменилась мало. Такая же деятельная, независимая. У них уже появилась телочка. От той еще нашей коровы. Куры были во дворе. В селе из пятнадцати моих одногодков только двое осталось после войны. Митрошке, который еще пивом нас тогда угостил, глаза выбило в бою, он потом повесился, не выдержала душа. Весельчак такой был, на гармошке шпарил.
Надя готовила меня в техникум поступать. Она сама училась в Воронеже, комнату снимала. Мы в 1952-м поженились, и через год сын родился - все, как положено. Сдал я в техникум на машиниста паровоза. А через полтора года меня исключили - как сына "врага народа": опасен я для работы на железной дороге. Поступил в педагогический и закончил его с красным дипломом. Поехал на работу в Гремячье, там Надя моя уже работала учительницей.
Я б все отдал, чтоб в прежнюю жизнь вернуться! Тогда у меня была Родина, моя страна. Теперь у меня ее отобрали. Пенсия у меня, как у ветерана, хорошая, живу один. Надя давно умерла, в родах. Пятеро детей (младшенькой было два, когда Надя умерла, старшему - 12), они уже взрослые, но я стараюсь им помогать. Мне лично ничего не нужно. Хозяйство домашнее я не веду, две собаки только. Дочка держит корову. А вообще, коров в Гремячьем почти не осталось - порезали. Даже пойма Дона не выкошена, все кругом заброшено.
Пенсии мне за глаза хватает. Машины у меня нет, да и зачем она мне?. Покупать особо нечего. Глядеть на этот шабаш в стране - хлеб в рот не лезет. Материально мне сейчас, может, и не хуже, чем раньше. Морально - можно только во сне...".
Сегодня Валентин Федорович Кукуев вместе с земляками воюет с чиновниками за память о советских солдатах. Растил цветы для мемориала павшим, а получил вместо благодарности судебную тяжбу по поводу перерасхода воды. Несмотря на неудачи, он не опускает рук в борьбе за честь и достоинство государства российского. Свою собственную жизнь он считает неотделимой от них. Терять ему нечего: материальные блага не обременяют его душу.
Воронеж - Гремячье.
Автор: Александр Ягодкин.
Источник: "Воронежская неделя", N15 (1948), 14.04.10г.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012