|
26.01.11
Светлана Ляшова-Долинская "Мой дед - известный атаман"
Краеведение
(ОКОНЧАНИЕ. Начало в NN 1, 2), 3
Послесловия
Еще в середине нашей публикации об И.С. Колесникове и его потомках в редакции районной газеты «За изобилие» раздались звонки из Россоши от М.И. Семко, из поселка Начало от М.И. Ломовой и И.М. Романцова, из Старой Калитвы – от П.Ф. Ремезова. Внучка ординарца атамана, Андрея Петровича Отрешко, В.И. Отрешко зашла в редакцию сама. Все эти люди хотели поделиться с корреспондентом и читателями своими семейными преданиями и невольными биографическими пересечениями с легендарными событиями, описанными в очерке. Они желали дополнить, уточнить, продолжить повествование. С каждым из них состоялись неповторимые встречи. - Есть у меня что добавить к вашим поискам, - говорит Павел Федорович Ремезов, пенсионер из Старой Калитвы. - Начну с расстрела продотрядовцев. Моя мать рассказывала, что в тот первый день восстания дядько мой, Василь Данилович Ремезов, получил наказ отвезти их лошадьми в Терновку, где обосновался штаб по продразверстке. А дорога тогда по лукам (то есть по лугу) пролегала. Только они за околицу по низу "Победы" - тут и перекрыли им дорогу Марко Родионов, Микита Кунахов и Конотопец. И еще двое - фамилий не помню. Они и постреляли всех тех хлопцев-уполномоченных. Первым начал стрельбу Марко. Конь с санями от выстрелов - до дому наутек. А стрелявшие - в церкву. И давай звонить "хриплым звоном", что означало сбор по тревоге. Тут и про Колесникова, прибывшего на побывку, вспомнили. Читатель уже знает, как много легенд и фантазий связано с этим человеком. Еще одну я сейчас перескажу. Был у нас в селе мужик такой, по фамилии Ковалев, а по прозвищу Кузьма Забовтаный. Так, тот утверждал, что "в Казахстане Колесникова бачилы". А вот Мыкола Журавлев, тот родился и жил по соседству с Колесниковыми, всех хорошо знал в лицо. И случилось ему в 1955-56-х годах быть на лесоразработках в Кировской области. Однажды в лесах заблудился. Плутал-плутал, вдруг: "Стой!" Двое солдат вышли. Услышав, что заблудился, стали совещаться: отпустить или начальству показать. Решили вести в штаб. Привели, стали начальника ждать. И вот входит... Иван Сергеевич. Спрашивает: кто? Откуда? - Из Воронежской области? Из Старой Калитвы?! - удивляется. - Выходит, мы земляки. Как там, на родине? И, главное, себя не называет. А Журавлеву и так все ясно. И, кажется, узнал его сосед по детству... Все рассказал Мыкола про Калитву, что знал. Проводили его военные на 150 метров от штаба и отпустили с миром, указав дорогу. - Скорее, фантазия, - заключает логически мыслящий П.Ф. Ремезов.- А вот читал я где-то с большим интересом о председателе ГПУ области по фамилии Алексеевский, что погиб он под Митрофановкой как раз в том бою с остатками банды Колесникова. Вот тут вопрос явно интересный: в этот бой взяли они с собой одного из наших калитвян - красноармейца Семена. По фамилии то ли Глуховцов, то ли Пилипенко. Но по-уличному, точно, - Пылыпкина. Взяли потому, что он хорошо знал Колесникова в лицо. Так, уже в начале становления колхозов, помню точно, этот Семен, сидя у нас в хате, говорил: "Бачив Колесникова два раза в бою, показал Алексеевскому, а потом Иван Сергеевич, як скриз зэмлю провалывся". А минутами позже и сам Алексеевский погиб. Вот тут закавыка и начинается... Мария Ивановна Ломова, пенсионерка из поселка Начало, в прошлом агроном-семеновод, рассказала нам о том, что дед ее, Марк Антонович Кривошляпин, уроженец Новой Калитвы, был близким другом Колесникова. Они учились вместе в офицерской школе, за одним столом сидели. Потом их пути разошлись. Дед, служивший в царской армии, попав однажды в окружение на целых два месяца, люто поголодав, перешел на сторону красных. А однажды между боями решил он наскоком побывать в Новой Калитве, повидаться с домашними. Только порог переступил, и тут следом в хату забегают трое. Дед: - Стойте! Те оторопели. - Чьи вы? - спрашивает по-командирски. - Колесникова, - отвечают. - Тогда я записку напишу ему, - обрадовался дед. - Только срочно передайте! Что он там написал, отец М.И. Ломовой, рассказавший дочери о деде, не знал. Один из незваных гостей ускакал с запиской. Вскоре в хату "влетел" сам Колесников. Они с дедом дружески обнялись, руки пожали. Проговорили до рассвета. Дед вытащил какую-то "бумажку с линиями", наверное, карту... Он все повторял: - Ваня, ты проиграл... Погубишь себя и своих хлопцев! Долго мороковали они над картой. А к утру Колесников написал Марку Кривошляпину "пропуск" от своих головорезов. - А после войны с немцем, это я уже сама слышала, - продолжает рассказ М.И. Ломова, - сказывал уверенно мой дед, доживший до 1953-го, что "не убили Ивана, ушел он в южные края"... Иван Митрофанович Романцов, тоже житель поселка Начало, бывший учитель и директор Алейниковской школы, а ныне пенсионер, вспоминает: - Мать моя, Мария Васильевна Пархоменко, рассказывала, что в Калитве наша семья и семья Колесниковых жили через два дома. Когда горел тот их дом, о котором вы писали, моя мать помогала выбрасывать из окон вещи. Да, подожгли бандиты, но там была какая-то личная месть. А вот о том, чтоб колесниковцы грабили - не слыхал я от старых людей. Они защищали свое - это правда! А грабившие красноармейцы, выходит, и были бандитами. Ведь когда семью в двадцать с лишком человек оставляли без крохи еды на завтра, что оставалось: идти с утра грабить других? Мария Ивановна Семко, пенсионерка, порекомендовала корреспондентам обратиться к своей сестре Наталье Ивановне, живущей в Старой Калитве. В молодости та ездила по вербовке работать в Читу - прачкой в воинской части. И то ли видела сама, то ли слышала о мужчине, что искал среди наемных девчат, говорящих на калитвянском наречии. Твердил им: "Дочь у меня в Калитве, Таня... А я тут, в Маньчжурии живу, фермерствую. Вот бы с вами в Калитву!". - А детей у него не было, говорил, - пересказывает М.И. Семко. - После Маньчжурии Колесников, по калитвянским разговорам, стал жить в Москве. Тогда и смог в Калитву приезжать. Говорят, очки и бороду накладную носил днем. А по вечерам, с родными и верными друзьями встречаясь, снимал их... Валентина Ивановна Отрешко, недавно переехавшая с Украины в Россошь, внучка ординарца Колесникова, утверждает, что сама слышала, как дед говаривал: - Я лично передавал пакеты от Колесникова Буденному. И еще уточняет, что не один раз прошелся саблей по дедовой спине атаман, а четыре раза полосовал... И вот все встречи позади, повествование о них близится к завершению. А что же имеем мы на ниве своих исследований? Краевед Самошкин утверждал, что Колесников с Жуковым не встречался. Писатель Василий Ксенофонтович Карпов, уроженец Новой Калитвы, в книге "Черная Калитва" очень серьезно подошел к теме крестьянского восстания в нашем крае и в 50-е годы смог сквозь имеющиеся в то время всем известные препоны сказать все-таки правду, настолько цепляющую за живое, что, по воспоминаниям, здравствующие тогда родственники героев книжки даже, случалось, вырывали с яростью некоторые страницы. А вот читаем у нашего земляка Виктора Будакова: "В пепел превратятся села, которые встретят нас предательскими нападениями. Кулаки, дезертиры, бандиты понесут должную кару. Карающая рука революционная занесена над ними", - это строки из воззвания чрезвычайного уполномоченного Воронежского губисполкома в адрес Старой и Новой Калитвы, Терновки - мятежных слобод на юге губернии. Выразительная лексика приговора, энергичные тон и стиль - уже хорошо знакомые к той поре... Вообще бы, пора сполна опубликовать все эти карательные изуверские приказы, чтобы нынешнее поколение могло не из третьих уст и переложений судить как о самой революционной и ультрареволюционной обстановке с ее красным террором, так и об одном из ее ведущих вождей - "демонов", чтоб не оставалось за семью печатями то, что творилось на высших этажах "революционной" фанатичности, ненависти и безнародности..." Резко? Наотмашь? Но не согласиться с этой цитатой невозможно.
Судьба простая, всем на удивленье
Рассказ внучки ординарца атамана. Ивану Андреевичу Отрешко, сыну ординарца И.С. Колесникова, ветерану Великой Отечественной войны, живущему в Россоши на улице Воровского, аккурат 81 год. На фронт попал он в сорок первом восемнадцатилетним пареньком и вскоре в одном из боев был очень тяжело ранен. Оказался в госпитале, располагавшемся в городе Томске. Долгое время "колдовал" над ним, сохраняя израненную руку, искусный хирург по фамилии Гофф. А дочка его, тогда еще школьница, Инночка, помогала ухаживать за ранеными. Будущая поэтесса Инна Гофф, автор стихов известной песни "Поле, русское поле...", почему-то особенно выделяла из всех выздоравливающих именно россошанского паренька. Ему и читала она свои первые стихи... На родину, в Старую Калитву, возвратился Иван Андреевич по инвалидности в 1942-м. Его тут же пригласили военруком в сельскую школу. Тяжело переживал фронтовик оккупацию, со слезами на глазах приветствовал освободителей, изгонявших фашистов из родного села, с чистых уютных улиц Россоши, где в послевоенные годы предстояло ему учиться в мясо-молочном техникуме и получить диплом с отличием. А сохраненная израненная рука, кстати, настолько окрепла, что фронтовик даже выучился играть на баяне, купив веселый инструмент! К тому времени уже и семья была у Ивана Андреевича, и дочь Валентина успела родиться в 1945-м, ко Дню Победы. И тут разыскала его уже известная поэтесса Инна Гофф, когда вместе со своим мужем, поэтом Константином Ваншенкиным, готовила воспоминания о своих госпитальных встречах с фронтовиками. Завязалась переписка, длившаяся вплоть до смерти Инны Гофф, весьма ранней. И не только переписка: Иван Андреевич не один раз гостил в поэтической семье, на Ломоносовском проспекте столицы. Вот и книги на полке с дарственными надписями напоминают о былой дружбе: Инны Гофф - "Биение сердца", Константина Ваншенкина - "Стихотворения". А судьба у фронтовика задалась, можно сказать, счастливой. На Урале побывал, где работал по специальности, технологом. Мастером на заводе техоснастки трудился. Много наград у ветерана, и среди них главная солдатская - "За отвагу". - А людей литературы к нам прямо-таки влечет: в юности руки моей старшей дочери просил писатель Виктор Будаков. Вот так, - улыбнулся Иван Андреевич.
Онемевшая жизнь
Воспоминание о М.Д.КОЛЕСНИКОВЕ, племяннике атамана-повстанца. Он был не просто немым, а немым - вынужденно. Что, как говорится, две большие разницы. История "немоты" его началась в двадцать седьмом, когда способный парубок из Старой Калитвы поступил на учебу в один из воронежских техникумов. Одетый в домотканое полотняное (другой одежины простые калитвяне и не знали еще), на вопросы горожан-сокурсников, как там в деревне с колхозами, Михаил наивно-искренне отвечал: "Кто ж лентяев и хозяев доряду ставит?" За такой ответ - моргнуть не успел! - угодил Колесников на двадцать пять годков без права переписки. Вместо учебы довелось ему повидать и Командорские острова, и Алеутскую гряду, где ровно десятилетие вместе с другими каторжниками выполнял изнурительную и бессмысленную работу - переносили обычную землю с одного холма на другой... Поэтому бывший калитвянин рад был вырваться даже под пули, добровольцем, когда "обозначился" Халхин-Гол. А кинули в такое пекло, откуда вернулись единицы. Михаилу Дмитриевичу повезло! После Халхин-Голской заварухи срок скостили. Но, по предписанию в документах, до дому возвращаться было нельзя. Потому в тридцать девятом устроился в другом хозяйстве, в поселке Начало. Оттуда и на фронт пошел в сорок первом. А когда получил контузию, то, оклемавшись, решил он, жизнью ученый, сказаться немым, "шоб язык бильшь нэ пидвив". Тем более что за дядьку, атамана-повстанца, еще спросить могли... Но говорят: Бога не гневи обманом! А ведь в сорок третьем бойца действительно тяжело ранило. Осколок снаряда задел шею и нарушил функцию голосовых связок. И два месяца потом он "навсправдок" не мог разговаривать. Но - прошло. А опыт молчания пригодился. Немоту так и симулировал потом. Всю жизнь ни с кем ни слова. Только с женами (а судьба определила несколько раз жениться), говорят селяне, разговаривал. Невольные свидетели, случалось, слышали с улицы басовитый гомон в их хате. Но для всего "мира" Михаил Дмитриевич оставался Немым. В сорок седьмом Колесников возвратился на родину, в Калитву. Тут в военкомат вызвали, где вальяжно-самоуверенный начальник встретил молчуна словами: "А, политическая рожа явилась!.." И тут же был взят "за грудки" сильной рукой, приподнят над столом... За это Колесников еще двенадцать лет отсидел в Чите. Кузнечил там. А в Калитве потом рыбачил в речном хозяйстве, сапожничал на дому. Много уж лет нет на свете этого человека, а мне он отчего-то очень отчетливо помнится. Седой уже, усы украинские, бравые, а взгляд до того понимающе-проникновенный, что голоса, слов и не надо, казалось. Однажды в библиотеку пришел за книгой. Говорил! Спросил Льва Толстого. В ту пору жил он уже в соседней Лощине у новой "бабушки", похоронив свою калитвянскую жену. А разговаривать на людях как раз к семидесяти своим годам и начал. По первости - с оглядкой. Зять В.Т. Зеленский вспоминает: "До такого курьеза доходило: в Лощине - балакае, в Калитве - не можэ!" Приедут, бывало, с "бабушкой" в Калитву к зятю, свинью там забить или праздник какой. Сидят за столом. Михаил Дмитриевич молчит упорно. А тут после рюмочки песню родня затянула: "Ой, вышенька, черешенька..." И он, забывшись, запел!.. А голос густой, хороший, нерастраченный. - Да ты же немый! - толкает сосед. Дед Михайло смущенно умолкает. А лет за шесть до кончины все же стал разговаривать, не таясь. Такая вот "песня". Такая поневоле "онемевшая" жизнь.
с. Старая Калитва.
Источник: "Воронежская неделя", N 4 (1989), 26.01.11г.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012
|