В тридцатые-сороковые годы прошлого века на западной окраине нашей Воронежской области существовал Ладомировский район. С 1954 года его села и хутора прописаны в Белгородской области. Районной «столицей» в ту пору было село Шелякино, позже переименованное в Советское. Здесь-то в военную годину, точнее – в ходе Острогожско-Россошанской операции, вступили в неравный бой с фашистами советские танкисты и небольшой отряд "ястребков". Так называли себя ополченцы в истребительных отрядах. Они создавались в только освобожденных селах Ольховатского и других районов из молодежи и мужчин призывного возраста, невольно оказавшихся в оккупации. В сражении, о котором рассказывается, участвовали парни из ольховатских сел - Гвоздовка, Марьевка, Назаровка.
Черным днем стало 24 января 1943 года для уроженки Шелякино, рабочей Ольховатской типографии Серафимы Семеновны Конопли, в девичестве - Сычевой. Для всех ее односельчан.
Крепилась, стараясь вспомнить спокойнее. Сколько лет тому минуло. Не получалось. То начинал дрожать голос. Непрошеный ком перехватывал горло. Так и невыболевшую душу утесняли слезы.
- Освободителей встречали семнадцатого января. Плакали на радостях. Танкисты захватили фашистов врасплох, поганых будто ветром выдуло. Ведь надолго рассчитывали быть хозяевами. Комендант Ладомировского района гестаповец Керхе вместе с подручными, как староста Елисеев, позлобствовали вволю. Запугивали людей, устанавливая новый порядок.< За неявку на работу отправили в концлагерь на расстрел председателя колхоза Ивана Федоровича Бражину и колхозника Ивана Григорьевича Приймака. Покуражились, унижая их, - выставили на базарную площадь с табличкой на груди "Саботажник". На глазах односельчан замучили комсомолок Варю Чернуху и Аню Костыря, требуя выдать партизан.
Чуть не угодил кто - засылали в лагеря на смерть. Пугали: вот-вот явятся карательные отряды, грозили угонять молодых в Германию.
Не вышло по-ихнему.
Танкисты не задерживались в Шелякино, спешили прихватить немцев в Валуйках, в Алексеевке. А у нас наново налаживалась привычная мирная жизнь. В пекарне стали выпекать хлеб. Взрослые читали листовки, выпускала их редакция местной газеты. Мы, детвора, собирались в школу. Да однажды утром сызнова разбудили разрывы снарядов, мин, автоматная пальба.
После узнали, что из окружения с донского рубежа вырывались дивизии немцев, итальянцев. Путь прорыва выпал у них через Шелякино. Наши заранее готовились встретить фашистов. Дорогу отступающим перекрыли солдаты и курсанты. На подмогу к ним в окопы и траншеи вышли партизаны и ополченцы из колхозников. Бились, уступать не собирались, да силы столкнулись неравные. Оставшимся в живых пришлось отступать, а немцы второй раз заняли наше село.
Конечно, фашистов бой взбесил. Кидали в погреба, где прятались жители, гранаты. Убивали без разбора всех, кто им казался не таким.
Распаленные, заскочили и к нам. Схватили отца, старшего брата. Кричали: "Партизан! Партизан!" Мать в ноги кинулась: мол, никакие они не партизаны. Отец - недужный, а брат - малолеток, только с виду что крепок. Куда там слушать, пнули маму в лицо ногой. Выволокли из хаты и тут же, во дворе, расстреляли...
Припала дочь к охолоделой отцовой руке, глянула в изгасшие глаза - криком закричала. И обеспамятела. Пласталась вместе с мамой на снегу. В слезах зашлась. Да разве поможется - мертвых не оживишь.
- Сама помирать буду - такое не забудется...
• • • • •
Не забывается родным, всем землякам то, как тогда же немцы привели на площадь председателя сельсовета Никанора Стратоновича Ерошенко, колхозного бригадира Павла Васильевича Склярова, еще человек семь. Скрутили им руки и заставили ложиться на снегу в ряд. Стали наезжать танком, потом отчего-то давить гусеницами раздумали, искололи насмерть штыками.
Запирали двери и жгли хаты...
Так кроваво топтали себе путь из окружения недобитые остатки вражьих частей, поименованные звучно - "Фогеляйн", "Винченца", "Юлия", "Тридентина", "Кунеэнзе". Вояки об этом напишут, вызывая жалостливое сочувствие.
• • • • •
Слобода, перенесшая не одно нашествие на своем веку, так еще не голосила в плаче. Слобода еще не переживала такого горя. Средь волчьего разбоя Шелякино и изготовился атаковать танковый десант.
Старший лейтенант недолго оглядывал окрестности, вражьи колонны. Подумал: собирался проветрить сельских парней легкой вылазкой, да тут катанье выпадало под громкую музыку.
Танки на покатистом взлобке стояли ровным строем.
- Осколочными!
Как сговорившись, дали по три залпа. Вгорячах и Ваня Гвозденко бесприцельно пальнул из пулемета, повел стволом по низине.
- Не порть патроны - сгодятся! - остудил командир, влезая в танк.
Попытался приободрить:
- Держись, ребятки! - говорил так на правах старшего по званию, а самому ведь тоже было чуток больше двадцати.
И понеслись! Стремглав катились с угора ступенчатым железным тараном - огнем и траками подминая все живое и неживое. Мимо разрушенной церковной колокольни. Через базарные ряды. Вдоль улочного прогона.< Напрямик - по вражьим колоннам, по обозам.
Ваня Гвозденко невидяще метелил-метелил из пулемета в упор в людское скопище, пока не умолк пулемет, патроны кончились. Цепко сдавил в руках вдруг запрыгавший автомат, непомняще жег, прожигал путь смертным огнем.
Заставил очнуться нечеловеческий вскрик Салогуба. Лишь успел обернуться к нему, как самого отемяшило в затылок, лбом ткнулся в башенную броню и застонал - горячей болью вспороло ногу.
• • • • •
- Фина вита, Иван! - откуда оно явилось в голове, навязалось на язык?
Дикарев вкруг себя сечет из автомата и твердит, как заведенный: - Фина вита, Иван!
Упомнишь в тот миг: итальянский офицер покрикивал так на деревенских хлопцев. Нравилось пугать. Нацелится из пистолета в упор: - Пах-пах-пах! - и гогочет довольный. - Фина вита, Иван!
Понятно и без переводчика: капут Ивану. А ведь обознался, тебе теперь пришел конец, фриц-итальян. Свалились танки фашистам, что снег на голову. Очухаться некогда: убитые, раздавленные, затоптанные в грязном гусеничном следу.
Танк Володи Дикарева шел последним - все-все поспевал отмечать глазом. Накренило на повороте.
- Держись! - голоса тезки, Володи Тоткало, не расслышал Дикарев, лишь почувствовал подставленное в нужную секунду плечо дружка.
Тут, у бревенчатого мостка, людская река растекалась двумя рукавами, что и вынудило танкистов разделиться. Били пулеметы изо всех стволов, не умолкая. Дали хлопцам передышку - успели перезарядить автоматы.
Вот уж и селу конец, обрывается улочка на всполье, оставили позади крайние хатки. А вражья колонна не утесняется, сколько ж их набралось! Передние теперь огляделись, разбегаются от машин, от повозок в стороны, по снегу врассыпную. Вздумалось танкисту гоняться за ними, что ли? Свернул на обочину - и запнулись на бегу: ухнуло под гусеницей, сыпануло хлопцам в лицо мерзлой землей. На мину наскочили? Замедлила ход другая машина - и тут будто сам воздух полыхнул, как напитанный взрывчатым чадом. Огненным костром опалило танк. Кровавым цветом окрасило снег.
Ничего этого Володя Дикарев уже не видел. Вслед за ребятами сиганул в сугроб, сразу же выбросил на изготове автомат. Стрелять было в кого: фашисты плотным кольцом обкладывали замершие танки.
- Учуяли кровь, - успел подумать Володя. И что было сил надавил на спусковой крючок своего автомата
• • • • •
Свидетелем, возможно, именно этого боя оказался итальянец, будущий писатель Марио Ригони Стерн. Ему неравное сражение запомнилось таким.
"Вдруг по улице села промчался немецкий кавалерист с криком: "Русский панцер, русский панцер!" Шум моторов слышался все более явственно. Танки приближались. Вот уже слышу грохот их гусениц. Побледнел от страха. Захотелось сделаться маленьким-маленьким, таким, чтобы спрятаться в мышиную норку. Быстро прячусь за изгородь. Через расщелину забора вижу, как буквально в метре от меня стремительно проследовали стальные громадины.
От ужаса перехватило дыхание. На каждом танке - русские солдаты с автоматами в руках. Я впервые вижу их так близко в бою. Все - молодые ребята. Не злые лица, но серьезные и сосредоточенные. Одеты в теплые ватные штаны и полушубки. На голове - обычные шапки с пятиконечными звездами. Должен ли я стрелять по ним? Танков было три. Они шли один за другим. Смели заборы. Дали несколько выстрелов, пулеметных очередей и исчезли из виду.
Я побежал в хату. Там были три девушки. Они улыбались, пытаясь тем самым побудить меня не искать то, за чем сюда пришел. Осмотрелся, увидел молоко, выпил немного. В ящичке лежали три коробочки джема, несколько галет и кусочек масла. Возможно, все это было взято в каком-либо складе, оставленном нашими частями при отходе.
Попытался объяснить девушкам, что это - итальянские продукты, а не русские, и поэтому я могу взять их, съесть, так как очень голоден. Но девушки чуть не плакали, умоляюще смотрели на меня. Оставил им джем и масло. Ушел с тяжелым чувством, жуя на ходу галету. Смущаясь, потупив взор, эти девушки сказали мне вдогонку: "Спасибо".
Завязался бой между русскими и немецкими танками. Ожесточенная перестрелка.
Находясь в хате, мне кажется, я ничего не слышал. Девушки заворожили меня, заставили на мгновение забыть об этой страшной войне. Уже позднее узнал, что тот кавалерист предупредил немецких танкистов о приближении русских танков, и они приготовились отразить атаку.
Русские танки были подбиты и горели. На снегу виднелись следы короткого, но жестокого сражения: следы резких виражей, внезапных остановок, торможений, черные масляные пятна. Один танк был подбит в гусеницу, и она оставалась на снегу, как черная линия на белом листе бумаги - короткий обрубок еще живого тела. Обгорелые трупы танкистов лежали возле танков. Находившиеся на них солдаты спрыгнули на землю, но сразу же были сражены пулеметной очередью, и их тела покоились на снегу.
Один из немцев осторожно подошел к ним и с расстояния нескольких сантиметров пристрелил каждого из лежавших советских солдат. Группа стоявших поодаль немцев фотографировала всю эту страшную сцену, смеялась, размахивала руками, оживленно переговаривалась, показывала, как проходил бой.
Вдруг из горевшего танка застрочил пулемет. Группа мгновенно рассеялась, как стая птиц. Двое успели вскочить в свой танк, навели орудие, раздался выстрел. Вероятно, снаряд попал в боеприпасы. Горевшая русская громадина буквально подпрыгнула в воздухе от сильного взрыва, как это можно видеть иногда в кино. Я присутствовал при всем этом, наблюдал, находясь недалеко от происходящего. Все русские ребята, которых я только что видел живыми через расщелину в заборе, уже были мертвы и бездыханно покоились на снегу, который от крови медленно краснел вокруг них".
Уже умолк последний пулемет, покинули затихшее поле боя враги, а горевшее железо светилось в быстро наступившей ночи негасимым кровавым костром.
• • • • •
Когда Шелякино осталось за бугром, загнанные, запаленные бездорожьем машины остановились. Разгоряченный боем танкист хотел сказать что-то шутливое, но, глянув на омертвелое лицо Салогуба, кинулся к нему. Обрадованно известил: - Живой!
Ваня Гвозденко попробовал поудобнее переложить неутешно болевшую ногу и вскрикнул: опять опалило огнем по жилам.
- Тоже ранен? - допытывался танкист.
Пахали, буравили вперед и вперед снежную целину. Старший лейтенант уходил на разведку, принес недобрую весть:
- Подбили танки. Горят на выезде из Шелякино. А немцы выходят в Осадчее. Надо спешить к нашим в Варваровку, опередить.
Свечерело быстро. Синели снега. Или в очах у Вани Гвозденко темнело от колючей боли, каленым шилом истыкавшей тело на тряских ухабах.
Варваровка встретила танковый десант ночным костром на краю села, здесь же скопились машины.
- Своих разыскали! - сказал старший лейтенант и сразу же куда-то запропал. Водитель захлопотал у двигателя, принесли ему машинное масло. К хлопцам из темноты вынырнула санитарка. Сняли с репицы танка Салогуба, и тут же, у костра, девушка наскоро забинтовала раны. Успокаивала Ивана Михайловича:
- Потерпи маленько. Полегчает. Сейчас на ночлег вас определим.
А кругом толчея военных - пехотинцы, артиллеристы. Из толпы вновь неожиданно появился старший лейтенант. Спросил у санитарки:
- Перевязала ребят? Поехали на квартиру, там в тепле долечишь их.
Тронулись в путь, да в дороге "разулся" танк - гусеница слетела.
- Рассупонились! - водитель вслух ругнулся. - Дело надолго, идите поблизости ночлег искать.
Занесли Салогуба в ближнюю хату. Ваня Гвозденко хромал позади сам, перемог боль. Застеснялся, когда санитарка заставила снимать брюки, попросил:
- Разрежь штанину.
Девушка мягкими пальцами бережно ощупала ногу, успокоила:
- Мякоть прострелена. Отлежишься.
А танкисты все хлопотали о десантниках, подослали сюда крытую машину. Да опять не везло, глухо засели в снежном наносе. Снова сестричка оббегала ближние хаты, а везде постояльцев набито вповалку-впокатушку. Разжалобила женщину, хозяйка уступила свой топчан раненым.
Тут и обеспамятел вконец измотанный переходами-переездами Ваня Гвозденко. Уснул, как в темную прорубь кинулся.
Когда проснулся - светает. В хате - пусто, а хозяйка на досветьи хлопочет у печки. Приподнимаясь, Ваня ненароком подвернул раненую ногу и громко охнул.
- Чертоломит? - грубовато спросила хозяйка. - Я тебе палку счас спроворю, заместо костыля.
А на улице, вроде летней порой, раскатами громыхал гром, не грозовой, за стеной хатки гулко ухали пушки.
- Немцы выходят из окружения, а их тут лупцуют, - объясняла разговорчивая женщина.
Салогуб зашевелился, разглядев Ваню, натужно спросил:
- Живы?
Днем охромелый Ваня Гвозденко с палкой выполз на солнышко. Хотелось глянуть, что на улице делается. Увиделся с Василием. Тот рассказал:
- Уходим с танкистами, всех нас забирают.
Так больше Ване и не довелось тогда с ними встретиться.
Навестил раненых незнакомый командир (танкисты, наверное, похлопотали). Офицер расспросил подробно о десанте и выписал бумагу в ольховатский госпиталь: партизаны такие-то направляются на излечение. Сказал прощаясь:
- Потерпите, дорогу от немцев расчищаем.
Пообещал:
- Санитарка зайдет, перебинтует вам раны.
• • • • •
...В вечерний час 27 января Советское Информбюро сообщало: "В районе Варваровка - Шелякино после непродолжительного боя сдалась окруженная группа противника численностью в пять тысяч солдат и офицеров".
Петр Чалый
Источник: газета "Воронежская неделя" N 23 (2060), 06.06.2012г.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012
