 |
02.02.12
История из жизни. Раннее увлечение, или Как я стал журналистом
 | |
Геннадий Литвинцев. | В клубе стройтреста у нас по субботам и воскресеньям танцы. Девушки стоят вдоль стенок или, пока не определились кавалеры, танцуют друг с другом. А ты только глаза переводишь, ищешь такую, чтоб сердце екнуло, подсказало: это она!
В школе у нас тоже бывали свои вечера. Но какой интерес топтаться под надзором учителей, а потом провожать наших скромниц! В шестнадцать лет встревоженная душа рвалась к свободным и веселым девчонкам из строительного училища. Почти все они были с Украины, приехали на целину из своих колхозов за паспортами, вольной жизнью и женихами. Не знаю, на каких конкурсах их там, на Украине, выбирали, но только от некоторых трудно было глаза отвести. Да, потом в жизни у меня были большие города, университеты, редакции, путешествия, а только такие красавицы, как там, в целинном поселке, почему-то нигде больше не встретились…
«Самая-самая» из них – Аня Заводская. О ней сначала мне ребята рассказывали: ух, какая! Я ее, между прочим, "отнял" у Сашки-электрика. Парень был старше меня, к тому же не из местных, командированный из самого Кустаная. Ходил таким фраером: серое пальто, красный толстый шарф вокруг шеи. Но в тот вечер на танцах Аннушка стояла одна. Серые глаза на круглом лице с ямочками смеялись и звали. Сердце забилось. Подошел, пригласил. И после второго же танца позвал на улицу - что изнывать в духоте!
Стоял март, только что отшумел буран, и поселок весь был завален сугробами. Долго мы бродили под звездами по прокопанным снежным туннелям. Под каким-то забором остановились.
Знал я и помнил, что в первый вечер к девчонке, хоть и самой отчаянной, лучше не лезть. Правило тогда существовало неписаное (нынче, кажется, его отменили?): поцелуи начинать не раньше, чем с третьего свидания, иначе можно и пощечину схлопотать.
Анечка - по тогдашней моде, в мужской меховой шапке, большой и пушистой, и в шубке, а я - налегке, в куртке и с голыми руками. Молодечеством считалось тогда у нас ходить по морозу без шарфа и перчаток. Она увидела, что я руки в карманы прячу, а на нее лишь робко взглядываю - сама шубку свою распахнула: "Согрей руки о мой свитер, он у меня пуховый, мама вязала". Помнится мне этот свитер - какой мягкий, нежный, горячий!
Пошли свидания, каждый вечер. Заходили с ней в недостроенные объекты, и там на древесноволокнистых плитах: "Ну ты и нахал! Пуговки оборвешь! Дай сама расстегну. В школе что ли вас этому учат?" Про школу нарочно, чтоб меня позлить.
Жил я у тети, и она уж за школьное мое успеванье забеспокоилась: девятый класс, а с физикой-химией у меня нелады, классный руководитель нажаловался. Но если вечер подходит, а с Аннушкой назначено, и вкус ее вишневой помады на губах - какая сила остановит в шестнадцать лет!
Но нашлись же вихри враждебные! Главный воспитатель училища, свирепый наш гонитель среди ребят звался Полковником. Сейчас-то, конечно, я способен даже и посочувствовать ему, как представишь под своим надзором двести девчонок пятнадцати - семнадцати лет. Вишенье цветущее, белая черемуха! А шмели-осы так и вьются, так и гудят...
Полковник - он в самом деле был из военных, не знаю только, в каком действительно звании, - действовал привычным ему порядком. В клуб и в баню воспитанниц водил по поселку строем, на воротах училища обустроил КПП с дежурными, выход за территорию - строго по увольнительной. По периметру училища возвел глухой забор.
Да все равно: то в одном, то в другом месте от забора сами собой отваливались доски и возникали лазы. В отчаянии додумался Полковник опутать ограждение колючей проволокой, грозился даже ток по проволоке пустить. Фронт есть фронт - и никакого братанья! Трудно стало встречаться. Ждешь танцев в субботу, с них и сбежать можно вдвоем в весеннюю темноту.
Тут и май подоспел, праздники. Гуляли мы по поселку с гитарой. И сами не заметили, как забрели на заповедную территорию. Встретил нас Полковник непраздничными матюгами. Выхватил гитару у Кольки и вдребезги разбил об асфальт. Не стали мы связываться и ушли.
И задумал я мщение - не пацанское - хулиганское, а посерьезней: написать фельетон в районную газету. Дорогу в редакцию я знал, да более того, с некоторых пор числился у них юнкором. Еще в восьмом классе, надумав выходить на широкую дорогу литературы, отправился я на велосипеде в райцентр со стихами.
Как сейчас вижу: тучный Жаназар Бокеевич, редактор, разглядывает меня с легкой усмешкой, подвигает пиалку с чаем, а сам берет и читает мои листки. "Вот это можем поставить, про целину", - говорит он. Еще бы! Я же тот стишок специально и сочинил, понимая, что элегии и мадригалы (а стихосложению я учился у классиков) мало подходят для будничных страниц районки.
- Стихи хорошо, а не хочешь ли попробовать себя журналистом? - продолжал редактор. - Написал бы, как элеватор готовится к приему нового хлеба. Возьмешься? Я позвоню директору.
На другой же день я отправился на элеватор. И директор собственной персоной показывал мне, мальчишке, бетонные амбары, рассказывал, объяснял. Целую тетрадку я тогда исписал и повез в редакцию. И снова Жаназар Бокеевич читал, посмеивался, что-то черкал. А в газете заметка вышла совсем маленькая и с чужими словами, не узнать. Это я потом понял, что в газетах язык особый, он вроде бы и похож на человеческий, но все равно какой-то другой, каким в жизни люди не говорят. Главное - вышла же, вышла заметка, под моим именем! А потом и вторая, и третья. Так забрезжил манящий свет славы.
А мне не дают видеться с Анечкой! Сердце горело, ум пылал. Взявшись за перо, я без лишнего политеса назвал установленные Полковником порядки тюремными, самого его самодуром и тираном, кажется, даже сравнил ПТУ с фашистским концлагерем. Закончил же фельетон железным выводом: муштрой и грубостью, мол, нельзя заменить сложную и многогранную воспитательную работу с молодежью, к какой призывает нас партия. И заголовок дал беспощадный - "За колючей проволокой".
Конечно, "концлагерь, самодурство и тиранию" редакция вырезала, но все остальное оставила. Главное - заголовок. Материал получился громовой! О нем говорили в школе. Я ходил по поселку героем. И на другой вечер, конечно же, отправился к воротам училища. Меня окружили друзья. Дежурные с интересом посмотрели в мою сторону и тут же стали накручивать телефон.
Спустя минуту на КПП показался Полковник. Дружки быстро ретировались, а я остался стоять. Во мне появилось самоуважение.
Полковник подошел и неожиданно протянул руку:
- Надо поговорить.
- Давайте.
- Не на улице.
Я пошел за Полковником на территорию. Не станет же он меня теперь бить!
Зашли в его кабинет, Полковник предложил папиросы. Закурили.
- Что ты выступаешь? - неожиданно тихо спросил Полковник. - Кому это нужно?
- А что - неправда?
- Да не в том дело. Не мог прийти, сказать по-человечески? Да знаю я, к которой ты ходишь. Ну и ходи, ты ж парень нормальный, не хулиганишь. А подлянку устроил. Из райкома звонили. На хрена мне такая летка-енька?
Я покуривал и молчал.
- Колючку я, конечно, сниму. А за девчат кто будет отвечать? Вы с Бокеевым? Перепортят всех, - проговорил озабоченно Полковник.
- А что - жалко?
Он хмуро посмотрел на меня.
- Мне-то что, этому добру все равно пропадать. Но порядок-то должен быть...
Молча докурили.
- Вот что, - подвел черту Полковник. - Я как-нибудь отбрешусь, но и ты больше не дуди. С Анькой гуляйте.
Так ощутил я силу печатного слова.
Через месяц, в июне, Аня закончила ПТУ, послали ее работать в отдаленный совхоз. Уехала, почему-то не попрощавшись. Полковник дал мне ее адрес. Я написал письмо со стихами. Она ответила спустя месяц парой фраз: "Извини, но все-таки ты еще салага. А мне жизнь устраивать надо. Выхожу замуж. Не горюй, учись хорошо, слушайся тетю. У тебя все еще впереди..."
Вот и верь после этого, что женщины падки на известность и славу!
Геннадий Литвинцев
Источник: газета "Коммуна" N15 (25843), 02.02.2012г.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2012
|
