Многие из нас привыкли воспринимать Великую Отечественную войну через призму побед и поражений войск, судьбу солдат и маршалов. Но в памяти миллионов наших людей, оказавшихся в неволе в оккупации, война – это нечто другое: зачастую еще более страшное. Сегодня мы вспоминаем о драматической судьбе жителей воронежского села Урыв - всего одного из тысяч, оказавшихся по ту сторону фронта.
Русские деревни и оставшиеся в них старики, женщины и дети сполна познали зверства оккупантов
После неудач наших войск в мае 1942 года под Харьковом враг перешел в наступление. 6-я немецкая армия устремилась от Старого Оскола на Острогожск. Поздно вечером 11 июля 1942 года плацдарм в Урыве был оставлен нашими войсками, и на следующий день без боя немцы вступили в Урыв. Жителей решили использовать в качестве заслона от обстрела их позиций нашей артиллерией, закрепившейся в Ново-Николаевке, Троицком, Данище.
Мадьяры (так называли венгров, которые воевали на стороне фашистов) хозяйничали в Урыве полгода, до 12 января 1943 года.
Как только оккупанты вошли в село, сразу стали сгонять всех жителей на Зазмайловскую площадь, располагавшуюся на месте современного школьного двора и здания школы. Они насильно выгоняли из подвалов, погребов и других укрытий скрывавшихся там женщин, стариков, детей. А бывало, просто забрасывали туда гранаты, уничтожая целые семьи.
Так погибли семья Павла Пархоменко, состоявшая из семи человек, семья Ивана Пархоменко, состоявшая из шести человек, семья Устиньи Мельниковой, в которой было тоже шесть человек, и много других.
Людям, которых фашисты выгоняли из своих домов, не разрешали брать с собой ни вещей, ни продуктов. Многие выходили в одних рубашках, платьях, босиком. Тех, кто пытался вернуться домой за продуктами и одеждой, расстреливали на месте без предупреждения.
Только на Горянке в своих укрытиях погибло 40 человек, в том числе семь детей до десяти лет.
Привели на площадь Николая Бойкова, он был инвалидом и в армию не годился. Здесь сидела его мать, сестра, жена с ребенком. Николай пас коров у Дона под горой, там его и взяли мадьяры. И вот идет он, опустив голову на болезненно искривленной шее, а мадьяры подгоняют его криками, не дают ему подойти туда, где сидят его самые близкие люди. Отвели в сторону, и на их глазах расстреляли.
За что? Что сделал этот тихий, покалеченный болезнью человек? И не было в ответ на это зверство людского плача. Страх привел людей в какое-то оцепенение. Мать его беззвучно раскрыла рот, зажав его руками, и рухнула на землю.
Вскоре здесь же расстреляли Григория Токарева, Никиту Гусева, Павла Даниловича. Так на глазах у сотен людей фашисты расстреляли восемь человек.
Мадьяры хозяйничали в селе: на Подоле, в Когиновом саду, на Талицкой, на Горянке, - везде стояли их машины, пушки, подводы, кухни, повозки с привязанными к ним лошадьми. А полураздетые фашисты разгуливали по селу, мародерствовали, поливали себя холодной водой от жары, жевали сало, ели вишни.
Многие разлеглись на травке, перебрасываясь друг с другом словами, и смеялись над нашими людьми. В этот же день они полностью «очистили» село от живности.
Но вот из Кругляка (так называется местный лесок) выскочили три легких наших танка на полной скорости, промчались по Прогону, Подолу, Горянке. Трещали под их гусеницами машины, пушки, подводы, метались и дико ржали оторвавшиеся лошади. Мадьяры, не осознавая, что происходит, бросились в разные стороны. А танкисты давили все, что попадалось на их пути, и вели непрерывный обстрел по скоплениям солдат и техники.
Сидящим на площади не видно было, что происходило на улицах села, слышали только рев моторов, ржание лошадей, дикие вопли людей, усиливающуюся стрельбу. Хорошо разглядели они наши танки только на горе, у церкви. Красным заревом взрывов накрылся весь пустырь около церкви. Опомнившиеся захватчики ударили по нашим танкам, скрывшимся на Горянке.
Все стихло. Вскоре показались подводы с ранеными гитлеровцами.
Зверства после этого только усилились. Фашисты отыгрались на мирных жителях.
Невольников подняли с площади, колонной направили к Покровской церкви, что стояла у обрыва Дона. Загнали в нее, набили до предела. Люди стояли вдоль стен, у колонн, теснили друг друга, освобождая для себя хоть крохотное местечко. Не оставалось ни сантиметра свободного пространства. А урывцы, подгоняемые плетками, все заходили и заходили в церковь, набиваясь в нее до отказа.
Уже через час в церкви стало душно. Люди снимали с себя одежду, и это спасало их. Из церкви никого никуда не выпускали. Наполненные неприятными запахами испарения поднимались к верху. Хотелось пить. Жажда нарастала, а пить было нечего. Кричали дети.
Сквозь это разноголосье всюду слышалось: "Пить! Мамочка, я хочу пить!" Детская мольба тонула в гуле людских голосов. Вскоре по церкви сплошным душераздирающим эхом проносилось: "Пи-и-ить!" Когда не оставалось надежды на спасение, снаружи в разбитые окна стали подавать воду.
Крики, давка, стоны, плач, жажда, боль… все смешалось в общий ужас.
Мадьяры хотели взорвать церковь вместе с людьми, находившимися внутри. Но вдруг появился какой-то немецкий офицер из Репьевки и отменил приказ о взрыве (ходила молва, что это был наш разведчик).
Страшную ночь пережили урывцы. Утром следующего дня им разрешили выходить из церкви, но размещаться в пределах ее ограды.
Однако зверств не убавилось. Теперь выискивали партийных, активистов, находили прятавшихся мужчин и тащили их в единую колонну. Немецкий офицер остановился рядом с Матвеем Портных. На нем была полинявшая гимнастерка - в Урыв он вернулся из госпиталя после тяжелого ранения. "Солдат русской армии?" - озлобленно спросил фашист. Матвей молчал. Немец резко толкнул его в сторону, а затем подвел к яме, которую выкопали по приказу фашистов урывцы. Офицер что-то крикнул своим солдатам, и те столкнули Матвея в яму. И стали его закапывать. Заживо погребенный, он долго не умирал. Здесь же стояла мать, жена, жены его братьев с детьми. Все видели, как волновалась земля над его могилой. То вздымалась, то резко проваливалась. И оттуда все слышался слабый голос, просивший пощады.
Даже карателей напугал живой холм. И тогда они притащили убитую лошадь и навалили на могилу Матвея.
Возле церкви немецкие солдаты схватили учительницу, Эмилию Акимову, и зверски убили ее. Всего здесь расстреляли 11 человек.
Вспоминает Анна Кошелева: "Когда нас выгнали на площадь у церкви, из толпы стали выбирать жен коммунистов, учителей и расстреливать. Помню, как убили одну учительницу - закололи ее штыком в живот. Затем пригнали ребят 8-9-х классов, расстреляли и сбросили в яму. Из нее раздавались крики еще не умерших мальчишек".
К полудню людей подняли, выгнали из ограды, разбили на три группы и колоннами погнали к трассе.
Не менее страшной и жестокой была дорога урывцев в изгнание. За малейшее нарушение - варварское избиение плеткой, а чаще - расстрел.
Приведу только один пример.
Когда колонна поднималась от центра Зазмайлы вверх, из нее выбежал Константин Пышнограев с раненым сынишкой на руках, забежал в свой двор. Положив на землю ребенка, хотел взять хотя бы необходимое для сына. Но в это время к нему подбежал конвоир и стал избивать плеткой, загонять обратно в колонну, не давая взять отцу своего сына. Так и остался ребенок лежать на земле у дома. Не дрогнуло сердце фашиста, когда долго еще слышался надрывный плач малыша.
Строй урывцев постепенно растянулся. Отставали старики, больные. Их расстреливали тут же. Отставал от своей семьи и Яков Русиков, который вел под руки своего немощного отца. Старик не мог идти, а сыну не хватало сил тащить его. В середине пути к трассе Яков Степанович догнал своих детей. Он был один. Опустив глаза, смог только выдавить одно слово: "Пристрелили".
Убили на глазах у сына отца, а его плеткой погнали вперед за колонной. Старик так и остался лежать на дороге. Погиб в колонне и учитель Антон Акимов. Всего по дороге до Болдыревки было убито девять человек.
Середина дня. Колонна подходила к трассе. Безжалостно палило солнце. Нестерпимо хотелось пить. Когда урывцы подходили к спуску на Болдыревку, вдруг из ничего, из крохотной, чудом появившейся тучки пошел короткий ливневый дождь. Люди подставляли ладони под струйки дождя, жадно ловили их ртом и слизывали текущие по лицу капельки воды.
Дождь внезапно оборвался, а люди набирали грязную воду из луж и пытались утолить ею невыносимую жажду. Впереди была речка. Как хотелось подойти к ней, напиться вдоволь, освежить прохладной водой лицо! Но никому не разрешили выйти из колонны, подгоняли людей плетками, торопили невольников вперед. Куда? Зачем? Никто об этом ничего не знал. Колонну гнали в неизвестность.
Первой остановкой урывцев было село Солдатское. Пленников разместили в церкви и вокруг нее. Собирались вместе родственники, соседи. Разыскивали потерявшихся детей, радовались встречам, оплакивали потери. Но зверства не закончились.
Фашисты схватили жену председателя сельского Совета Наталью Акименко и повели ее на допрос. Не могу забыть этого злодеяния.
Мне, мальчугану, удалось вылезти из ограды и подсмотреть за фашистами. Два коренастых фрица вывели Наталью из штаба и повели в сторону речки Потудань. Высокая, красивая, с длинными волосами, босая, в белой блузке нараспашку, шла она впереди, не оборачиваясь.
Фашисты подвели ее к речке. Она повернулась к ним лицом, и тут же раздались выстрелы в грудь. Наталья упала затылком прямо в воду. Ее длинные косы, словно цветок, распустились в воде и стали волнообразно метаться из стороны в сторону...
Издевательства продолжались. Офицеры выводили девчат и молодых женщин, забирали с собой и, поиздевавшись над ними, отпускали.
Чтобы избежать такой участи, девчата всякими ухищрениями придавали себе неприглядный вид, который спасал их от разборчивых фашистских насильников.
После "отдыха" урывцев вновь погнали на запад, подальше от линии фронта.
Часть пленников была отправлена в концлагерь близ Алексеевки, другая - 33 человека, отправлена в Германию. Сергей Курочкин рассказывал, что в лагере погибли 16 человек.
И все-таки люди, возвращаясь к пепелищам родных домов, начинали жить снова
Только весной 1943 года после освобождения села от фашистов стали возвращаться урывцы домой.
Из всех сел Коротоякского района больше всех пострадал Урыв. 197 человек его жителей были расстреляны, в том числе 45 детей до 14 лет. 168 человек погибли при обстреле и подорвались на минах. 1164 дома было разрушено при бомбежках, разобраны на блиндажи и сожжены - каждый пятый такой дом в районе был урывский. Колхоз и население потеряли более двух тысяч голов скота.
"Урыв - безлюдный, бездомный, стертый с лица земли - был нами оставлен, чтобы наступать на запад", - так писал участник боев за село Петр Бородовцин.
"В селении Урыв нет ни одного дома, только стоит одиноко, в развалинах церковь без купола среди изредка сохранившихся печных труб от сгоревших домов. Слабый ветерок доносит до нас затхлый запах горелого тряпья и обожженной земли. Нет здесь ничего живого. Даже кровожадный ворон не кружится в поисках добычи", - писал другой участник боев, Петр Нечитайло.
По воспоминаниям односельчан и собственным
подготовил Михаил Волков
Источник: газета "Воронежская неделя" N 25 (2114), 19.06.2013г.
Чтобы оставить комментарий, необходимо войти или зарегистрироваться.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2013