Воронежские новости - Судьбы. Ее Ромео звали Пепино

Александр ВЫСОТИН

г.Воронеж

Летом сорок второго года в воронежское село Дьяченково вошла четвертая рота дивизии «Пасубио» итальянского экспедиционного корпуса. Дивизия вскоре полностью сменила здесь немцев, которые, простояв на этом рубеже более двух месяцев, расстреляв всех, кого они захотели, передали позиции итальянцам. В дом, где жила русская девушка Клава с матерью, определили на постой вместе с другими постояльцами молоденького итальянца, солдата медицинской службы Джузеппе Арджоласа. Он-то и влюбился в русскую девушку.

Кстати, она того стоила, что Джузеппе Арджолас подтвердил в первом же письме полвека спустя:

"Дорогая Клава! Я так звал тебя, никогда не забывал тебя, я был влюблен в тебя, но не потому, что хотел какую-то женщину, а потому, что ты удивительная, прекрасная, умная девушка. Ты для меня – все. Я хотел быть всегда с тобой, надеялся вернуться к тебе. Но так, к сожалению, не получилось. Благодарен тебе за то, что ты нашла меня, и я уверяю, что тоже часто говорил о тебе в моей семье. Знаешь, я еще помню несколько слов по-русски. Несмотря на то, что прошло много лет, не терял надежды, что в один прекрасный день получу известия от людей, которые в далеком 1942 году оставили в душе моей незабываемые чувства. Я разволновался, когда увидел свою фотографию, которую ты, Клава, хранила столько лет. Я - Пепино, и, вопреки всему, вернулся живым и невредимым к матери, которая долгих пять лет считала меня погибшим… Нежно обнимаю тебя, моя любимая.

Твой Пепино".

А предыстория этого и последующих писем такова.

В декабре сорок второго рота, в которой служил Пепино, как он просто называл себя, ушла из села в связи с начавшимся большим наступлением русских. У Клавы от постояльца на память осталась только фотография да чувство, которое именуется любовью.

И вот... Через сорок с лишним лет зарубежные строители, в знак благодарности за внимание русских к могилам итальянских солдат, начали возводить на месте бывшего штаба итальянского корпуса детский сад. Сюда и пришла однажды пожилая женщина. Будто судьба ее привела!

В это время здесь пребывала делегация туристов - ветеранов прошедшей войны, именуемой в России Великой Отечественной. Женщина в простодушии подошла к переводчице, показала фотографию и попросила узнать: может быть, жив Пепино? Итальянцы взяли снимок и пообещали все выяснить. И - разыскали Пепино. И полетели в Россию его нежнейшие письма. Их опубликовала тогда и наша, в переводах, конечно, и итальянская пресса.

Оккупантов, как принято во всем мире, цветами не встречают - цветами встречают освободителей. Итак, в результате захвата "чужой, отдаленной и враждебно настроенной страны" населению этой страны волей-неволей приходится с оккупантами жить. Здесь, точнее будет, слово "уживаться", оставаясь "враждебно настроенной" стороной.

И все-таки, со временем, чувство страха не то, чтобы притупляется, оно заглушается жизненной необходимостью приспосабливаться. Это когда вопреки принципу "с врагом как с врагом" приходится осознавать - вот оккупанты, а вот мы, мирные жители, и надо выживать, то есть что-то находить есть-пить, как-то обогреваться, детей хранить, ухаживать за оставшейся живностью. По некоторым откровенным воспоминаниям бывших в оккупации, выходило, что в житейской повседневной суете порой просто-напросто забывали о том, кто есть кто. Потому и возникали: то странное уживчивое соседство, то что-то похожее на дружбу, и очень и очень редкое похожее на любовь.

Конечно, та история любви итальянского парня и русской девушки есть лишь любовь в письмах, а той, как бы это поделикатнее сказать, "конкретной" что ли, любви не было.

Подтверждение такого заступничества за романтическую любовь письмо жены Пепино Марии:

"Дорогая Клавдия! Позволю себе обращаться на ты, поскольку для меня ты как родственник, как сестра даже. Пепино всегда говорил о тебе и о том, как много хорошего сделали ему ты и твоя мама во время войны. Вы были для него как родная семья. Я хочу поблагодарить тебя за все за это и думаю, что мы перед тобой в большом долгу. Надеюсь, будет время, когда мы все увидимся, и я смогу отблагодарить тебя. Низкий тебе поклон.

Мария".

Иногда он, прижимая руку к груди, шептал: "Аморе, аморе..." Клава тогда, показывая в сторону широченного Дона, терпеливо и ласково поправляла: "То речка, глупый, а не море". Он же мотал головой и каким-то особым голосом повторял и повторял: "Аморе, аморе..." Клава потом не раз с удивлением передавала подругам, мол, смотрите, как любит море...

После войны итальянские военнопленные отрабатывали за период оккупации по полной программе.

Скорее всего, дальше я возьму на себя в чем-то непосильную ношу, касаясь темы "оккупант" - "плохой оккупант" - "хороший оккупант". У воронежцев, побывавших в оккупации, есть своя неофициальная градация, что по степени злости в отношении к мирному населению были немцы (хотя и они, по некоторым свидетельствам, не все, как говорится, были на одно лицо), потом - мадьяры. Про итальянцев мнение, как бы это поточнее сказать, более доброжелательное. Сошлюсь на читательскую дискуссию на страницах россошанской районной газеты осенью девяностого года в связи с установлением в августе памятного знака итальянским солдатам, погибшим на территории района в годы войны.

В ответ на письма, что не надо винить местные власти за разрешение на установку памятного знака итальянским солдатам, что не следует держать зла на них, ведь они не по своей воле пришли в наш край, к тому же вели они себя доброжелательно к местному населению, были и иные письма. Вот слова фронтовика, слова как надрывный крик:

"...И вдруг солдатам оккупационной армии в Россоши открывается памятник! За какие заслуги? Может, за то, что итальянцы вместе с немцами грабили нашу страну, уничтожали ее культуру, быт и обычаи? ...А может, за "заслуги" итальянских солдат, которые по своему южному темпераменту были несколько "мягче" немецких солдат?"

И не надо судить ветерана войны (так он подписался вместе с фамилией) за то, что в его понимании нет оправдания тому, что итальянцы "были несколько "мягче" немецких солдат". Ветеран прошел войну, где, по известному стихотворению Михаила Светлова "Итальянец", у него была обязанность на справедливое возмездие итальянцам, потому что, действительно -

...Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю - Россию, Расею -
Разве ты распахал и засеял?
Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного.

"Нежная, милая Клава! Ты ведь, наверное, не знаешь, что я попал в плен на Дону в декабре 1942 года. Меня ранило, когда везли в лагерь. Одна пуля прошла сквозь правую руку. В лагере мне помогла русская женщина-врач. Она была пожилой и много помогала мне. Для нее я стал сыном. Так я узнал настоящую материнскую любовь. Она спросила меня, знаком ли я с кем из русских. Я ей ответил - да, со многими, но особенно с одной девушкой. И назвал тебя, моя любимая Клава".

По неведомому для меня стечению обстоятельств, но в тот же год читательской дискуссии в россошанской районной газете, только пятью месяцами раньше, прочитал я в областной газете "Коммуна" очерк журналиста Виктора Силина "От имени правительств и народов".

Из очерка о Макаре Васильевиче Волкове, уроженце острогожского села Девица, участнике итальянского Сопротивления, каковым он стал после побега из плена, следовало, что Макар Васильевич хорошо воевал на итальянской земле, был награжден грамотой ООН: "От имени правительств и народов Организация Объединенных Наций благодарит за участие в борьбе с врагами. В обновленной Италии обладатели этих грамот будут объявлены патриотами, боровшимися за ее честь и свободу".

В том "коммуновском" очерке все располагало к герою, к его удивительному человеческому умению приспособиться к войне с фашизмом в чужой стране, рядом с итальянцами, не зная их языка, традиций, особенностей национального характера.

Но меня тогда поразил не только этот, пусть и значительный факт. А то, что журналист честно написал, что Грамота ООН "от имени правительств и народов" не стала охранной грамотой от односельчан. Нет-нет да слышал в спину Макар Васильевич такой примерно набор обжигающих слов: "Тоже нашелся герой Сопротивления. Сталин говорил, что у нас пленных нет и быть не может. Есть только предатели и изменники".

Когда в одной из центральных газет появилась публикация о романтической истории несбывшейся любви в письмах, то в селе по-разному ее восприняли. Подруги возраста Клавы упрекали: "Какая ты, Клавка, оказывается, скрытная!.." Были и такие, кто спьяну или сдуру обзывали всячески...

Карточку Пепито она хранила за иконой, подальше от беды. Фотография могла стать, по тем временам, и уликой в измене Родине.

Лишь чаще, чем другие частушки, Клава на сельских вечеринках повторяла одну:

Мне миленок говорит,
Дарю карточку свою.
За любовь его горячую
Четыре подарю.

Когда вышла замуж, тем более, о той фотографии не проронила ни слова. Как знать, как муж отнесся бы к ее тайне. И только после смерти мужа, в красном углу, рядом с иконой, повесила два портрета, которые сделал фотограф, разъезжавший по селам в поиске заказов.

Два портрета. Она и Пепино.

Оба - молодые, невинные и радостные...

Источник: газета "Воронежская неделя" N 19 (2108), 08.05.2013г.

Чтобы оставить комментарий, необходимо войти или зарегистрироваться.

Источник: Газета "Коммуна"

[Последние] [Архив]