Судьба и книга
Александр Нестругин
Петропавловский район, Воронежская область
(Продолжение. Начало в N91)
Конечно, Степан, не мешкая, двинул на ферму – и что же там увидел? Да, ферма прямо-таки образцово-показательная: «корпуса добротные, из белого кирпича», "чисто выбеленное общежитие для доярок, с флагом над козырьком крыльца". И доярки не абы какие: "Два года назад, сразу после мартовского Пленума, на ферму пришли вчерашние десятиклассницы. Они пришли туда всем классом, и ферма стала комсомольско-молодежной".
Что, от "советскости" скулы сводит? Да, уважаемые читатели, Юрий Бобоня, певун-плясун-забияка, выпивоха и сиделец, - писатель советский. Причем не "по обстоятельствам", а по внутреннему убеждению. По воспитанию. По вере в жизнь и пониманию справедливости. С этим придется смириться даже тем исследователям литературы, которые нынче все советское меряют презрительно-уничижительным, как плевок под ноги, словцом "совок". Выглядит это сочетание парадоксом, но только на первый взгляд. Их, таких вот далеких от хрестоматийного глянца "правдох" в те времена было немало, в том числе и в литературе. Стремление к справедливости в крови у русского человека.
Но сейчас речь о другом. О том, что в этом словосочетании - "советский писатель" - главным является ( и всегда было таковым) не прилагательное, а существительное. Вот и с этой комсомольско-молодежной фермой… Конечно, напоминает она литературный лубок, агитку, но лишь отчасти: были, были ведь тогда и такие фермы, жаль только, что мало их было. Зато доярки на этой ферме - вовсе не плакатные, а очень даже живые, - задорные, смешливые, на язык острые. Если меня спросите, то отвечу уверенно: я их знаю, они из наших мест. Да и вы их за своих признаете.
С такими девушками, как Надя Агашина, Шура Надейкина и их подруги, впору было не только в клубе порядок навести, но и голомазов всяческих вместе с пылью да паутиной из нашей жизни повымести. А Степан, Дина, Алешка, сутками не вылезавший из трактора в страдную пору комсорг Виктор Демин - им не помогли бы разве? Мало того, что тогда, в разламывающихся, как весенняя льдина, годах восьмидесятых, не позвали их, не спросили - так ведь вдобавок невесть откуда, из темных щелей по-змеиному выползшие "прорабы перестройки" заболтали народ, затуркали, головы заморочили. Дескать, порядок наводим, паутину хотим извести. Эх, кабы не та столичная гниль, не пауки те ядовитые во главе с Мишкой Меченым!..
А у нас в повести все еще идет своим чередом жизнь - та, прежняя, настоящая. Степан записывает в своем дневнике: "А с побелкой к обеду все было кончено. В клубе устоялся запах мокрой глины и мела - необъяснимо-родной запах из моего детства, когда мать делала субботнюю уборку в комнате, а мне приказывала разуваться в сенцах и ходить босиком только по половикам..."
Обложка книги Юрия Бобони, изданной в Москве
Помню, Степан, и я этот запах, еще как помню - до рези в горле. И так хочется мне, наивно-неразумному, надеяться, что ничего худого не случится, и все еще сбудется - и у тянущегося к настоящему искусству твоего друга Алешки Литаврина, и у неугомонных девчонок с фермы "Эврика", и у тебя с Диной. И - у страны...
Главный герой повести "Самая кровная связь" Эдуард Отаров - сирота, да к тому же и "нахаленок": мать умерла, когда он был еще мальцом, а отца, солдата одной из двигавшихся к фронту воинских частей, он не знал вовсе. "Нахаленок Эдя на собаке едя" - дразнили его огольцы-сверстники, он лез в драку, ну и... Жил парнишка в селе Лебяжьем с бабушкой и дедом, колхозным кузнецом, приглядывался к дедову ремеслу.
Потом бабушка умерла. Дед, который обычно рюмки не чурался, на поминках даже не пригубил стопки, "сидел молчаливый и осунувшийся". Врезалось в память и это: "Когда мы остались с ним вдвоем, он пустыми глазами пошарил по комнате и заключил: - Теперь мы обое сироты...А жить будем! Эх!..." И пошла их жизнь сиротская - трудная, не слишком сытая, послевоенная. Но вот уже "свели на бойню последнюю пару волов", "две новенькие полуторки, потом два самосвала засновали по пылючим лебяженским улицам".
В кузне же молотом стучал все чаще внук, а дед, Афанасий Лукич, - молоточком... А еще была школа, первая юношеская любовь - Аленка Лаврова. Недолгая работа в колхозной стройбригаде - и проводы в армию: "Стройная, налитая силой, заневестившаяся Ленка, на виду у деда и оторопевшей тети Паши, целовала меня в губы и щеки на военкоматовском дворе..." Матросская служба в далеком Владивостоке, растянувшаяся на долгие семь лет: сначала срочная, потом сверхсрочная, поскольку любимая Ленка - да, так бывает в жизни! - не дождалась, вышла замуж за мелиоратора Артамонова.
Заочная учеба в университете на журналиста, первые литературные опыты. Как потрясение - смерть деда, почему-то показавшаяся внезапной, оглушившая. И - возвращение на родину, в Лебяжье, изменившееся к лучшему, но не переставшее от этого быть черноземной пыльной глубинкой. Неужели место здесь уже повидавшему мир молодому и сильному парню, будущему журналисту? Разве это высокая, достойная цель - "быть именно там, чтобы по вечерам желтели отаровские окошки"? Не будем торопиться с ответом.
Человек себя ищет. Себя, а не антураж для безбедного, безоблачного существования. Себя - не собой любимого, а нужного людям.
И то, что Эдуард Отаров, оставшись в Лебяжьем, оказался вскоре в карьере каменном, стал камнебойцем - не прихоть председателя колхоза Басова и не просто мелкая месть бывшего мелиоратора, а ныне бригадира строительной бригады Артамонова. И даже, в определенном смысле, не воля автора повести: человек, ищущий себя, редко ходит по проторенным, "гладеньким" дорожкам. И конфликт с недавним сидельцем, мнящим себя местным "авторитетом" Петькой Куликом, которого Артамонов подговорил выжить Отарова из бригады, не из пальца высосан, он должен был случиться.
Конфликт - да, а вот драка? Она вроде бы герою нашему совсем ни к чему. Тем более что "потерпевший" Кулик после нее в больницу двинул, а Артамонов требует от Басова "принять срочные меры".
(Продолжение следует).
Источник: газета "Коммуна" 92 (26308), 28.06.2014г.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2014