Воронежские новости - Таганка как прививка

22.05.15

Таганка как прививка

Театр | Московский театральный критик Алла Шендерова прочитала в Воронеже лекцию о великом режиссере

Темой разговора, состоявшегося в Малом зале Камерного театра, был театр Юрия Любимова. По мнению критика, эти спектакли повлияли на многих режиссеров конца XX века, даже, казалось бы, далеких от этой эстетики: Эймунтаса Някрошюса, Петра Фоменко.

Виталий Черников

Алла Шендерова. Фото Виталия Черникова

У Аллы Шендеровой к театру на Таганке - личное отношение. Еще будучи школьницей, она услышала о приезде Юрия Любимова, лишенного за несколько лет до того советского гражданства, в Москву. А потом ей довелось два года проработать уборщицей в его театре. Тогда она и не собиралась поступать в ГИТИС, училась в другом вузе. Сидела с ведром и шваброй на репетициях Любимова, и это стало, по ее признанию, прививкой на всю жизнь "от псевдореалистического, псевдопсихологического искусства, к которому, к сожалению, склонен наш театр".

- Когда я пришла на Таганку, оказалось, что все тамошние уборщицы были "ударены" спектаклем Анатолия Васильева "Серсо". Я его не успела увидеть, а они знали "Серсо" наизусть. Это многое говорит о том, какой климат был в этом театре даже в начале 1990-х! По-моему, все они потом получили высшее образование.

История Таганки в значительной мере - история запрещенных спектаклей. Чудо, конечно, что такой театр вообще существовал в брежневском СССР. "Живой" был законсервирован 20 лет, его официальная премьера состоялась в перестройку. Едва не был закрыт уже первый любимовский спектакль, "Добрый человек из Сезуана" по пьесе Бертольда Брехта, который родился как учебная работа со студентами. В старом здании Щукинского училища он собирал толпы зрителей, став сенсацией в стране, где партийные чиновники боролись с "формализмом" в искусстве. А Любимов шел к содержанию от формы, у него все подчинено ритму. Для советского театра это стало революцией; зритель, который в последний раз нечто подобное мог видеть в конце 1920-х, был потрясен, официозные же критики выражали недовольство, находя в "Добром человеке" элементы "политического скептицизма" и "критики социалистического общества".

- Дело не только в содержании, достаточно просоветском, - объясняет критик. - Дело в эстетике. 1963 год - расцвет реализма во всех формах; к этому времени относятся попытки закрыть "Современник". Во всех театрах страны - подробные реалистические декорации. А тут - рисованные таблички "Фабрика", "Табак", огромный портрет Брехта, несколько ученических столов, которые Любимов и его студенты стырили из Щукинского училища, никакого грима и париков... Вопиющая условность. И еще - формализм! Его спектакли были выстроены порой как балет. Существовала некая голая схема, каркас, позволявший представлению существовать десятилетия, не устаревая: уже с участием других актеров.

Когда Юрий Любимов возглавил прозябавший до него Театр на Таганке, он снял с репертуара почти все спектакли и начал создавать новый репертуар, прославивший эту сцену. Одним из нововведений нового худрука стал худсовет, в который вошли наиболее яркие представители советской либеральной интеллигенции: Петр Капица, Николай Эрдман, Борис Можаев, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина... В одном из показанных на лекции в Воронежском Камерном театре фрагментов обсуждений с худсоветом прозвучали чья-то восхищенная характеристика любимовского "Гамлета" как спектакля "почтительно непочтительного" к Шекспиру.

- Посмотрите, что происходит сегодня. Нам опять говорят, что мы непочтительны к классике и что надо ставить только по какому-то "классическому канону", которого нет и быть не может. К сожалению, наша история ходит кругами, - констатирует Алла Шендерова.

Опыт существования (и выживания) любимовской труппы, разумеется, может оказаться особо ценен для нынешних российских режиссеров, которым в XXI веке приходится объяснять смысл метафор и элементов декорации то чиновникам, а то и прокурору. Один из свежих примеров - уничтожение новосибирского "Тангейзера". Несколько лет назад в ряде театров столицы произошла смена поколений: пришли новые главные режиссеры. И теперь уже этих творцов люди, имеющие к пропаганде и агитации гораздо большее отношение, чем к искусству, учат, как ставить спектакли, как работать с актером, как искать язык, адекватный сегодняшнему дню и вдруг помолодевшей зрительской аудитории.

- Нам говорят: "Давайте ставить классику как классику, давайте ставить Чехова как Чехова, Пушкина как Пушкина". Но какого Чехова? Какого Пушкина? Пушкинская Татьяна писала Онегину на французском - давайте заставим актрису выучить язык, оденем ее в кринолины, заставим выучиться танцевать, чтобы все было "как у Пушкина"! - иронизирует критик.

Алла Шендерова подчеркивает: любимовский "Борис Годунов" по пьесе А.С.Пушкина был запрещен не столько из-за того, что самозванец был одет в тельняшку (сейчас поводы для доносов на режиссеров не менее нелепы), а всетаки из-за предъявленного публике (и чиновникам, решавшим судьбу постановки, которую годы спустя будут изучать театроведы по уцелевшим любительским видеосъемкам) пушкинского текста. И еще - из-за нового, актуального смысла, который возник, когда этот текст зазвучал со сцены в начале 1980-х. В 2015 году сразу несколько известных режиссеров неожиданно обратились к пушкинской трагедии. Получается, "Борис Годунов" обрел в наши дни новые смыслы. Для театра это, конечно, здорово. А вот хорошо ли для страны, если Пушкин и Шекспир, Мольер и Салтыков-Щедрин остаются авторами произведений "про нашу жизнь"?

Источник: газета "Коммуна", N 55 (26444) | Пятница, 22 мая 2015 года

Источник: Газета "Коммуна"

[Последние] [Архив]