 |
30.01.15
Мария Мордасова из рода Яркиных
Имя в искусстве | К 100-летию со дня рождения великой русской певицы Марии Николаевны Мордасовой
Виктор Силин
Входная дверь то и дело непрестанно хлопала. И всякий раз в репетиционную вместе с хористами и плясунами нахально вваливался клуб ледяного воздуха.
- А мороз точь-в-точь как в сорок третьем, и сугробы намело – не пройдешь - не пролезешь. Я, вот, нынче полные бурки снега набрала, пока бежала на репетицию, - первое, что выпалила Настя Кузнецова всей честной компании хористов, уже чин - чином выстроившихся в одну линию.
- Да у тебя, подруга, и нос как у Деда Мороза, - весело подмигнула Мария Мордасова. - Краснющий! - И крепко обняла Настю за плечи, прижала к себе.
Мария Мордасова. 1960 г. Фото из архива «Коммуны»
В тот день исполнялась третья годовщина, как Воронеж освободили от немцев, и по сему поводу намечался большой концерт Воронежского хора. А с утра - генеральная репетиция. Все не то чтобы явно мандражировали, но чувствовалось какое-то внутреннее волнение. Оно заставляло собраться, сгруппироваться.
А тут еще спозаранку на репетицию пожаловали первые участницы крестьянского хора Митрофана Ефимовича Пятницкого, а ныне - колхозницы, Кривцова и Калашникова. И от этого волнение еще больше усилилось: как они, познавшие уроки выдающегося фольклориста, оценят их пение?
Из небольшой комнатки, расположенной притык к репетиционной, друг за другом вышли худрук Воронежского хора и композитор Массалитинов, директор Рогинская и участницы хора имени М.Е.Пятницкого Кривцова и Калашникова. Обе были в валенках, с накинутыми на плечи видавшими виды шаленками, когда-то черными в редкую полоску, а теперь изрядно полинявшими, ставшими серыми и невзрачными.
Массалитинов, чуть выждав, негромко, но с нажимом на каждое слово произнес:
- Итак, начнем. Пройдем все по порядку.
Тут же шум умолк, а гости и Рогинская присели на лавку, стоявшую неподалеку вдоль стены.
- В этом году мы отмечаем славный день освобождения любимого города в условиях мирного строительства, - вышла чуть вперед ведущая концерта. - И воронежцы, весь советский народ, от чистого сердца благодарят доблестную Красную Армию и величайшего полководца, мудрого и гениального товарища Сталина. Им мы обязаны жизнью, радостным настоящим и прекрасным будущим. С этими мыслями и чаяниями воронежцы идут навстречу выборам в Верховный Совет СССР, которые состоятся 10 февраля. И потому сегодняшний большой концерт мы открываем песней о первом всенародном кандидате - товарище Сталине "Ты цвети, наш край родимый", написанной композитором Константином Масалитиновым на слова поэта и сказителя Ивана Ольховского.
И тут же, без малейшей паузы, вступил хор:
Сталин - вождь
великий, мудрый,
У советского руля,
Ты цвети, наш край
родимый,
Славься русская земля. Получилось широко и раздольно.
Второй прозвучала старинная солдатская песня "Об чем мальчик зажурился". Ее в Воронежский хор принесла простая колхозница из Александровки Анастасия Лебедева, та самая Лебедева, хор которой в тридцать девятом году принял участие во Всесоюзном совещании народных коллективов, проходившем в Москве. Тогда Лебедева преподала Мордасовой и всем молодым исполнительницам урок: "В веселой, заводной песне все косточки должны ходуном ходить". Через три десятка лет Мария Николаевна вспоминала: "Урок тот я крепко себе зарубила, и потому у меня наберется десятка два всяких "дробей" и "проходок". Частушку с кислым лицом не споешь, ее надо так в зал бросить, чтобы все сидящие заразились ею, чтоб охота и подпеть, и в пляс пуститься была".
- "Заиграем веселее", - объявила ведущая очередной номер. И уточнила: - Есть и второе название у этой песни - "Праздничная". Слова на музыку Константина Массалитинова написала артистка нашего хора Мария Мордасова. Она и солирует.
Мордасову словно вытолкнули из артистического строя, и она, улыбнувшись, повела за собой хор.
Во втором отделении вновь пела Мордасова. На этот раз вышла с частушками. Мордасова, приплясывая, озорно показывая в воображаемый зал, словно приглашая последовать за ней, повела:
Веселей играй, гармошка,
Расступися, хоровод!
Звеньевая боевая,
Семисотница идет.
Да пускай, моя подружка,
Что росточком я мала,
А в работе комбайнера
Своего обогнала.
Разошью тебе на память
Шарф серебряной каймой,
Ты на фронте был героем,
На полях - передовой. Гости - Кривцова и Калашникова - заметно оживились: "Хорошо, да и только! - сказала одна из них. - Кладезь песенный, а не Мордасова!.."
Репетиция окончилась.
- Девочки, - встала с лавки директор хора Галина Рогинская, - хоть сегодня и ответственный концерт, но занятия в школе никто не отменял. Так что - никаких пропусков! У нас каждый артист должен иметь и общее среднее, и музыкальное образование. А с завтрашнего дня всю неделю выступаем в подшефных воинских частях и в школах.
- Ну вот, - натягивая на себя телогрейку, заметила Настя и подошла к Мордасовой. - Опять все вечера будут заняты. Никакой личной жизни…
- А что ж ты хотела? - последовал ответ. - Знала, куда шла. Все отдыхают, а артисты работают.
- Ладно, не агитируй меня за Советскую власть, - сдалась Кузнецова. - Давай хоть в кино сходим. Сто лет никакую кинокартину не смотрела. В городском кинотеатре "Тахир и Зухра" идет. Говорят, очень душевная картина. О любви. К тому же и повод у нас есть - у тебя ведь, Маня, если мне не изменяет память, 1 февраля, день рождения. Давай устроим маленький праздник. Обещай мне! Обещаешь?
- Все-то ты помнишь, Настя. Ладно, обещаю, на мой день рождения идем с тобой в кино.
Бабка-повитуха вышла в сенцы, где на пороге дед, Степан Дмитриевич Яркин, раз за разом сворачивал "козью ножку".
- Ну что смолишь одну за другой цигарки? - сказала незлобиво, а больше для порядка, повитуха. - Разродилась, слава Богу, Прасковьюшка. Девка у вас теперь, у Яркиных. Орет, горластая, смолку нету. Нешто певуньей, как и мать ее, будет...
Дед затушил самокрутку, сунул ее в карман и зашел в избу. На полатях под стеганым ватным одеялом лежала невестка деда Степана, Прасковья, а рядом, с правого плеча, завернутая в старую застиранную и оттого мягкую холстину, лежала примолкшая новорожденная.
- Ну вот, - первое, что сказал дед Степан, - с прибавлением семейства, значит. Третья по счету, получается, у вас с моим сыном Николаем доченька.
Зимний день короток. В обледенелое оконце еле-еле проскальзывали остатки первого февральского дня.
- Как назовем-то? - спросил дед Степан.
- Марусей, Маней, - услышал он в ответ.
И было сказано Прасковьей это так утвердительно и веско, что никаких сомнений насчет имени новорожденной уже и быть не могло.
- Мария так Мария, - согласился дед Степан. - В нашей Нижней Мазовке еще одна Маня будет. Пойду-ка я ей лапотки сплету.
- Да какие ж ей лапотки? - всплеснула руками повитуха.- Дите только народилось...
- А впрок будут, - нашелся дед. - Не успеешь глянуть - встанет на ножки наша Манечка и бегом побежит.
Спустя многие-многие годы, став известной певицей, объехав полмира, Мария Николаевна вспоминала: "Дед Степан никогда молча не ходил - всегда песня с ним, лапти плел мастерски - они у него только отлетали, и работал обязательно с песней".
Нижняя Мазовка - деревня, входившая в Черняновский сельсовет, что на Тамбовщине. Деревня она и есть деревня. Ни церкви, ни школы. Зимой снега наметет так, что и дверь в избу не откроешь, а осенью от дождей черноземы раскиснут - хлябь непролазная. И только весной и летом здесь настоящий рай.
По соседству же целая россыпь сел - Малиновка, Татаново, Горелое, Перкино, Черняное, конечно... Как-то в начале семидесятых приехала Мордасова на родину, и как обычно получился импровизированный концерт. Собрались подруги детства, двоюродные сестры. Сначала, понятное дело, разговоры. Как водится, родителей помянули.
- Мама наша все в рифму говорила, - вспоминала Мария Николаевна. - А следом и мы, дети, стали рифмовать. Вот так, например: "картошка - Тимошка - гармошка". Получался стихотворный ряд.
- А помнишь, как на большой православный праздник ты запела, да во всю мощь? - спросила Мордасову подруга детства Аграфена Ильинична Савенкова. - А маманя тебя тут же окоротила: "Да разве ж можно под Николин день песни играть?!" А ты ей ответила: "Может, оно и грех это, мама, но только песня у меня из самой души идет".
- Сколько лет прошло, а ты, Груня, оказывается, помнишь, - растрогалась Мария Николаевна. - Оно верно: душа поет - значит, праздник. А от мамы мне в наследство достался целый сундук песен. Все, что ни возьми - нашенские: "Сваха ты, сваха", "На ком кудрюшки", "На горке калина", "Уж ты, дедушка старой"...
И неожиданно прервав перечисление народных песен, озорно подмигнув, Мордасова тут же выдала:
Обожаю Троицких,
Малиновских, перкинских,
Горельских, татановских,
А люблю черняновских! И так же неожиданно смолкла.
Подруги начали Мордасову обнимать: "Да родненькая ты наша..." Есть у тамбовского писателя Бориса Иллешина в книге "...И голубые небеса" очерк о Черняном: "Черняное - село песенное. Петь здесь повелось издавна. В этих краях, кажется, сам воздух насыщен музыкой: и весной, когда жаворонки звенят в поднебесье, а соловьи в приречных зарослях берут такие немыслимые разгоны, что дух перехватывает, и в июне, в пору духмяных трав, когда дергачи без устали скрипят в лугах, перепела перекликаются в поле, кукушки неумолчно кукуют на опушке леса. И какое поле без "Спать-полоть, спать-полоть!", какой лес без звонкого "ку-ку, ку-ку!", эхом перекатывающегося по просекам, какое заросшее камышом озеро без крика чибиса "чьи вы? чьи вы?". Исчезни это, и природа померкнет, потеряет свою гармонию и музыкальность". И далее он говорит: "В здешних местах родилась Народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда Мария Николаевна Мордасова.
В семье Мордасовых все любили песни, знали их множество - и дед Марии Николаевны, и мать, и отец, и дядя.
- Ну и я в них пошла. Бывало, соберу девчонок во дворе, встану на ящик - и пою, - рассказывает певица. - В школьном хоре участвовала, потом - в колхозном. Всем нравилось, и я гордилась этим".
И хотя Яркины всей семьей перебрались из Нижней Мазовки в Черняное, но и здесь попервой школы не оказалось.
"В семилетку - за семь верст бегала, - говорила Мария Николаевна. - Обуться-одеться не во что было. Но учиться нравилось, и знания давались без труда". И тут же с улыбкой добавляла: "Хотя без труда ничего не бывает".
Маруся стояла на пороге и не решалась войти в избу. Вся какая-то взволнованная, непривычно нерешительная.
- На смотр художественной самодеятельности меня в область посылают, мама. Только вот ни платьишка, ни обувки нет...
- Про обувку ты это брось, - махнула рукой мама, Прасковья Прокофьевна. - Бери свои "Эх, лапти мои" - они уж тебя точно выручат.
Так они и решили, что петь на смотре Мария будет шуточную народную песню "Эх, лапти мои", с которой она уже победила на районном конкурсе.
Нарядов, конечно, не нашлось. Но к старенькому платьишку подошел платок, вышитый мамиными руками.
В Тамбове - шел 1938 год - располагалось артиллерийское училище, "школа", как тогда говорили. Вот в нем-то и проходил заключительный областной смотр художественной самодеятельности.
Зал битком набит. А вокруг курсанты и молоденькие лейтенанты.
Ее вызывали трижды и никак не хотели отпускать: уж так всем понравилась эта милая, улыбчивая девчушка. А как она выплясывала, как притоптывала, будто и правда на ней были новые лапти.
И вот объявляют решение жюри: "Первое место и приз - кожаные ботинки - присудить солистке Черняновского хора Яркиной Марии". Она сначала не поверила услышанному и даже переспросила соседку, сидевшую рядом: - Кого наградили, как фамилия?
- Какую-то Яркину, - ответила та.
- Так это ж я - Яркина...
- Ну значит - ты и победила.
Домой она вернулась под вечер. Домашние хлопотали по хозяйству. Кто-то поливал огородину - их ведь в семье было четырнадцать детей, - кто-то готовил ужин.
Маруся приостановилась у порога.
Навстречу с керосиновой лампой в руках шла мамушка:
- Ну что там у тебя, говори быстрее. Отрезом на платье тебя наградили?
- Нет, не наградили, - вздохнула Маруся и поставила на порог новые кожаные ботиночки.
Все предвоенные зимы были одна холоднее другой. Ну в точности, как потом и в сорок третьем, и в сорок шестом... Так вот зима с тридцать седьмого на тридцать восьмой выдалась такой, что вода в колодцах промерзала до основания, то есть до самого дна.
"Ох, девка, - говорила в сердцах мать, - не дай Бог простудишься, захвораешь, оно, ведь крупозное воспаление легких только так на ферме можно заработать". Крестила дочь вслед и скорбно вздыхала.
Маша Яркина пошла на ферму, стала дояркой. Руки у нее сразу же загрубели, стали шершавые (Мария Николаевна впоследствии вспоминала: "В Москве после концертов у меня просили руку поцеловать, а я ее за спину прятала, говорила, что шершавые, мол, некрасивые, а когда пожимала кому-нибудь руку, то говорила: "Чувствуете, что я дояркой была?").
Вместе с ней трудились Аграфена Савенкова, Мария Никольская, Мария Дутова. По двенадцать коров у каждой. "Первую корову, которую привели на МТФ, доверили доить мне, - вспоминала Аграфена Ильинична Савенкова. - Трудно было, все ведь вручную делали: и доили, кормили, воду таскали, чтоб попоить скотину, навоз убирали".
А Мария Николаевна добавляла: "Помню, зима стояла - холод нестерпимый. Колодец, что возле фермы, всегда промерзал до самого дна. И тогда лом подхватишь - и на речку Цну: продолбишь лед, зачерпнешь два ведра воды - и на ферму. А вернешься еще раз - воды-то требовалось ой-е-ей сколько - уже полынью льдом затянуло. Вновь лом в руки. Три года я на МТФ вахту отстояла".
Вот в ту пору она и влюбилась.
Звали его Ваней. Тутошний он был, местный.
По ее судьбе прошли три Ивана.
Первый - черняновский.
Полюбила она красивого односельчанина, и тот ответил взаимностью. И вроде дело шло к венцу, но родители Марии воспрепятствовали сему браку и выдали дочь за другого Ивана - из соседней деревни по фамилии Мордасов.
Мария покорилась родительской воле и вышла за него замуж. Попала она в хорошую семью, и свекор, и свекровь души в ней не чаяли. И сын их, Иван, не был ей постыл, но и люб не был.
Помаялась она, помаялась и ушла от него. Да так, чтоб и случайно не мог он ее встретить, увидеть: в Воронеж уехала, на швейную фабрику поступила, пела в фабричном хоре.
А потом - война. Иван Мордасов ушел на фронт и погиб.
Когда же она встретила третьего Ивана - лискинца Руденко, вышла за него замуж, то сказала или попросила: "А фамилию - Мордасова - менять не буду. Пусть его фамилия останется, в память, что сложил голову на войне".
Мария Мордасова, 1970-е годы.. Фото Анатолия Костина. Публикуется впервые
С Руденко же они прожили счастливую жизнь, говорили, что как два голубка неразлучных. Он - всегда рядом: и на сцене, и в жизни. И музыку к ее текстам песен и частушек писал, и обработки делал.
И в мир иной отошли они друг за другом.
Про него, своего Ваню, она и сочинила прибаски "Ваня-Ванюрок":
Ой, сыграй, Ваня,
сыграй, милый,
Ай, гармонист
ты наш любимый!
Ох, Ваня-Ванюрок,
Ваня-Ванюратка,
Привязался ты ко мне,
Словно лихорадка. Вообще, она была выдумщица. Надо же такие припевки, как сама говорила Мордасова "купырики", напридумывать: гыпдарь-кындарь, кына-кырки, винда-дора, уты-нуты или же целый припев в "Нескладушках":
Тинтель, винтель,
тинтель, винтель,
Тинтель, тинтель, тинтеля,
Тинтеля, тинтеля,
Винтель, тинтель,
тинтеля.
...В кино на "Тахира и Зухру" в день рождения Мордасовой они с Настей Кузнецовой все-таки сходили. Даже малость всплакнули: уж очень им было жалко эту молодую и красивую пару влюбленных, которой так и не улыбнулось счастье.
Источник: газета "Коммуна", N10 (26399) | Пятница, 30 января 2015 года
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2015
|
