|
11.10.18
Письма мёртвого сценариста
Театр | В Воронежском Камерном станцевали ещё одну антиутопию
Появление танцевальной труппы в драматическом театре - событие, мягко говоря, нечастое. Попытки создать проект, связанный с современным танцем, в Воронеже и раньше предпринимались, но сейчас о тех первопроходцах ничего не слышно. Благодаря Платоновскому фестивалю воронежцы узнали много нового о нынешнем состоянии хореографии, и вполне естественно, что более масштабная попытка сделать что-то своё в этой сфере осуществилась именно в стенах Камерного театра, руководимого Михаилом Бычковым.
Виталий ЧЕРНИКОВ
Недавно здесь состоялась премьера уже третьего танцевального спектакля. Связана ли с конкретным местом литературоцентричность всех трёх постановок? В основе каждой - тексты, знакомые более или менее продвинутому читателю. В основе созданной совместно с фестивалем-школой TERRITORIЯ при поддержке компании СИБУР "Безмолвной весны" - роман Олдоса Хаксли "Обезьяна и сущность". Хореограф Константин Кейхель перед премьерным показом рассказывал журналистам: "У нас была некая концепция, история, которую мы планировали сделать". Причём изначальным толчком стал вообще другой текст - даже не художественный. Но, видимо, была потребность не бессюжетное, рассчитанное на людей с богатым ассоциативным мышлением, представление показать, а рассказать с помощью танца историю. Голливудский сценарист мучительно придумывает сюжет для нового фильма. Существенная часть первого действия "Безмолвной весны" стилизована то под нуар 1940-х, то под мюзикл 1950-х вроде "Вестсайдской истории". Появляется и киноэкран, на котором мелькают фрагменты голливудской киноклассики (порой и сам персонаж появляется), рифмуясь с происходящим на сцене (за видеосоставляющую отвечает Алексей Бычков). В воображении сценариста возникают то светская вечеринка, то сцены в психушке (а может, и вправду творческий кризис привёл его туда). Обитатели психушки не похожи на "цивилизованных людей" - но и те, кто "на воле", несут в своих повадках следы варварства. Надо ещё понимать, о каком времени идёт речь: недавно закончилась Вторая Мировая, показавшая, на какие зверства способен человек, - и острее стала заметна фальшь афоризмов про "гордое звучание" этого слова. Философы спорят, возможна ли поэзия после Освенцима. Как писал философ Теодор Адорно, "правильно, наверное, будет задаться менее "культурным" вопросом о том, а можно ли после Освенцима жить дальше; можно ли действительно позволить это тем, кто случайно избежал смерти, но по справедливости должен стать одним из тех, убитых". Человечество увидело последствия падения на город ядерной бомбы - созданной, кстати сказать, величайшими учёными мира. Иные, едва ощутив радость победы над абсолютным злом нацизма, живут в предчувствии конца мира. Замысел сценариста трансформируется. Мир погиб. Оставшиеся в живых после ядерной катастрофы учёные отправляются с экспедицией на чудом уцелевшую Новую Зеландию, где исследователей ожидает неприятный сюрприз: выясняется, что эволюция повернула вспять, люди утратили свои индивидуальности и превратились в стадо животных. Первое действие - мир цивилизации (который, увы, несёт в себе вирус дикости, первобытности), второе - мир стадности (которую любитель "древних, вековых обычаев", наверное, назвал бы иначе: общинностью, соборностью и т.п.). Использованную самку самец пренебрежительно отбрасывает ногой, как мусор (сцена небольшая, но запоминающаяся). Забавно: все три танцевальных спектакля Воронежского Камерного неплохо друг с другом рифмуются - хотя создавали их разные хореографы, и Константин Кейхель перед тем, как приехать в Воронеж, работ коллег, почти наверняка, не видел, а зачатки замысла в голове уже держал. Видимо, и вправду тревожные мысли о том, как тонок слой цивилизованности в человеке, как легко в нём может победить тёмное начало, многих людей в России посещают... Как и в предыдущих постановках, на сцене доминирует некое "коллективное тело", в котором элементы взаимозаменяемы. Кабацкая ли драка происходит, охота ли на человека - лиц не рассмотреть. На первом представлении не всегда ощущалась монолитность группы танцоров, но тут, видимо, причина была в недостаточном количестве репетиций, после нескольких показов сыгранность станет ощутимей. Впрочем, есть и главный герой в привычном понимании слова. В спектакле "Мы" он тоже был - и, насколько мне запомнилось, с самого начала выглядел "выпадающим звеном". В "Безмолвной весне" сценарист (он же - ученый из второго действия) не только одинок, но и пассивен. Но ведь "Мы" и рассказывало про то, как одиночка перестал ощущать себя безликим номером (не без помощи женщины), а новый спектакль, так получается, больше про слияние и поглощение. Однако ощущения безысходности "Весна" после себя не оставляет. Может быть, благодаря некоторой иронии, которая ощущается в иных сценах. Не в последнюю очередь благодаря эклектичной (от электроники до чуть ли не джаза) музыке Константина Чистякова. Нетрудно догадаться: в ней элемент стилизации также важен. Создавалась музыка в диалоге с хореографом, трансформируясь, пока шли репетиции. Особенно усмешка авторов заметна в сценах, показывающих знакомство выжившего участника экспедиции с племенем бывших людей и их вождём (а затем - попытку человека культуры слияния с толпой). Ироничен, кстати, и слегка расплывчатый финал "Безмолвной весны" - постскриптум после трагической развязки. Словосочетание "современная хореография" для иных любителей театра звучит пугающе. Однако этот спектакль совсем не выглядит высказыванием, малодоступным пониманию. И я имею в виду не только то, что иные эпизоды решены вполне в привычном русле, с отсылками к классическому балету. Источником вдохновения для хореографа стало произведение Олдоса Хаксли, наверное, не самого очевидного для массовой аудитории автора, но не будем забывать, что после "Обезьяны и сущности" был популярный роман Пьера Буля "Планета обезьян", ставший основой для голливудской франшизы, а жанр постапокалипсиса оказался в кинематографе второй половины XX века весьма распространён - от "Безумного Макса" до картин Константина Лопушанского.
Ощущения безысходности "Весна" после себя не оставляет. Может быть, благодаря некоторой иронии, которая ощущается в иных сценах. Не в последнюю очередь благодаря эклектичной (от электроники до чуть ли не джаза) музыке Константина Чистякова. |
В интерпретации Константина Кейхеля Олдос Хаксли похож на Жюль Верна. На месте того исследователя, попавшего в лапы новозеландских дикарей, легко можно вообразить какого-нибудь Жака Паганеля. Кстати, читатели "Детей капитана Гранта" должны помнить, что Новая Зеландия - то место, куда парой веков раньше занесло и героев этого романа.
Сцена из балета "Безмолвная весна". Фото Алексея БЫЧКОВА.
Источник: газета "Коммуна" | Б„–79 (26826) | Пятница, 12 октября 2018 года
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2018
|