Что могло быть на них написано, на этих пустых листках?

Сейчас стоило бы еще пройтись, посмотреть, что да как. Новыми глазами.

Очень не хотелось, но я пересилил себя.

Ничего нового не нашел, кроме ямы за оградой кладбища. Она была в стороне и от лагеря, и от деревни, потому раньше не попадалась на глаза. Плита действительно оказалась тяжелой. И действительно, на ней было что-то высечено, но неразборчиво, не понять, буквы это, или просто стесали предыдущую надпись. Такое случается.

По крайней мере, я убедился, что ее так и не засыпали. Что еще?

Я прошелся по кладбищу. Сейчас следы  деятельности старателей просто бросались в глаза - свежая земля, просевшие могилы, сдвинутые надгробья. И все-таки - почему одну плиту не положили на место? Вернее, две, одну на кладбище, другую вне его?

А не успели. Или не захотели, не сочли важным... Причин много можно придумать, вот только что общего у них с реальностью?

Я почувствовал, что устал. Что взялся за нечто, абсолютно мне непосильное, к чему и не знаю, как подступиться.

Спешно, почти бегом, вернулся я к , завел мотор и поехал.

Факты складывались в весьма неприглядную картину. Неприглядную и безрадостную. Более того, мрачную.

Лучше всего было бы дневник спрятать или уничтожить, и обо всем позабыть. Пусть идет, как идет. То есть, практически никак не идет, стоит на месте.

А старуха, баба Настя? Интересовались ли ею в милиции, допрашивали, что она им сказала? Мне ведь о раскопках умолчала.

Двадцатый дом по улице Советской не спал, да и время не самое позднее. Но все-таки, одиннадцатый час. Почти полночь. Не лучшее время для визита.

- А в больнице она, в области, - раздраженно проговорила дочка. На меня смотрело лицо человека, ничего не получившего по праву рождения. Все приходилось брать боем, и каждый бой оставил свой след. На ее лице можно было отыскать все - настороженность, хитрость, готовность в любой миг дать отпор или, наоборот, кинуться на то, что плохо пристроено;
самодовольствие от достигнутого и сомнение, постоянное сомнение - не продешевила ли?

Короче, я смотрелся в зеркало.

- В какой больнице? - печалиться и философствовать можно и попозже, на диванчике. С бутылочкой бренди . Не с бутылочкой - с бутылкой. Бутылищей, чтоб надолго хватило.

- В областной, в какой же еще. Три дня, как отправили.

- А что случилось? Заболела?

- Сама себе беду нашла...

- Да?

- Собаки дикие порвали ее Гулять пошла, тесно ей здесь. Зачемприезжала, если тесно?

- А фамилия, какая у нее фамилия, - хорошо, наконец, спохватился.

- Киреева,  Настасья Киреева.

Я поблагодарил дочку и снова запустил мотор.  Еще раз мимо. Не складываются последнее время у меня дела. Берусь не за свои, вот и не складываются.

Дома я решил отложить решение на утро. Какое решение, о чем, и сам не знал.

Утром же решил еще повременить. Что толку передавать дневник милиции? Ославят ребят, и больше ничего. Меня ведь даже не вызвали, не спросили ни о чем.

Повременить. А пока съездить, проведать старушку.

Откладывать визит в  не стал; развез наших представительниц сельского малого бизнеса по базарам и - в больницу.

В вестибюле меня направили к окошечку , там долго искали, сверялись в записях и, наконец, сообщили:

- Травматологическое отделение, второй корпус, третий этаж.

Я нашел и корпус, и этаж. Попал удачно, как раз в часы посещений. Накинув на плечи белый халат для посетителей, я расспросил санитарку о палате. Больница оказалась не такой переполненной, как я себе представлял. По крайней мере, в коридорах и на топчанах больные не
лежали. Лето, некогда болеть, и скучно.

В палате из шести коек одна оставалась свободной. Я вглядывался в лежавших. Старушка узнала меня:

- А, милок, нашел, стало быть.

- Стало быть, да, - я оглянулся в поисках табурета.

- Ты, верно, в Шаршках опять побывал?

- Побывал, побывал. Как же это вас так?

- Меня? То ништо, от бессилия... Ты вот скажи, зачем пришел?

- Спросить.

- А зачем?

- Ну... Узнать хочу.

- Вот и скажи, зачем тебе знать.

- Не чужой человек пропал, родственник. А даже и чужой...

- Пропал, и пропал. Что ж теперь поделать. Не вернешь.

- Так и другие могут... пропасть.

- Могут. Ты что, думаешь, помешаешь тому?

- Как знать, - разговор клонился куда-то не туда. Я и не думал - мешать. Не герой я. Обыкновенный, обыкновеннейший человек. Просто хочу спросить, и  больше  ничего.

- Как знать... - повторила за мной старуха. - Действительно, почему я решила, что знать - исключительно мое право? Много ли пользы дало мне знание? И знание ли это вообще, если оно пропадает втуне?

- Да, - невесть чему поддакнул я, сбитый лексикой старухи.

- Я расскажу. В конце концов, хуже не будет. Некуда, - она пошевелилась под одеялом - тонким, больничным, одно название. Хотя сейчас лето...

- Я до десяти лет в городе жила. В Москве. Умненькая девочка из профессорской семьи. Даже тогда, в тридцатые годы, жили мы хорошо. Шесть комнат квартира, больших комнат, с высоченными потолками, с прислугой и нянькой, блютнеровским роялем на котором мама учила меня играть, ванной комнатой - именно комнатой, тоже большой, горячей водой двадцать четыре часа в сутки, служебной машиной... И школа - таких оставалось мало, единицы: воспитатели, французский и немецкий язык, обращение на . Лето обязательно на даче, в Переделкино, с противным козьим молоком, ... И знакомые у папы - профессура, артисты из известных, музыканты, художники. Брат папин был военный, комдив. И часто заходил к
нам со своими друзьями.

- А... А кем, простите, по специальности был ваш батюшка? - мне казалось, что бабка просто заговаривается, так странен был ее рассказ, но вдруг - правда?

- Химик. Химик-органик. Вместе с профессором Лебедевым они разработали способ промышленного производства синтетического каучука. Но не перебивайте. Я жила спокойно, и, наверное, счастливо. Точнее, я не знала, что жизнь может быть иной, все принимала, как должное. И вот начались аресты. Вернее, они стали ближе, рядом.  Гостей поубавилось, а
оставшиеся как-то поскучнели, сидели смирно, и ели, ели и пили, помногу, отчаянно, впрок.

Однажды папин брат, дядя Владлен, приехал поздно вечером. У него были . Не знаю уж, как он достал их, но в списках были те, кого должны были взять через несколько дней. И папа, и сам дядя Владлен, и дядины товарищи, и много других знакомых фамилий. Дяде Владлен и предложил - уехать в деревню. Организовать образцовый колхоз. Якобы на этих
условиях их простят, не тронут.

Самое удивительное, что они решились - папа, дядя Владлен и еще человек пятьдесят. С семьями набралось около двухсот. Некоторые отказались, я помню, как потом, уже в колхозе, говорили о них жалеючи. Не знаю. Иногда мне кажется, что ничего не изменилось, если бы мы остались в Москве. Впрочем, нет - все же мы были вместе.

Приехали не пустое место. Напротив, деревня словно ждала нас. Избы, сараи, амбары. Нам, детям, все было внове, интересно, мы думали, что так и следует - пустая деревня для нас, как пустой дом для новоселов. Местных не было никого. Совсем никого. Быт налаживался, для нас, детей, это было что-то вроде дачи, и я поначалу не понимала, с чего это мама плачет ночами, да и у многих глаза по утрам становились  красными. Работы мы, дети, первое время не видели. Только удивлялись, что это родители весь день где-то пропадают. Немножко голодали, но потом подоспели огороды, и в соседних деревнях прикупили живности - уток, кур. Деньги в первое время водились, еще городские деньги. На них и покупали - технику, лошадей, семенное зерно. Отсеялись поздно, но погода стояла хорошая, и год обещал быть с хлебом. Это я по разговорам взрослых знала.

Работали и профессора, и красные командиры. Папе было сорок восемь лет, и он, подбадривая и себя, и нас, говорил, что здесь, на свежем возрасте, он помолодел и сбросил лет десять. Он действительно стал стройнее, но не моложе, а старше, быстро превратился в старика. Но работал хорошо. Хорошо работали все. Никакого пьянства, никаких прогулов. Работа - это жизнь на воле, так говорили вечерами взрослые. Порой они понижали голос - когда обсуждали судьбу тех, кто жил в Шаршках до нас.

А мы бегали по округе, ждали осени, когда можно будет собирать колоски, толпились у конюшни, мечтая одним глазком посмотреть на знаменитого битюга  а другим - на то, как будет жеребиться новая кобыла.

И тут начали пропадать люди.

Первым исчезла Татьяна, семилетняя дочка доцента университета Маричева, родственника известного троцкиста. Безлюдье, ближайшее село было в двенадцати верстах, сделало всех беспечными, нам разрешали гулять, где угодно, лишь бы не теряли из виду село. Поначалу не
обеспокоились, подумали, заигралась девочка. Послали нас, посмотреть в коровнике, на конюшне, в Оленьем логу. Таню мы не нашли, лишь Бориска, сын дяди Владлена, отыскал в бурьяне красную сандалету.

Тогда начали поиски всерьез, но безуспешно, Таню не отыскали. Всем нам строго-настрого запретили уходить за пределы села, по такому случаю дозволили помогать и в коровнике, и на конюшне, а родители пустили на огородики, что разбили у каждой избы - полоть, поливать,
рыхлить землю. Пользы от нас было мало, но зато мы оказались заняты. Да и приучаться пора,  колхоз - это надолго.

Через две недели пропал дядя Чикирев,  журналист, друг Алексея
Кольцова, а в колхозе - пастух; у него были слабые легкие, и он целыми
днями гонял по выпасам коров, такую работу он сам себе выпросил, считая
полезной для здоровья. Его тоже искали, еще и потому, что боялись - побег
из колхоза ляжет на всех нас. Об этом кричал начальник из района,
приехавший по заявлению о пропавшем. Через неделю дядю Чикирева
нашли. Нашли то, что от него осталось. Похоронили спешно, наскоро, из
дорогих, почти драгоценных досок сколотили гроб, чтобы мы не видели
тела. Районный начальник умилостивился и пообещал помочь, но ничего не
сделал, потому что на следующий день после похорон исчезла тетя Роза,
пианистка и доярка.

Тогда впервые я услышала о людоеде. Говорили о нем неохотно, не
желая нас пугать, но нас предупредили - бояться всех чужих, и, если увидим
кого, ни в коем случае не подходить, а кричать и звать на помощь.

Но чужих мы не видели. И никто не видел. А люди продолжали
пропадать. За лето исчезло более десяти человек; некоторых потом нашли,
некоторых - нет. Мужчины решили выставить дозор. Оружия, конечно,
никакого не было, но из кос соорудили что-то наподобие пик, дядя Владлен
говорил, что лучше штыка будет, а он был мастером, у него даже приз был,
серебряные часы с гравировкой .

Я помню, как он прибежал, с длинной рваной раной в полбока,
бледный, но не от потери крови, а от волнения, от страха.  Таким он не был
даже в тот день, когда принес списки.

Я помогала по медпункту, тетя Лиза устроила его в одной пустующей
избе и каждый день принимала больных после того, как сама приходила с
полевых работ. А я в ее отсутствие вроде как дежурила. И порядок наводила,
убирала, подметала, мыла пол. Дядя Владлен велел мне позвать папу и еще
несколько взрослых. Я привела их, а сама. Выйдя по приказу тети Лизы,
осталась под окном, оно было раскрыто из-за жары.

Дядя Владлен схватился с этим человеком. Тот оказался
необыкновенно сильным, но дядя Владлен несколько раз пронзил его пикой.
Но не это напугало дядю Владлена: вместе с тем человеком на него напал и
дядя Чикирев. Тот самый, которого мы в начале лета похоронили.

Дальше я не слышала - меня заметили и прогнали. Обиженная, я по
пути встретила Бориску; он узнал, что его отец ранен и спешил в медпункт.
Я рассказала ему, что рана неопасная (так объявила Тетя Лиза), и, если не
будет заражения крови, все обойдется. Но про то, что рассказывал дядя
Владлен, почему-то умолчала. Не хотелось говорить, хотя ранее
сдержанностью я не отличалась, обычная девочка-болтушка.

Несколько дней все говорили вполголоса. На работу и обратно
ходили только вместе, человек по десять, а вечерами спорили, спорили... Я
тогда почти ничего не понимала, да нас и не допускали до разговоров
взрослых. Знаю только, что споры прекратились после того, как погибли все
в доме Тети Лизы, той самой, что работала в медпункте.

Командовал всем дядя Владлен. Он и еще старенький профессор
Сахаревич, антрополог. Три дня стояла работа; по счастью, никого из
районного начальства не было, они боялись приезжать в наше село, и
немудрено. Все мужчины пропадали ночами, а возвращались усталыми,
хмурыми и напуганными. Я помню, как отмалчивался папа на все расспросы
-  и мои, беспрестанные и нудные, и осторожные мамины.

Наконец, однажды он пришел еще до рассвета, возбужденный,
всклокоченный, и объявил нам:

- Кончено! - и добавил тише, - надеюсь...

Он пил чай, темно-коричневый, крепкий, из заветной, привезенной из
Москвы жестяной коробочки, а потом повел маму и меня к кладбищу. За его
оградой появилась новая могила. Тяжелая гранитная плита лежала сверху.
Плиту эту мы видели в Каменной степи, в пяти километрах отсюда, где
были еще странные столбы с шапочками и каменные бабы.

- Он... внизу? - спросила мама.

- Оно, - почему-то ответил отец. - Да. Пусть говорят, что хотят, но
так, я думаю, надежнее.

Кроме нас, подходили и другие, смотрели на плиту и
переговаривались вполголоса. Все мужчины села привели своих женщин и
детей.

И потом больше никто из взрослых не говорил об этом. А мы не
спрашивали. Только всегда старались обойти стороной ту могилу,
догадываясь, что так - нужно.

Старуха замолчала, долгий рассказ, казалось, истощил ее: лицо
осунулось, руки, лежавшие поверх одеяло, мелко тряслись.

- А что дальше? - не выдержал я.

- Ничего.

- Ничего?

- Ничего того, чего ты не можешь узнать сам, милок.

- Но... Но кто же это был?

- Теперь ты, милок, знаешь столько же, сколько и я. Да что я, я
глупая, выжившая из ума старуха, - на лицо вернулось прежнее
простодушное выражение, и я понял, что больше ничего не добьюсь.

Больницу я покидал со смешанным чувством. Конечно, кое-что я
узнал, но стал ли от того ближе к разгадке?

Надо подумать, подумать и определиться.

Во-первых, разгадке чего? Исчезновения Петьки? Является ли оно
оторванным, случайным, единичным фактом или это звено в цепи событий?

Во-вторых, как далеко я готов пойти? Часок-другой порассуждать,
лежа на диване? Ждать случая, озарения, другой старушки, которая мне все
объяснит? Весь мой опыт говорит, что результата можно достичь, лишь
занимаясь делом всерьез, упорно и настойчиво.

Забыть все это? Так пытался, пытался и пытаюсь. Не получается.

И все-таки почти получилось. Следующие два дня работа шла
косяком, обвально, я был нарасхват. Пора переходить в другую весовую
категорию - купить новый грузовик и нанять шоферов. Стать капиталистом,
эксплуататором. Иначе спекусь. И люди на примете есть стоящие. И, само
собой, деньги. Пугали, конечно, налоги. Но  на то и голова дадена -
устроиться.

На третий день я пошел торговать грузовик. Приметил его я давно -
стоял он без дела у одного мужичка; тот его ударил маленько о дерево по
пьяному делу, потом по тому же делу бросил землю и теперь клянет всех и
вся. Грузовик он сначала предложил по цене выше заводской. Теперь рад
будет четверти. Капитализм, он сантиментов не терпит. Хватай за горло и
дави.

Оформили куплю-продажу у нотариуса (ах, почему я пошел в
политехнический, а не на юрфак?), мужичок предложил обмыть сделку, но я
с новым работником, мною  эксплуатируемым, отбуксировал
приобретеньеце к себе. Окрестили мы его .

Егор Степанович, мой служащий, сразу полез в нутро машины. Он,
танкист  с двадцатилетним стажем, понимал толк в железе. Часа три мы
откручивали гайки и составляли список - что нужно купить. Решили завтра с
утра поездить по мастерским.

Расставшись с моим работником (как это гордо звучит: ), я взялся за
газеты. Стараюсь быть в курсе местных новостей. Для дела полезно.

Как это обыкновенно бывает в наших газетах, большая часть бумаги
отдавалась ни подо что: какие-то перепечатки из московских  желтых
листков, невнятицу из областной думы,  телевизионные программы,
бездарную рекламу и прочая и прочая. Приходилось чуть не на свет
смотреть, не окажется ли что-нибудь действительно важное в газете.

Криминальные вести меня не очень-то интересуют, но сегодня глаз
зацепился за знакомое слово. Глушицы. В окрестностях было найдено тело
женщины лет тридцати, наполовину обглоданное диким зверем. Местные
охотники считают, что женщина стала жертвой росомахи,  пришедшей с
севера.

Росомаха.  Однако.  Издалека, должно быть, шла. Я потянулся к
энциклопедии. Рокоссовский... роса... ага, вот, росомаха.

Серьезный зверь. В поисках добычи способна проходить до ста
километров в сутки. Отличается свирепостью, беспощадностью, неутомима
в преследовании добычи.

И, тем не менее - почему Глушицы? Или просто я особенно
чувствителен к этому району? В других дела тоже те еще. Двенадцать
тяжких преступлений за два дня.

На завтра, возвращаясь из города с запчастями на тысячу долларов, я
решил навестить старушку. Купил бананчиков, грейпфрут, клетушку
йогурта.

- Заверни к областной больнице, - скомандовал я Егору Степановичу.
Он за рулем смотрелся хорошо. Не лихачил, да ему и по годам не к лицу,
ехал аккуратно, но без скованности, без боязни.

- Есть, командир, - и он вырулил на дорогу к большим корпусам,
стоявшим кучкой посреди рощицы.

- А ее нет у нас, - сказала мне сестричка на посту.

- Уже выписали? - удивился я.

- Нет, перевели. В инфекционную больницу.

- Это что ж такое с ней случилось?

- Не знаю, это не в мою смену было. А вы ее врача лечащего
спросите, Виктора Сергеевича. Он как раз дежурит сегодня. В
ординаторской посмотрите, Виктор Сергеевич там должен быть.

Она оказалась права. Доктор, тезка мой, действительно был в
ординаторской, объясняясь с другим посетителем:

- Мысль ваша насчет намордника интересная, только вот что я вам
скажу: на одного укушенного к нам привозят десять порезанных. Может,
стоит всем двуногим наручники надеть?

- Я этого так не оставлю, - пообещал посетитель, проходя мимо меня.
Он бы и дверью хлопнул, да я не дал - придержал.

- Благодарю, - доктор любезно указал мне на стул. - Чем могу быть
полезен?

- Этот... этот человек передо мной говорил что-то об укусах?

- Да. Лето жаркое, собаки нервничают. Он активист-общественник,
сторонник полного запрета домашних животных. В крайнем случае,
согласен на намордники. Его ко мне направили зачем-то. Хотел узнать точку
зрения медиков.

- Тогда я почти по схожему вопросу. Насчет старушки, что с
покусами у вас лечилась, Настасье Киреевой.

-  Вот как... Простите, кем вы ей будете?

- Никем. Знакомый.

- Она ведь умерла, бабушка.

- Умерла? У вас?

- Нет, не в нашей больнице. С диагнозом  ее перевели  в
инфекционный стационар. Там она и скончалась.

- Бешенство?

- Клиническая картина необычная, но...

- Ведь ее тоже покусали собаки?

- Я бы не сказал, что это были собаки. Знаете, за двадцать лет работы
всяких укусов нагляделся.

- Кто же, если не собаки?

- Лет восемь, нет, десять тому назад обратился к нам работник цирка.
Его павиан искусал, очень похоже.

- Павиан? У нас?

- Я же говорю - похоже. А кто кусал, вне моей компетенции.
Разумеется, при поступлении мы начали антирабический курс, то есть
прививки против бешенства, но они не всегда эффективны. Укусы
множественные, глубокие...

- И когда вы определили бешенство...

- Когда мы заподозрили бешенство, то перевели ее в инфекционную
больницу. К сожалению, бешенство - болезнь практически неизлечима.

- А прививки?

- Прививки позволяют предотвратить заболевание, но если уж оно
началось, то...

- Спасибо, доктор, - невпопад произнес я.

- До свидания, - и доктор раскрыл пухлую папку с историями
болезней.

Бешенство, значит.

На обратном пути я молчал, молчал и Егор. Он вообще не болтлив.

Весь вечер и следующий день мы лечили и холили , поставили на
колеса, установили тент, совершили пробный пробег до города и назад. Вела
себя скотинка прилично, лишь изредка показывая норов. Ничего, стерпится
- слюбится.

Я, пусть и бессознательно, загружал себя делами. Легче ни о чем не
думать, когда нет на то времени.

Отправив Егора в первый самостоятельный рейс, я вернулся в дом,
раскрыл блокнот. Составим диспозицию, господа офицеры. Первая колонна
марширует на восток, вторая следует за ней до Аустерлица,  после чего
поворачивает в сторону Синих Липягов, где варит гуляш и наступает на
Сокаль.

Работы хватало не на двоих - на троих.

Что пресса пишет? Четвертая, понимаешь, власть?

Виды на урожай проблематичные. Засуха. Влагозапас  весны иссяк к
концу июня. Но там, где пошли на затраты и наладили полевое орошение,
всего полно.

В Глушицах пропал учащийся СПТУ  Пронин В.С., шестнадцати лет,
среднего роста, был одет... Кто знает что-либо о его местонахождении,
просьба сообщить по телефону... Обращает на себя внимание, что это
четвертый случай по району за последние две недели; до Пронина В.С. ушли
из дому и не вернулись гражданин Чуйков О.Н., 39 лет, житель Украины
Лопатин А.А., приехавший навестить брата и пенсионерка Б.Г., жившая
сбором и продажей лекарственных трав. По факту исчезновения последней
возбуждено уголовное дело. В первенстве области по футболу сыгран
четырнадцатый тур...

Конечно, я могу не читать газет. Не слушать радио, не смотреть
телевизор, наконец. Поменьше разговаривать с людьми. Даже переехать в
другую область.  Но и там, думаю, не убегу от того, что происходит здесь.

Надо разобраться. Иначе я просто свихнусь. Надоело умирать от
каждого стука, каждого шороха.

И я полез в стол, где у меня лежал чистый блокнот. Напишем
диспозицию. Да. Или завещание?

Перевалив дела на Егора, с утра я двинулся в город. Пунктом первым
значилась инфекционная больница. Доктор здесь был совсем непохожий на
того, из областной больницы. Долго со мной разговаривать не стал. Узнав,
что я не родственник покойной, он, сославшись на врачебную тайну,
отказался отвечать на мои вопросы. Ладно, зайдем с другой стороны.
Используем личные связи.

Друзей у меня было много.  Когда-то. Так мне казалось. Одних уж
нет, другие далече, третьи раздружились. Остались четвертые.

Мой сокурсник работал в областном комитете по здравоохранению,
облздраве по-старому. Системным администратором. Там поставили
несколько компьютеров, и он наставлял пользователей. В основном, говорил
начальству, когда нажимать на  и бродил по  интернету  за казенный счет.
Мне он не то, чтобы обрадовался, но - узнал. Поговорили немного о делах,
кто женился, кто уехал, кто умер. Потом я спросил, может ли он справиться
о Настасье Киреевой, скончавшейся на днях в инфекционной больнице.

- В инфекционной? - сокурсник потер плохо выбритый подбородок. -
Они в сеть пока не вошли. Средств нет. Можно, конечно, попросить
одного...  Ты говоришь, умерла? Тогда проще. Умерших оттуда возят на
вскрытие в патологоанатомическое отделение областной клинической
больницы, и, следовательно, протокол аутопсии должен быть в базе данных.

Он сел за компьютер  и начал колдовать над клавиатурой. Я отвел
глаза, опасаясь приступа комплекса неполноценности. Не освоил я
компьютерной грамоты. Да и в моем нынешнем положении ни к чему она
мне. Две машины. По пальцам перечту, еще и останутся пальцы.

- Пожалуйста, - показал рукой на экран. - Тут она, твоя старушка.
Распечатать?

- Распечатай, - покорно согласился я.

Зашипела хитрая машинка,  выдавая лист, я подхватил его, вчитался.

- Мне бы перевести, что тут написано.

- Я больше по компьютерам. По сетям. В медицине - ни-ни. Свяжусь
с человеком, он как раз закладывает эти сведения в базу. Мы с ним порой в
шахматишки балуемся, по сети. Сейчас и попробую, - он снова заколдовал,
но не все коту Первомай. - Нет связи, отвалился модем. Попозже повторю.

- Обязательно, это важно, - и, записав телефон, я покинул
компьютерный зал. Иначе начнет убеждать завести компьютер и
подключиться к сети. Эти люди немножко зациклились на виртуальности.
Идеал, к которому они стремятся - создать компьютерное окружение, ничем
неотличимое от реальности и жить в нем. А я и так живу в этой реальности,
безо всяких штучек.

По городу я всегда езжу с осторожностью - народу полно, и подрезать
норовят, и под колеса прыгнуть, и просто показать, что жизнь не мед. Но эта
улочка, спокойная и пустынная, подвоха не обещала.

Я притормозил у старого здания, красивого, но давно не
ремонтируемого, вышел, запер кабину, город, все-таки, и пошел к большой
двустворчатой двери. Областной краеведческий музей.

Здесь тоже работала знакомая. Даже не сокурсница. Больше. Моя
бывшая жена.

Сначала лестницей с чугунными ступенями, а потом длинным
мрачноватым коридором я прошел по когда-то хорошо знакомому пути.
Постучал. Услышал прежнее . И вошел.

Ирина посмотрела на меня своим обычным взглядом -
настороженным и смущенным одновременно. За эти годы мы не смогли
стать ни врагами, ни добрыми знакомыми. Вроде все нити оборвали, а вот,
поди же, осталось что-то.

Следовало бы произнести какую-нибудь банальность типа , но язык
не поворачивался.

- Что-нибудь случилось? - Ирина отметала самую возможность зайти
просто так.

- Нет, ничего особенного. Просто понадобились твоя помощь.

- Моя помощь? - недоверчиво протянула она.

- Да, как специалиста. Знакомый моего знакомого - журналист,
решивший стать драматургом. Пьесу пишет, или сценарий, как получится.
Его заинтересовала история одной нашей деревни, Шаршки. Он просит
собрать сведения о том, что происходило в деревне в тридцатые годы.

- Шаршки? - смущенность исчезла, уступив место разочарованию.
Или мне просто показалось в своей самонадеянности. Процента полтора еще
осталось от прежнего, я имею в виду самонадеянность. - Деревня
поблизости от Глушиц?

- Так точно.

- У нас материала может не хватить, надо будет обратиться в архив...
- она задумалась, прикидывая. - Галя, кажется, пока работает. Я попрошу ее.

-  Да, москвичи - люди деловые и выделили определенную сумму -
для ускорения и взаимной приязни, - я выложил заранее приготовленные
деньги.

Ирина подозрительно посмотрела на меня.

- Убери сейчас же.

- А причем здесь я? Это Москва.

Она пристально посмотрела на меня, подозревая, не мои ли это
деньги. Потом решила, что Шаршки -  слишком заумно для такого
прагматика, как я.

- По крайней мере, сначала я должна выполнить работу.

- Прекрасно. Выполни. Да, он не ждет пухлого отчета. Несколько
страниц, вот и все, что ему нужно. Дух времени, характерные факты.

Сомнение в ее взгляде переживало стремительное возрождение.

- Позвони мне, когда будет готово, ладно? Ну, я побежал, - и я
действительно почти побежал, сознавая нелепость своего поведения.

И так каждый раз.

Мои личные дела - это всего-навсего мои личные дела. Потому их - в
темный угол, где под фикусом стоит старая радиола  и куча поцарапанных
пластинок, эстрада семидесятых. Эти глаза напротив.

На сегодня я наметил еще кое-какие дела, но внезапно почувствовал
слабость и малодушие. Голоден, просто голоден.

Рисковать и обедать в забегаловке я не стал, обошелся парой бананов,
оставшихся с неудавшегося вчерашнего визита в больницу. От обезьяны
хоть человек произошел. Не Бог весть какое достижение, но все же... А кто
произойдет от человека?

Или... Или уже произошел? Произошло?

На пустой желудок в голову что только не лезет.

Журналиста я назвал не с бухты-барахты. Есть один знакомый.
Очень хороший знакомый. По школе. Встречаемся редко, но до сих пор
сохранилось чувство, что случись беда - можем друг на друга положиться.
Во всяком случае, я это чувствую. Надеюсь,  и он тоже.

Работал Роман, так его зовут, в довольно паршивой газетенке.
называется. Газетенка, несмотря на мое к ней отношение, довольно
популярна не только в нашем городе, но и в столицах,  и других весях нашей
сильно усохшей Родины. Гороскопы, тайны столоверчения, основы магии и
заочные курсы гипноза. От схожих с ней газетку отличает то, что она живет
и процветает. Не знаю, как ей это удается. Тайна Астрала.

Редакция обосновалась почему-то в гостинице. Третьесортной
гостинице без претензий. Никаких портье, никаких мытых полов. С трудом
нашел я комнату, в которой и располагалась редакция - четыре человека.
Комната, впрочем, большая.

- Роман Ярцев? Нет, он у нас больше не работает. Взял бессрочный
творческий отпуск, - с усмешкой сказал мне один из  астраловедов.
Скверной такой усмешкой.

Другой,  сжалившись, добавил:

- Он сторожем устроился.

- Сторожем? - наверное, я выглядел довольно нелепо.

- В Рамони. Во дворец.

Дворец я знал. Областная достопримечательность. Красивый, но
запущенный донельзя. Последние двадцать или тридцать лет закрыт на
бессрочную реставрацию.

Сегодня в Рамонь ехать, пожалуй, не стоит. Подожду результатов
утренних хлопот. Информации. А вот кому информации, свежая
информация, кто забыл купить, подходи, дешево отдам!

Отдадут, жди.

Налоговое управление отняло у меня остаток дня. К вечеру,
вернувшись домой,  я мог сказать себе - день прошел не напрасно. Мог, но
не сказал. Потому что день пока не прошел.

Вернулся Егор. Почин удачный, но нам пришлось повозиться с ,
довести до ума конягу.

Отмывшись от масла, я, наконец, раскрыл газету.  Нет, сегодня
ничего нового из Глушиц.

Зазвонил телефон. Однокашник из облздрава.

- Между прочим, по сети мне с Америкой разговаривать дешевле, чем
с тобой, - начал он.

- Повесь трубку, я перезвоню.

- Как же. Дозвонишься. Простыну я к твоему звонку. Лучше ты
поскорее повесь свои уши на гвоздь внимания. Слушай, значит. В переводе
на обыкновенный язык, причина смерти  Настасьи Киреевой - необратимые
структурные изменения ткани лобных и височных долей головного мозга.

- Ну, если это перевод...

- Еще проще, для идиотов, наступило нечто вроде окаменения мозга.

- Такое бывает при бешенстве?

- Нет, не совсем. При бешенстве, скорее, разжижение - опять же,
языком идиотов. Возможно, причина - атеросклероз. Мозг известью
пропитался. Это ты понимаешь?

- Понимаю, - смиренно отозвался я.

- В общем, материал послали для анализа в Москву.

- Зачем?

- Приказ такой есть, за номером... Забыл записать, ну, неважно.
Любое подозрение на бешенство требует подтверждения из Москвы. Особо
опасная инфекция - своего рода.

- И куда в Москву? - спросил я для очистки совести.

- В лабораторию некробиологических структур.

- Куда?

- Туда, где изучают мертвую ткань, о необразованный, но пытливый
отрок. Я попробовал пробраться в эту лабораторию по сети, но вход закрыт.
Пароль требуют. Более того, поймали меня, как нашкодившего мальчишку и
срисовали адрес. Зачем, не знаю. Коммерческая информация? Но я ничего
не скачал... - и он начал ботать по компьютерной фене.

Я поблагодарил его, и, пообещав серьезно изучить проблему
приобретения компьютера, дал отбой.

Некробиологических структур. Бывают же названия, однако.

Думать не хотелось. Боязно. Можно додуматься до самых
невероятных мыслей. А я не люблю невероятного. Копнешь это самое
невероятное, и окажется - дрянь и обман. Искать надо объяснения простые,
здоровые, ясные, не впадая в агностицизм и поповство.  Так меня учили на
курсах самой правильной философии. А никакой иной я не знаю.

Напрасно я пытался напялить на себя шкуру здорового солдафонства.
Не получалось. Я действительно чувствовал себя маленьким мальчиком,
оставленным в темном доме, от которого спрятали спички и свечу, чтобы
пожара не случилось. А электричество то ли отключили, то ли вовсе не
было.

Бесцельно послонявшись по дому (лампочки везде мощные,
наверное, действительно я чураюсь тьмы), я с трудом дождался полуночи,
когда получил полное право лечь спать. Даже не право, а почетную
обязанность, которую исполнять следует с достоинством и честью.

Я подумал, не почитать ли на сон грядущий. Из книг на любимой
полочке были водка пшеничная, молдавский бренди, виньяк из Будапешта и,
в холодильнике - болгарская мастика. Подумал, и отказался. Для глаз
вредно. Я слишком большой любитель чтения. Надо и честь знать.

Перед тем, как лечь, я везде выключил свет. Возможно, я и не люблю
темноты, но свет ночью пугает меня больше. При свете не скроешься от
одиночества.

Сны... Сны - это гораздо более личное, нежели явь. Но последнее
время стал чужой себе во сне. Видится нелепость и мерзость, и проснувшись
среди ночи, первое, что ощущаешь - радость. То был просто сон.

Но в эту ночь, проснувшись, я решил, что продолжаю спать. За
окном, казалось, кто-то стоял, стоял, и всматривался в глубь комнаты.

Я  затряс головой, стараясь проснуться окончательно, потом
посмотрел опять.  Нет никого, но осталось ощущение отпрянувшей,
отошедшей тени.

Поставив ноги на пол, я нашарил ружье. Оно у меня пристроено под
диваном. На всякий случай. Детей в доме нет, и потому оно всегда заряжено.
Два патрона крупной дроби.

С ружьем в руках я на цыпочках прошел по комнате, стараясь не
слишком приближаться к окнам. Совсем необязательно подставляться, пусть
даже собственным кошмарам.

Сквозь фрамуги ночной воздух заползал внутрь и падал, овевая ноги
прохладой. Я потихоньку трезвел, приходил в себя.

А переутомление оказалось много сильнее, нежели я предполагал.
Вместо пижамы на ночь смирительную рубашку впору надевать. И
смирительные штаны. Шутка. Грязная, непристойная шутка - для
понимающих.

Я уже было собрался отложить ружье, включить свет и выпить-таки
рюмочку мастики, когда второе окно потемнело, и скудный свет сельской
ночи исчез.

Гость. Незваный гость.

Зазвенело выдавливаемое стекло. Я не стал колебаться и ждать
развития событий.

Ружье двенадцатого калибра и в поле стреляет громко, а здесь -
просто оглушительно. Заряд дроби выбил во двор и залезавшего, и остатки
стекла, и часть рамы. Я постоял, оглушенный и ослепленный вспышкой
выстрела, едкий дым резал глаза, заставлял кашлять. Или это просто
нервное?

Я осторожно, как бы не ступить на стекло, подошел к другому окну.
Вдруг еще кто снаружи? Нет, не видно. Тогда. Выйдя в коридор, я включил
наружный свет - три маленьких прожектора, переделанных из
автомобильных фар. Включил и распахнул дверь.

Никого. Совсем никого.

- Эй, Витька! - стукнула дверь соседа. - Ты чего это?

Сосед у меня не просто любопытствующий. Поможет, если что.
Несмотря на свои шестьдесят лет, отставной капитан милиции Прохоров К.
А. сто очков другому даст. На дух не выносит шпаны и уголовщины, потому
с девяносто третьего года и пенсионер.

- Да так, дядя Костя. Лезло в окно что-то, я и стрельнул, - крикнул я в
ответ.

- Сейчас, сейчас погляжу, - и через пару минут он стоял рядом.
Нисколько не стесняясь своих белых кальсон со штрипками, он деловито
прошел по двору, зашел в дом. Я - следом.

- Да, Витька, ружье у тебя - просто пищаль, - посмотрев на окно,
заметил он. - И в кого же ты промахнулся?

- Не знаю, - честно ответил я. - проснулся, вижу - ходит кто-то под
окном. Ну, пока ходил - ладно. А вот когда в окно ломиться начал, я и не
выдержал.

- Это ты правильно сделал. Пусть знают, что в Маковке (село наше
Маковкой зовется) люди живут, а не овцы, - он наклонился, вглядываясь в
осколки стекла. - Так и есть, снаружи лез.

- Я же говорил...

- А я слушал. А теперь вижу. И могу засвидетельствовать, если
понадобиться. Раньше за этот выстрел тебя бы затаскали... А теперь, теперь
никто, небось, и не спросит, - он вышел во двор. Я, как привязанный, за ним.

Под окном он разве что на четвереньках не ползал. Потом нашарил
щепочку, поковырял ею землю, поднес к носу и понюхал.

- Фу, гадость какая. А крови нет. Должно быть, убежал. Разбил окно и
убежал.

- Кто убежал?

- А я почем знаю? Это ты видел, не я. Следов не видать, двор у тебя
утоптанный. Ты бы землю вскопал, цветы посадил, что ли. Или помидоры,
вот как у меня...

- Дядя Костя, а если это и не человек был вовсе?

Старик посмотрел на меня внимательно.

- Не человек? Ты зверя имеешь ввиду? Я слышал от наших, росомаха
объявилась. Уже дважды в дома вламывалась, людей задирала. Но то не
здесь, около Глушиц.

- Она могла и сюда...

- Ну, не знаю, - он покрутил головой. - Я по четвероногим зверям не
того... Не знаю, честно.

После его ухода я закрыл ворота, поднялся на крыльцо. Скоро светать
начнет.

 В поисках добычи способна проходить до ста километров в сутки.
Отличается свирепостью, беспощадностью, неутомима в преследовании
добычи.

Не знаю, был ли заглянувший ко мне росомахой, но ружье я
перезарядил. Потом поднялся в мезонин, пустой и неуютный, я когда-то
думал, гости на лето приезжать будут, друзья, а вот не едет никто, разложил
раскладушку и лег. Почему-то казалось, что я обязательно должен доспать,
что от этого зависит что-то важное.

Я уснул. Но никаких откровений мне не явилось.

Утром я застеклил окно и прибрался - начерно. Под окном ничего
особенного не нашел, только стекло и щепки. И то и другое я смел в совок.
Вскопать землю. Хорошая идея. Пустить корни и полить. Потом и слезами.

Стук в калитку отвлек меня. Я подошел, открыл.

- У вас, говорят, ночью звери шалили? - передо мной стоял дачник,
милый человек, а рядом, у его ног, подняв ко мне печальную морду, вздыхал
бассет-хаунд.

- Да. Звери. Вернее, зверь. Одна штука.

- Вы не возражаете, если я пущу своего песика по следу? Знаете,
Гельмут, его Гельмутом зовут, прекрасно берет след. Просто чудесно.

- Вы думаете, стоит?

- Ну, конечно. Понять, откуда пришла ваша росомаха, может, найти
отпечаток.

- Ведь не кролик. Если схоронилась где-нибудь неподалеку...

- Это вряд ли. Да мы и осторожно. Так вы позволите?

Я посторонился, впуская дачника.

- Ап! - скомандовал он собачке, и она перепрыгнула через порожек.
Для бассета довольно ловко.

- Она, росомаха, в то окно лезла?

- Именно в то.

- Идем, Гельмут. Работать, работать, - но пес заупрямился, сел,
упираясь в землю всеми четырьмя лапами, и начал жалобно поскуливать.

- Гельмут, Гельмут, - укоризненно посмотрел на него хозяин. - Не
ленись!

Он потянул за поводок, но бассет завертел головой, освободился от
ошейника и бросился наутек.

- Ко мне! Ко мне, Гельмут! - и хозяин побежал вслед за собакой.

Вот и нашли след.

Я пожарил и съел яичницу с салом, напился впрок чаю, но они не
вернулись.

Я пожалел, что нет у меня собачьего чутья. Иначе давно бы убежал,
подобно мудрому Гельмуту.

Но... Но ведь я и так никуда не лезу. Стою в сторонке. И все-таки ко
мне пришли. Не отстояться, выходит.

С Егором мы прикинули сегодняшний и завтрашний маршруты.
Бизнес-план, так сказать. И, уверясь, что дело не страдает, я отправился в
Рамонь. Пообщаться, как принято было когда-то говорить.

В дороге ночное происшествие начало бледнеть, терять осязаемость.
Будто действительно сон, или того хуже - бред. Я сосредоточился на дороге.

После того, как выехал на Задонское шоссе, опять задумался. Что
происходит. С кем происходит. Кто виноват и что делать.

Замок стоял, окруженный невысоким каменным забором и высоким
деревянным, внутренним, сляпанным наскоро из горбыля. Для служебного
пользования заборчик. Я остановился, запер кабину и пошел искать вход.
Найдя, долго стучал, пока, наконец, воротца не отворил Роман.

- Проходи, - сказал он, словно мы виделись только вчера.

Во дворе был обыкновенный беспорядок стройки, но стройки,
скоропостижно скончавшейся. Леса вокруг замка пустовали, везде валялись
доски, ошметки засохшего бетона, сваленный в кучу кирпич, в общем,
типичный кавардак долгостроя.

- Не кипит работа, - заметил я.

- У фирмы трудности. Банк лопнул.

- Надежный и устойчивый?

- Замок у района в аренду фирма взяла. На девяносто девять лет.
Хотели отель открыть, для иностранцев или наших очень русских людей.
Индивидуальные туры.  Получили кредит, начали работы, но почти сразу
дело и стало.

- А как же ты? Деньги с кого получаешь?

- Да платят. Район. Наличными, еженедельно. Мне и Портосу.

- Портосу? Он с тобой?

- А с кем же ему быть. Сейчас увидитесь. Портос, ко мне!

Сегодня - собачий день. Портос - большой мощный ротвейлер -
подбежал ко мне из-за штабеля кирпича, в виде исключения аккуратно
сложенного, каждая кирпичина в полиэтиленовой упаковке, подбежал и
посмотрел на хозяина - рвать или признавать.

- Поздоровайся, песик. Это Виктор, хороший человек, не забыл? Дай
лапу.

Лапа оказалась широкой и тяжелой.

- Молодец. Теперь ступай, работай. Охраняй двор.

Портос затрусил вдоль забора.

- Пойдем под крышу, там прохладнее, - Роман провел меня боковым,
непарадным ходом.

Внутри следов ремонта я не заметил.

Мы поднялись по лестнице вверх и оказались в комнате, совсем
небольшой для замка.

- Вот тут я и обитаю, - сказал Роман. - Келья отшельника.

Роскошью обстановка действительно не блистала. Два крашеных
табурета, топчан со свернутым матрацем, электроплитка, пара кастрюль да
чайник и всякая мелочь. Разумеется, и стол, старый конторский
однотумбовый стол с пишущей машинкой стопкой бумаги на столешнице.

- Творишь?

- Помаленьку. Замок приехал посмотреть, или как?

- Да вот... Развеяться захотел, -  мне вдруг стало неловко. Приехал,
оторвал творческого человека от дела, а с чем приехал?

- Ну, развейся.

Я понял, что если не расскажу Роману, то не расскажу никому. Может
быть, просто не успею. Но пересилить неловкость не мог. Вернее, не
неловкость, а - растерянность, стыд, страх.  Нет, опять не то. Помимо всего,
внутри возникло убеждение, что мое дело - это именно мое дело. На чужие
плечи, пусть и дружеские, не переложишь.

- Ты во все это веришь?

- Во что - во все?

- Ну, о чем газетка твоя пишет, Астрал. В чертовщину.

Он долго молчал. Поставил чайник на плиту. Выглянул из окна,
кликнул Портоса, тот вбежал длинным путем в комнату, получил несколько
сухариков, сгрыз их и пошел вновь в дозор. Роман походил, померил пол от
стены к стене, то и дело подходя к чайнику и щупая его бок, как щупают лоб
больного в горячке, потом сел на топчан.

- А сам ты что обо всем этом думаешь? - наконец, спросил он.

- Ничего.

- Ты не увиливай. Говори, раз приехал.

- Я просто не знаю. Понимаешь, порой встречаешь просто не знаешь
что. Непонятное.

- Значит, встретил...

Роман опять подошел к чайнику. На этот раз он ладонь отдернул и
даже подул на нее, потом разлил кипяток по кружкам - белым,
эмалированным, засыпал кофе из большой двухсотграммовой банки, не
спрашивая, бросил по три куска сахара.

- Давай попьем сначала. Пей, пей, голова нужна ясная, а ты, как я
понял, спал ночью неважно.

Кофе я не хотел, но спорить не стал. Отпил, и действительно,
почувствовал себя бодрее.

- Ты газетенку нашу знаешь, - полуутвердительно произнес он.

- Да, - не выражая своего отношения, ответил я.

- Средняя газетенка. Последнее время, так и совсем дрянь. Это я не
потому говорю, что ушел из нее, не думай. Пришел я в туда случайно, ты
знаешь, после очередной смены курса нашего "Коммунара". Надоела
угодливость и псевдополитика хамелеонов. Поначалу интересно было.
Загадочные явления, тайны, НЛО. Но потом  понял, что гораздо загадочнее
само существование этой газеты. Сколько раз она была на грани краха - то
тираж не разойдется, то бумага подорожает, то еще что-нибудь в этом же
роде - а и в огне не горели, и в воде не тонули. Дешевая бумага объявится,
тираж купят оптом, дадут льготный кредит. Подписчиков у газеты мало,
реклама - слезы, а вот перебивались. Не роскошествовали особо, но - жили.

А печатали полную ахинею. И требовали от меня того же, чем
дальше, тем больше. Пару раз я проводил так называемые журналистские
расследования. На Куршскую косу ездил, а второй раз так прямо в нашем
городе. На свой страх и риск. И за свой счет, между прочим. Поездочка а
Прибалтику стоила - о-го-го... Ладно, не о том я. Просто дело велось у нас
непрофессионально. Читательские письма, что мы отбирали, были самые
глупые и неправдоподобные, типа "я  вчера говорил с инопланетянином из
центра галактики, и у них там пиво дешевле, но больно разбавленное". А
если писем не было, мы их сами сочиняли, не заботясь о качестве. И, тем не
менее, жили. Знаешь, конкуренты пробовали выпускать газеты всерьез,
приглашали специалистов, давали неплохой анализ событий, но прогорали
быстро, слишком быстро. Так вот, я понял, что если наша газета живет,
значит, это кому-нибудь нужно. Только - кому? Читателям? Нет, доходы от
продажи расходов не покрывали. Тогда кому?

Что, собственно, делает наша газета? Создает шум. Шум, в котором
правдивая информация тонет, забитая водопадом чуши. Любому
здравомыслящему человеку после знакомства с "Астралом" становится ясно
- никаких аномальных явлений не существует, все - сущая  мура,
выдуманная щелкоперами, прямое одурачивание публики. И отношение это
он перенесет и на другие сообщения о подобном. Мы сеем неверие в
необычное. Фабрикуем дезинформацию. Парадоксально, но факт: именно в
этом состоит истинная задача нашей газеты  выдавать дезу на-гора. Не
уверен, что это осознал даже главный редактор. Для него "Астрал"  - газета,
которую он может делать так, как может. Минимум хлопот и постоянный
доход. Народ глуп и любит лажу, потому писать нужно проще, доходчивее.
И сам он, редактор и совладелец, верит только в деньги. Раз газета кормит,
значит, правильной дорогой шагаем, товарищи!

Нами управляют незримо и умно. Предоставили режим наибольшего
благоприятствования именно нашей газете, редактор, скорее всего,
инстинктом это осознал и, опять же интуитивно, проводит ту политику, при
которой к газете относятся благосклонно. Да, дешевая, да, желтая, да,
бульварная, так цэ ж то, шо трэба, хлопцы!

- И поэтому ты ушел?

- Ну, нет. Куском хлеба не бросаются. Я вынужден был уйти. После
того как опубликовал материалы о событиях на Куршской косе у
конкурентов - для нашего "Астрала" статья получилась слишком серьезной,
слишком академичной, - меня обвинили в том, что я нарушил должностные
обязанности, передав написанное в чужие руки.

- И ты переквалифицировался в сторожа?

- Почему нет? На еду мне и Портосу хватает. Поработаю здесь,
закончу книгу. Своего рада оплачиваемый творческий отпуск. Материал под
боком. Если удастся рукопись продать, начну другую. Возможно, оно и к
лучшему - что  ушел. Не жалею. Текучка заедать стала. Здесь времени
подумать хватает, поразмыслить. И знаешь, я отчетливо понял - происходит
много непонятного. Куда больше, чем можно представить.

- Но наука...

- Дорогой, я ведь не против науки. Наоборот, за - всеми четырьмя
руками. Но наука вправе говорить лишь о том, что  она исследует, причем
исследует серьезно. А кто у нас занимается аномальными явлениями? Какие
ассигнования под это выделены? Где отчеты, труды, публикации? Ничего
нет. Не спорю, может быть, кое-кто кое-где делает кое-что,  лаборатория
некробиологических структур, с ней я сталкивался в своих, с позволения
сказать, расследованиях, та еще лавочка, но Большая Наука, академики,
доценты с кандидатами знают об аномальных явлениях не больше рядового
обывателя, читателя "Астрала". Знаешь, в свое время французская академия
высмеяла сообщения о падении камней с неба. Не может быть, потому что и
быть не может, суеверия невежественных людей. То же происходит и
сейчас.

- Но почему?

- Не знаю. Надеюсь, из-за косности, консерватизма, отсутствия
средств.

- Надеешься?

- Именно. Альтернатива - что исследования все-таки проводятся, но
скрытно от общественности. А результаты настолько мрачны, что их
обнародование  могло бы вызвать хаос и панику.

- Эк ты  загнул. Писатель, драматизируешь. Хаос и панику. У нас  и
без того  хаоса - на весь мир хватит, можно трубопровод строить и гнать  на
запад. А мы живем, привыкли.

- Надеюсь, надеюсь... Только это ведь ты пришел сюда, это с тобой
происходят странные и непонятные явления.

- Да не со мной...

- Не хочешь говорить, не говори.

- Может, все только кажется, мерещится.

- Типичный образчик мышления. Не верю, следовательно, не может
быть. Современный интеллигентный, ты уж прости за бранное слово,
человек скорее усомнится в собственном рассудке, чем допустит
существование явлений, не одобренных наукой.

- Но неужели ты хочешь сказать, что существуют...

- Кто? Видишь, тебе даже сказать неловко, настолько въелись в тебя
скепсис и неверие.

- Нет, я просто не знаю, как это обозвать.

- Никак. Или Нечто, неведомая сила. Проще для восприятие и звучит
почти по научному.

- Ты не уходи от ответа - существует?

- Что бы я не сказал, ты не поверишь. Поверь себе.

- Хорошо, поверил. И что же мне делать дальше?

- Лучше всего - уехать. Отдохнуть месячишко где-нибудь в Ялте, а
если денег не жалко, то в Италии.

- Наоборот.

- Что наоборот?

- В Италии, а если денег не жалко - то в Ялте.

- Судя по твоему тону, отдыхать ты не собираешься?

- Потом. Месячишко... Ты думаешь, что  за это время, за месяц,
"нечто" исчезнет, рассосется?

- Возможно. Или переключится на иной объект. Или, как знать, кто-
нибудь найдет на это управу.

- Кто?

- Ну, кто-нибудь. Могу я помечтать?

- Я не могу. Да и не верю в авось.

- А во что веришь? В святую воду, осиновый кол, серебряную пулю?

- Я поэтому и пришел к тебе. Спросить.

Роман снова приготовил кофе, снова посмотрел во двор, но звать
собаку не стал.

- Я ведь действительно многого не знаю. И своего опыта у меня с
гулькин нос, больше теории, слухи, легенды.

-  С миру по нитке - нищему духом дачка на Канарах.

- Лучший способ - это бегство. Бегство за море. Действительно, часто
помогает.

- Часто?

- Почти всегда. Главное - не подхватить ностальгию и не
возвращаться. Конечно, доступно не всякому - уехать. Как в старых
медицинских книгах: "При переутомлении хорошо помогает длительное
морское путешествие, желательно кругосветное".

- А другой способ, не лучший?

- А ко мне перебирайся, сюда. Поживи несколько дней. Здесь тихо,
никакой стройки. На рыбалку сходишь, отдохнешь. С интересными людьми
познакомлю, тут археологи неподалече. Меловые пещеры, каменный век.
Каждый вечер встречаемся. Изысканное общество. Картошечку печем,
ушица, раки. Старушка одна местная гонит домашнюю - слеза прошибает, а
голова не болит...

Дальнейший разговор шел ни шатко, ни валко. Моя вина. С одной
стороны, я знал, что происходит нечто непонятное и опасное, с другой, не
верил в это. Человек второй сигнальной системы.

Мы еще поговорили о том, о сем, я расспрашивал, он отвечал,
стараясь подавить усмешку, потом спрашивал он, и я отвечал, улыбаясь, как
последний дурак. Наконец, я ушел, с чувством сожаления, неловкости и
досады, что все так получилось.

Роман проводил меня до машины, Портос тяжелым взглядом следил
за тем, как я поднимаюсь на ступеньку.

- Учти одно - все, что происходит - происходит на самом деле.
Попробуй довериться инстинкту, даже страху, не бойся показаться смешным
самому себе.  Ночью ты будешь и чувствовать и думать совсем иначе, чем
днем. Поэтому - готовься к ночи, - он пожал мою руку, но как-то
нерешительно, словно не хотел прощаться. - А лучше оставайся. Или станет
невмоготу - приезжай. Понимаешь, дезинформация нужна для того, чтобы
скрыть информацию, правду.

- Приеду, - пообещал я.

- Места хватит. А народ здесь смирный, спокойный. Меня всякими
покражами не тревожат. Словно и не Россия... Портос скучает.

Всю дорогу назад я сомневался, правильно ли поступил. Наверное,
больше мне ничего и не оставалось. По крайней мере, четко понял, что
всерьез меня слушать не будут.

Но недовольство оставалось. Никакой ясности  визит к Роману не
внес, напротив, сейчас я был более смятенный, чем этой ночью.
Подсознательно я все-таки ждал, что он скажет мне - ерунда все это, бред от
переутомления. Кругосветное путешествие. Раки. Омары... И местный
самогон. Соблазнительно, весьма. До припухания рожи.

Попробую-ка воспользоваться собственной головушкой.

Итак, цепь событий.

Пропажа Петьки и остальных. Странное, если не сказать сильнее,
поведение ребят, описанное в Петькином дневнике.   Баба Настя и
нападение на нее. Затем - смерть бабы Насти. Исчезновение людей вблизи
Глушиц.  Визит этой ночью ко мне - кого?

Каждое из событий может и обязано быть объяснено самым простым
и банальным образом. Например, наркотики. Или же - отравление ребят в
лагере. Продукты испортились от старости, опять же трупные яды...
Помутилось сознание. Или бандиты напали, золото, оно опаснее урана.

 Но на всякий случай пора отливать серебряные пули. Почему, кстати,
серебряные? Наверное, Альфред Нобель не поверил бы, что уран может дать
взрыв в миллион раз сильнее динамита. Или водород. Не может быть,
потому, что и быть не может.

Моральная неподготовленность воспринять события такими, каковы
они есть. Зашоренность, слепота мысли. Диагноз. Но где лекарство?

Домой я вернулся заполдень.  Пообедал. Поправил оконную раму -
законопатил, зашпаклевал следы дроби, подкрасил. Почистил ружье. И тут
ко мне заглянул дядя Костя.

- Ты все мотаешься, а к тебе дело есть. Вернее, ко всем дело. Ко всем
охотникам.

- Дело?

- Облаву решили устроить на зверя. Ты не слышал, он этой ночью
еще двоих задрал. Не здесь, а ближе к Глушицам. Может, твой, или их
выводок целый, не знаю. Там особнячок такой, в три этажа. Зверь пробрался
и задрал. Поначалу думали, разборка между конкурентами, но нет, вряд ли.
Потому в области решили навалиться, отловить и уничтожить зверя.
Выборы скоро, а люди жалуются. Причем, люди непростые.

- Значит, мобилизуют на охоту?

- Мобилизуют - это ты верно заметил. Как в былые славные времена,
добровольно и обязательно.

- Я и раньше не возражал, и сейчас не буду. Когда готовить ружье?

- А ты позвони, спроси. Тебе особое задание, как охотнику со стажем.

Я позвонил. Особенность моего задания заключалась в том, чтобы
забрать восемь человек по списку из нашего поселка и доставить их на
место сбора - кордон  к двадцати часам. Сегодня.

- Да, быстро запрягать стали.

- Ты поедешь?

- Поеду.

Но прежде я обзвонил восьмерых, что были в списке. Трое успели
передумать. Остальные будут готовы к шести.

Я расселил верную карту. Кордон вплотную примыкал к северной
окраине заповедника. До Шаршков по прямой от него километров двадцать.
До Глушиц - тридцать. Но то по прямой.

Мне же отсюда - восемьдесят километров, из них семьдесят пять -
весьма приличной дороги. Полтора часа на езду, полчаса запаса. К восьми
вечера, или к двадцати, если угодно, должны успеть.

Я же успел отдохнуть, даже вздремнул немножко, днем минут
пятнадцать - милое дело, но обязательно пятнадцать, не больше, иначе
становлюсь вареным, размазней, успел и почистить ружье. Не успел одного -
подумать. А чего думать. Вон нас сколько соберется, каждый по разику
стрельнет, и никаких проблем. Вероятно, подобным образом наверху и
думают. Ну может у них хоть раз что-нибудь путное получиться? Хотя бы в
виде исключения из правила?

Попробовать стоило.

Всех пятерых я знал шапочно. Встречались редко, у каждого свое
дело, разве что на открытие сезона собирались, но это прежде. Сейчас
каждый жил хлопотно, времени мало.

Мы немножко поговорили, потом они уселись в кузов, и я отправился
всего на десять минут позже расчетного. Добрались как раз к восьми. Как
обычно, беспорядок, как обычно, некомпетентность. Собралось нас человек
сто, но шуму делали на двести.

Я присмотрелся, послушал и усовестился. Как можно на что-то
надеяться? Готовили не облаву - мероприятие. Толком никто ничего не знал.
И заправляли всем не охотники, хотя откуда у нас  настоящие охотники, не
тайга, но все же есть немного понимающие люди. Нет, заправляли делом
другие. Шароварные мальчики. С милицейскими короткоствольными
автоматами,  с импортными револьверами, стрижены коротко, почти наголо.

- Власти прислали, - пояснил мне доброхот. - Подмога. То ли ОМОН,
то ли боевики, кто поймет.

Впрочем, вели себя ребята, словно помощники шерифа или отцы -
атаманы. Доброжелательно успокаивали, мол, не боись, они нас в обиду не
дадут. Наше дело зверя поднять, а остальное предоставьте профессионалам.

Один из ребят, постарше, с матюгальником в руках велел всем
собраться возле него. Мы собрались.

- Объяснять долго не буду. Нам поставлена задача - отыскать и
уничтожить хищника. Росомаха там, волк, рысь - не знаю. Всех, кто с
клыками. Есть данные, что зверь находится в кварталах... - он начал
перечислять цифры, но меня больше интересовало, откуда взялись подобные
данные. Кто выследил. И - кого? Но этого нам не сказали.

- Вас разделят на три группы. Вы выполняете роль загонщиков.
Стрелять только в самом крайнем случае. И только на поражение. По
мнению специалистов (он опять не уточнил - каких специалистов), облаву
проводить следует в условиях ночного времени. Каждый из вас получит
специальный охотничий фонарь. Батареи мощные, длительной службы,
поэтому света не жалейте. Главное - не светите друг другу в глаза и не
стреляйте в своих. Да, получите сухие пайки - шоколад. Прием горячей
пищи будет организован по окончании облавы, ориентировочно в шесть
часов утра.

Потом началась неизбежная суета и неразбериха. Один выкрикивал
фамилии, другой выдавал фонари, третий шоколад.

Шоколад был хорош - авиационный, горький, с кофеином, я не
удержался, откусил разок от большой двухсотграммовой плитки. Фонарь -
просто замечательный. Корпус в амортизирующей резине, большой
рефлектор и галогеновая лампочка. Луч бил метров на сто, если не дальше.
Наверное, много дальше.

В кузов ко мне набилось человек двадцать. В кабину рядом сел один
из бравых молодчиков.

- Ну что, покажем, кто чего стоит, - сказал он мне весело, даже
азартно. - Ты трогай помаленьку вот по той дорожке. Я скажу, когда
приедем.

По летнему времени смеркалось поздно,  но в десять вечера, да в
лесу...

- Стоп, приехали, - и я остановился.

- Растянуться цепью на пять шагов друг от друга. Идти медленно,
шуметь. Вперед не рваться, сзади не отставать. Ну, вы загонщики опытные,
знаете...

Меня эти наставления не касались. По утвержденному плану мне
следовало находиться при машине и никуда не отлучаться вплоть до особого
распоряжения. А, что б не скучно, компанию мне составил другой парень из
стриженых. С автоматом и рацией, небольшой, с книгу.

- Не сомневайся, услышим, - парень неправильно истолковал мой
взгляд. - Я антенну на дерево заброшу для верности.

Шуму наш отряд делал - заслушаешься. Трещотки, гудки, просто
матч  - .

- Утрем нос ночной страже, - парень пристроил рацию в кузове и
сейчас говорил со мной оттуда, сверху.

- Кому?

- Да я так, просто.

Я выключил даже подфарники, жалея аккумулятор. Нужно будет -
включу. До рассвета далеко.

- До рассвета далеко, - повторил вслух мою мысль парень и забулькал
фляжкой. -  Ты как, земляк, за рулем потребляешь?

- Нет, - признался я.

- Хвалю. Мне тоже глотка хватит. Фронтовые, святое.

Загонщики постепенно удалялись, стало тише, покойнее, рация
шипела слабо, на частоте никого не было. Потом исчезло и шипение -
парень надел наушники и отключил внешний динамик. Я немного
побаловался фонариком, посветил вокруг, потом сел в кабину и захлопнул
дверь.

 Сон не шел, а жаль. Самое время. Дела все равно никакого нет,
выпить да уснуть. С собой у меня, разумеется, было, на всякий случай
держу. Но за рулем не пью никогда. Себе дороже. Вот чайку бы... И это
можно. Термос у меня стальной, немецкий, а чай, как в  на любой вкус,
правда, в пакетиках.  Краснодарского, да? Шутить изволите, господин
капитан. Мы люди простые, обойдемся цейлонским. На острове, знаменитом
чаем, есть чай, знаменитый вкусом. Соблаговолите откушать. И карамелька
романской кондитерской фабрики. .

Термос у меня большой, двухлитровый, пей всю зимнюю ночь, не
выпьешь. Летнюю и подавно. Чай в летнюю ночь.

Но я ограничился стаканом. Потом долго сидел, горел зеленый огонек
приборной панели, снаружи проходила ночь, но я огородился от нее. Вернее,
от комаров. Здесь, на кордоне, они не переводились: болота, река. Природа.
Один, впрочем, успел залететь и теперь пытал меня своим противным
звоном.

Я его обманул - вышел наружу. Немного прошелся, заглянул в кузов.
Парень с рацией подремывал, устроясь в углу. Неудобно, но неудобство это
он компенсировал из фляжки. При моем появлении радист-автоматчик
молча протянул фляжку мне, на отказ пожал плечами и отхлебнул еще.
Глоток, правда, сделал крохотный, на одну бульку. Фляжка, она куда
меньше термоса, приходится экономить. Фонарь он подвесил к перекладине
тента, и сидел в круге света, привлекая насекомых со всей округи. Горела
лампочка вполсилы, в режиме экономии, но все равно - хоть читай.

Загонщики галдели вдалеке. Никто не стрелял, но и без того не дадут
уснуть дневным зверюшкам.  Ночным же спать не положено.

Я далеко отходить не рискнул, вернулся. Потянуло в сон, и я решил
не противиться. Просто по привычке заперся изнутри, улитка улиткой,
устроился поудобнее и уснул.

Проснулся, когда вокруг начало сереть. Ночь ушла, день
задерживался, время сумерек. На часах - четыре.

Росы не было. Дождик порадует, и славно. Если примета сбудется.

Я опять прошелся, осматриваясь. Вчера не многое увидел, сейчас с
каждой минутой становилось яснее, ярче. Хорошее место, мирное, когда
облав не проводят. Но какое-то странное. Что-то не так.  Загонщики
перебаламутили округу, лишили покоя.

Парня в кузове не было. Нет, значит, нет. Отошел, нужно стало. Слух
мой за ночь обострился, и я услышал, как в наушниках настойчиво чирикал
чей-то голос.

Я обошел машину, посидел в кабине. Чириканье не прекращалось.
Настойчивые какие, нельзя уже человеку на минутку отлучиться.

Наконец, я решил, что должен успокоить щебетунью.  Поднялся в
кузов, у меня складная лесенка есть, для удобства клиентов, осмотрелся. А
на полу и автомат оставлен. Совсем никуда не годится. Правда, когда я
гулял, то ружье тоже в кабине оставлял.

Я надел наушники.

- , отвечайте, отвечайте, почему молчите?

- Это вы мне? - сказал я в микрофон, но голос продолжал вопрошать .
Я догадался переключить тумблер на  и повторил:

- Это вы мне?

-  Почему молчали, мы уже десять минут вас вызываем.

- Вам не грач отвечает.

- Кто на связи, кто на связи? - занервничали, на крик перешли.

- Виктор Симонов. Ваш парнишка отлучился куда-то.

- Давно отлучился?

- Не знаю. Я в кабине спал, он в кузове был. Минут пятнадцать назад
я выглянул, его нет.

- Ждите на месте и никуда не уходите. Мы направляемся к вам.  Связь
не прекращайте, докладывайте обо всем необычном. Просто обо всем.

- Да ничего интересного нет. Скоро солнце взойдет, птицы вон... - и я
замолчал. Птиц не слышно, вот в чем дело. Обычно под утро от них спасу
нет, а сейчас - тихо.

- У вас оружие есть? - поинтересовалась рация.

- Двустволка. В кабине, зачехленная.

- Можете быстро достать?

- Могу, а зачем?

- Достаньте и зарядите.

Я снял наушники, но в кузов не полез. Чего ради? Автомат под рукой.
Про него я не упомянул, не захотел подводить радиста больше, чем
необходимо. Взял автомат в руки, отсоединил магазин, извлек один патрон.
Самый обыкновенный патрон. Я вернул магазин на место, клацнул
затвором.

Стрелять было не в кого.

Возникло детское искушение - прибарахлиться, умыкнуть железку.
Знать, мол, ничего не знаю, за чужими вещами не смотрю. Но чужое брать
нехорошо, особенно когда некогда и спрятать негде. Положим, чужое - это
как посмотреть. Вооруженные силы (а что присутствовали именно они,
сомневаться не приходилось) у нас общенародные, следовательно, и
имущество их тоже общенародное, значит, и мое. Но вот некуда и некогда -
не поспоришь. Два джипа волжских кровей выехали из лесу и, не доезжая
метров десяти, встали.

Я быстренько положил автомат вниз, мало ли. Пусть лежит.

Из джипов вышли, нет, выскочили шестеро.

- Эй! - закричал один, верно, старший. - Как там у вас?

- Да ничего вроде, - я выглянул из будки, стараясь показать, что руки
мои пусты.

- А Ерохин, Ерохин здесь?

- Его Ерохиным зовут?

- Ну!

- Не знаю, где он. Знал бы - сказал. Жалко, что ли, - стараясь не
показывать страха, я медленно, неспешно спустился на землю. Ничего, не
убили. Даже в землю носом не уложили. Подошли, заглянули в кузов,
подобрали автомат, поговорили с кем-то по рации. Потом группой, кучно,
стали бродить вокруг, так детский сад грибы ищет в городском парке.

Подъехал еще один , на сей раз с начальством побольше. Опять
спрашивали меня про Ерохина, я честно отвечал. Рацию от антенны
отцепили, унесли в свою машину, и начали оттуда вопрошать округу насчет
ромашек и огурцов. Блюдут традиции. По правде, ромашек, как таковых, не
было, требовали ,   и прочие малопонятные постороннему термины. А
посторонним был я, о чем недвусмысленно дали понять. Просто перестали
видеть, пустое место на двух ногах, невесть как очутившееся здесь. Обидно,
да? Если честно, не очень. Просто очень хочется ноги унести. Ноги и колеса.
Желательно неповрежденными.

- Третий, третий! Нашли поганца?  Прогуляться решил, да? Ничего,
малый свое получит, плакали его лычки, - и, небрежно, в мою сторону:

- Объявился молодец. Колобродить Ерохин большой мастер, другого
такого не сыскать. Вы... Вы можете ехать, пожалуй. На сборный пункт.

Я поехал, медленно, узнавая давешнюю дорогу и печалясь, что акку-
мулятор здорово-таки подсел, едва запустился мотор. А новый аккумулятор,
я его весной купил, на рекламу поддался. Непревзойденное немецкое качест-
во. Ток саморазряда равен нулю. До сих пор это соответствовало действи-
тельности, но нынче немецкое качество уступило русской действительности.
Сырость, роса? Нужно будет глянуть, как домой приеду, в чем там дело.

Приехал я к шапочному разбору, захмелевший народ разбредался по
машинам и покидал угодье. Моя пятерка, тепленькая, разморенная, дожида-
лась меня в сторонке, подальше от бравых ребятишек.

Обещанную горячую пищу я съел. Миску картошки с тушенкой. Ту-
шенки не пожалели. В лесу, да под водочку... Но водочки мне не положено.

- Кого подняли?

- Лес подняли. На уши, - позевывая, ответил мне односельчанин. -
Пустая колгота и больше ничего. Хорошо, у нас с собой было...

Я порадовался за предусмотрительных земляков, допил остатки чая и
отправился восвояси. Одного бензина нажег сколько, и все зря. Обещано,
что зачтется при уплате членских взносов. Малая польза.

По возвращении я ходил неприкаянным. Ложиться спать, когда день
едва начался? И не усну, и даже не хочется. Я поковырялся во внутренно-
стях "Чуни", ничего явно дурного не нашел. Поговорил с Прохоровым К.А.,
дядя Костя больше слушал мой сумбурный рассказ, изредка вставляя "Эге" и
"Ну-ну", но под конец расщедрился и назвал облаву "бредом услужливой чи-
нуши". Чинуша у дяди Кости почему-то женского рода. Но род войск он вы-
числил моментально:

- Специальная антитеррористическая рота, САР. Парни в ней разные,
есть и дельные, но в лесу, да ночью...

- Зачем же они это сделали?

- Приказ. Погоны, они обязывают. Вызовут, бывало, начальников от-
делений и дают установку: у супруги первого лица срезали сумочку, потому
срочно отыскать, задержать и проучить вора.

- И вы...

- Искали, находили и учили.

- Находили?

- А как же. Расспрашивали, что за сумочка, какова с виду, что внутри
было ценного. Потом сбрасывались по десятке или по сколько там выходило
и находили. Иначе нельзя. А у жены сумочки крали регулярно, и все с золо-
тишком, да французскими духами. Скажи, вот зачем дамский гарнитур пять-
десят второго размера второго роста бежевого цвета, немецкий, носить в
дамской сумочке? И как ее, сумочку эту, могли срезать, если мадам пешком
только от "волги" до охраняемого подъезда ходила, и то в сопровождении
шофера? Народ у нас даровитый, талантливый, просто  слов нету, - и, решив,
что достаточно наделил меня мудростью и опытом, он вернулся к себе во
двор, поливать помидоры.

Я посмотрел на небо. Облачка появлялись, но вели себя стыдливо, не
решаясь    заявить о своем присутствии делом. Собрались бы, организова-
лись в партию заединщиков и - сверху вниз, сверху вниз, на народ!

Я тоже размотал шланг. Помидоров нет, значит, грузовик полью. Чи-
ще станет Заодно и подумаю. Будь у меня не "ЗИЛ", а сорокатонный "БЕ-
ЛАЗ", дум пришло бы в голову куда больше. Сейчас же вертелась одна: об-
ращали на меня внимание спецназовцы, ой, как обращали. И всю возню с ра-
цией разыгрывали специально для единственного зрителя. Никакого радиста
они не нашли. Иначе зачем бы им прогонять меня, а самим оставаться и про-
должать рыскать по лесу?

С чего я вдруг решил, что они остались? Просто предположение, ос-
нованное на мимолетном впечатлении. Как они ходили, как переговарива-
лись между собой, и как смотрели на чужого водилу, досадную помеху.

После мытья я померил давление в камерах. Доброе давление, атмо-
сфера в атмосферу. Аккумулятор за обратный путь подзарядился, посмот-
рим, что дальше показывать будет. Пока гарантия не истекла, не страшно,
поменяю.

От безделья меня спасла железная дорога. Контейнер из Павлодара
прибыл после двух месяцев пути. Отказать человеку я не мог. Встреча со
старыми вещами, помимо чисто утилитарного значения, возвращала надеж-
ду, что жизнь не прерывается. Да, трудно, даже плохо, но переможемся, не
привыкать. Хозяин волновался, пытался огладить одежду, проводил рукой
по волосам. Ромео, ждущий возлюбленную. Просто смешно. Ха-ха. Тент я
быстренько убрал, и мы поехали в город. На удивление быстро погрузились,
пломбы, по крайней мере, оказались целыми, а что внутри - дома посмот-
рим. Скорость, шестьдесят пять километров в час, казалась хозяину то
слишком маленькой, то непомерно большой, в зависимости от посещавших
его предчувствий.

Я смотреть момент вскрытия не стал. Дело сугубо домашнее, даже
интимное. Развернулся  и отправлися на свой двор, завернув по пути на
заправку. Сытое брюхо работать гораздо, а день оказался не без пользы. За-
тем приехал Егор Степанович, отчитался и передал большой конверт плот-
ной коричневой бумаги.

- Передать просили.

Ирина встретила на базарчике мою односельчанку и передала с ней.
Почта ходит  долго,  дорого и ненадежно. Оказия - вот наш ответ Интернету.

Обговорив детали завтрашнего дня, я оставил своего служащего у
"Буцефала", пусть холит и лелеет кормильца, а сам пошел в дом. Большой
босс. Сигары пора учиться курить.

Заклеен конверт был на совесть, надежным конторским клеем. Я
освободил место на столе (журналы прошлого десятилетия, выброшенные
одним дачником. Я их листаю иногда - "Химия и жизнь", "Наука и жизнь",
все в таком роде. Интересно. И грустно тоже.), большими остроконечными
ножницами осторожно надрезал конверт. Никакой личной записки, только
светокопии, сделанные, похоже, на "Эре", я сам с ней работал, узнаю милый
почерк. И, отдельно - обычный почтовый конверт без марки. Пухленький.
Его я вскрыл еще осторожнее. Ничего. Только деньги, что я оставил Ирине.
Иначе и быть не могло.

Я посидел,   восстанавливая уверенность в себе. Потом принялся
разбирать документы. Невозмутимый и деловой. Настоящий мужчина.

Документов оказалось много. И каких документов. Просто новый
Смоленский архив, изучай, публикуй, защищай диссертации и плачь. Не
знаю, в каком архиве работала Галя. Наверное, в том самом, который за
семью печатями. Личные связи, ну, и общий бардак, конечно.

Вычитал я многое. И многое же захотелось поскорее забыть.
Малограмотные донесения о числе умерших во время голода. Неуклюжие,
написанные спьяну, отчеты о ликвидации на месте банд людоедов ("...а
были среди них дети, трое, восьми, одиннадцати и четырнадцати лет.
Согласно приказу, различий не делали. Может, еще сообщники есть в
деревнях, но тайные. Просим оказать содействие по розыску..."), сводки по
погашению задолженности по зерно- и мясопоставкам, выявлению
подкулачников и подъялдычников. Последнее слово заставило открыть
книжный шкаф, достать Даля. Не то, чтобы я действительно
заинтересовался значением слова. Просто нужно отдышаться. В Дале
подъялдычника не оказалось. Я полистал серый том, потянулся было за
другим, но потом заставил себя вернуться к столу.

НЛО их интересует, тарелки с пришельцами.

Пошли бумаги совсем иные. Регистрация нового колхоза, разумеется,
"Заветы Ильича". Устав колхоза, протоколы собраний, сводки   проведения
весенне-полевых работ, рапорты о выполнении плана и сверхплановых
заданий. Написанные грамотно, каллиграфическим почерком, или
отпечатанные на машинке. Длилось это недолго. Сразу после уборочной
колхоз присоединили к другому, к маяку, он и назывался так - "Маяк
революции". По итогам года председатель "Маяка" награжден орденом.
Вскоре все должности бывших "Заветов", от председателя правления до
учетчика заняты были людьми, из маяка, знающими, "хто на ентой земле
хозяевья".  На следующий год урожай упал втрое, что объяснялось
происками "враждебно-чуждого элемента из гнилой интеллигенции", и
обманутые маяковцы опять звали товарищей из гепеу разобраться и навести
порядок.  Навели, раз просили.

Последний лист я прочитал при свете настольной лампы. Потом
сложил бумаги в конверт, а конверт спрятал на самую дальнюю полку
книжного шкафа. Если бы у меня был свинцовый контейнер...

Знать я стал больше. Но понимать - нет. События шестидесятилетней
давности сами по себе, я - сам по себе. Или нет?

В голове шумело, совсем глупая стала. Снаружи тихо и темно. Соседи
спят, время совсем позднее. И мне пора.

Я, вопреки и привычке, и советам врачей, наелся на ночь. Сытому
спокойнее. Наелся и напился.

Спал я опять наверху, с заряженной двустволкой под раскладушкой.

Утро выдалось  серым, хмурым. Тучи за ночь осмелели,  сплотились.
Предчувствие радости для крестьян. За окном соседская кошка каталась по
земле, и птицы щебетали вполголоса. Быть грозе.

Я посмотрел на часы, и решил, что имею право на сон. Каждому по
потребностям. Перешел вниз, улегся на кровать, раздумывая, засну или не
засну. Заснул. И неизвестно, сколько бы  проспал, не зазвони телефон.

- Говорите, слушаю, - сиплым противным голосом пробормотал я.

- Виктор Симонов?

- Не ошиблись, он самый.

- Вы ведете себя чересчур легкомысленно, господин Симонов.
Неосторожно.

- Что? - я смотрел на окошечко определителя номеров. Цифры
скакали, как депутаты перед выборами, не желая останавливаться. - Что вам
нужно?

- Дать совет, не больше. Умерьте свое любопытство. Вы ведь занятой
человек, заваленный работой, ну, и работайте на здоровье. А лучше
отправьтесь куда-нибудь отдохнуть, вам ведь средства позволяют. Недельки
на две, а лучше на месяц.1

- Ваш совет я выслушал. Все?

- Почти. Вы наблюдательный человек, и, наверное, заметили, что
вокруг вас   происходит что-то нехорошее. Подумайте   о близких вам
людях. Зачем рисковать ими?

- Рисковать?

- Я бы даже сказал - обрекать.

- Вы мне угрожаете?

- Боюсь, вы меня не поняли. Не угрожаю, наоборот, предостерегаю.
Исключительно в ваших интересах.

- Тогда спасибо. Я-то было подумал...

- Отнеситесь к моему совету серьезно, - и трубка просигналила отбой.
Разъединение.

Я сидел и тупо смотрел на телефон. Иногда звонили с угрозами типа
"Выкладывай штуку баксов, а не то...", но данный звонок не из таких.
Лексика, интонации, да и текст не укладывались в мое представление о
рэкете. Или пришла новая волна?

Волна, да не та. Уехать мне настойчиво советовал и Роман, а у меня
нет сомнений  в его искренности. Беспокоится обо мне.

И сегодняшний анонимный звонок тоже продиктован беспокойством.
Либо за меня, либо за близких мне людей. Или я могу наступить на что-то,
важное для других, наступить, раздавить и сломать. Или подорваться, что
вероятнее. Потому Виктора Симонова просят держаться подальше.

Подальше от чего?

Я пошел в ванную, долго и основательно мылся и скоблился. Первая
увольнительная в иностранном порту. Караси идут на берег. Затем кофе,
такой, каким поил меня Роман. Мысли мои, если и не поумнели, то бегать
стали куда шустрее прежнего, белки в колесах, в глазах рябит.

Я открыл старую записную книжечку, память на числа у меня
никогда не блистала, полистал. Номер был сначала вымаран, затем рядом
записан наново, перечеркнут, но уже так, что можно разобрать. Телефон
Ирины. Нет, она же на службе, наверное. Половина четвертого. Да, поспал,
поспал. Чудо-богатырь Еруслан Лазаревич.

Служебный номер отыскался в телефонной книжке. Я поднял трубку.
Молчание.

Телефонная сеть в нашем поселке - городская. Прямой выход на АТС
- 7, к зависти соседнего, всего в трех километрах от нас, села. Потому друг
мой облздравовский, говоря о дороговизне связи, привирал. Впрочем, он
приписан к другой АТС, с повременной оплатой за каждое внутригородское
соединение. Телефон у меня спаренный, второй аппарат у соседа, дяди
Кости. Время от времени то он, то я неаккуратно клали трубку, срабатывал
блокиратор, и линия молчала, как президент после выборов.

Сейчас телефон молчал. Я зачем-то постучал по рычажку, потом
опять попил кофе. Подолгу дядя Костя не разговаривал, не было у него
привычки по телефону болтать. Считал, что подслушивают.

Я прибрался, вымыл чашку, откладывать нельзя, мигом обрасту
культурным слоем, и поднял трубку вновь. Нет, придется навестить
соседушку.

Небо спустилось пониже, Давило, хотелось пригнуться, ссутулиться.
Будто старый дом поменял на хрущевскую квартирку. Санузел
совмещенный, телефон совмещенный. Что невыносимей всего - жизнь
совмещенная. Квартирку я сменил, но все остальное осталось со мной и во
мне.

Философствование - к дождю долгому, обложному.

В саду дяди Кости не было. Я подошел к веранде. По летнему
времени она была открыта, я постучал, больше для порядка, и прошел
дальше.

Другая, главная дверь тоже приоткрыта. Я постучал погромче. Никто
не ответил.

- Дядя Костя! - позвал я. - Эй, кто дома, отзовись!

А вот уходить, оставляя дверь незапертой, у нас не заведено. Раньше -
может быть, лет сто назад. В сказках.

Я прошелся по коридорчику, заглядывая в проемы раскрытых дверей.
Полный, просто образцовый порядок. И на кухне тоже. И в спальне. И в
зале, гостиной по-городскому. Разве что стул опрокинут, да окно,
обращенное в тыл двора на густую сельву подсолнуха, раскрыто.

Телефонная трубка лежала правильно. Я поднял ее. Молчание,
молчание. На линии обрыв? Тоже бывает. Но где дядя Костя?

Я закрыл окно, притворил за собой все двери. Почта от нас невдалеке,
метров двести. Я зашел, открыл кабинку телефона-автомата.  Сначала
позвонил Ирине домой. Трубку не снимали. Так и должно быть, время пока
рабочее.

На работе  телефон дал восемь гудков, я считал, потом ответили.

- Могу я слышать Ирину Брусилову? - она вернула себе девичью
фамилию. А что мог вернуть себе я?

- Она не вышла на работу.

- Заболела?

- Не знаю. Мы звонили ей домой,  не дозвонились.

Вот так.

Не прощаясь, я дал отбой. Потом набрал номер приятеля из
облздрава. Повторилось то же самое, плюс настойчивое требование
сообщить, кто его спрашивает.

С кем еще связаться? С Романом? Телефона в Рамони у него нет, а
есть - то мне неизвестен. Может быть, позвонить...

Стоп. Не исключено, что этого от меня и ждут. Моих звонков
близким мне людям. Иначе как определить, что они близкие?

Нет, это паранойя. Кому нужен я, кому нужны они? Да и куда проще
прослушивать звонки из моего дома, зачем отключать телефон?

Что делать? Отправиться в город? А дальше? Товарищи
милиционеры, или господа полицейские, моя бывшая жена не вышла на
работу и не отвечает на мои звонки.  Да  сосед пропал, и приятель-
компьютерщик, да  радист САРа, да племянник, а с ним еще четверо, а баба
Настя умерла от бешенства, а мозг послали в какую-то хитрую лабораторию
некробиологических структур, а мне звонят, советуют уехать, после чего
отключают телефон. Сделайте что-нибудь, пожалуйста.

И они тут же кинутся что-нибудь делать, да? Ну разумеется,
разумеется, иначе и быть не может.

Я вернулся домой.  Возможно, даже очень, что беспокоюсь я зря. Не
вышла на работу? Эка невидаль. А что телефоны молчат,  то мы привычные.
Кабель перережут, провод украдут. Но Ирина дозвонилась бы до работы в
любом случае. Нет, нужно ехать.

Только вот куда? В город? Похоже, этого от меня и ждут. Не знаю,
кто, не знаю, зачем. Последнее время чувствую себя шариком в китайском
бильярде. Или недобитым волчишкой. Обложили и гонят. Гонят - или
уводят, как уводит куропатка от своего гнезда?

Куропатка, как же. Пусть волчица. Крыса. Нечто.

Тогда - сидеть у моря, ждать погоды?

Я раскрыл железный шкафчик. В нем, считается, мой арсенал
недоступен для грабителей. Порох, капсюли, гильзы, дробь, всякие
заморочки.

Пора пополнять боезапас. Потратил на гостюшку, значит, тут же
восполнить следует.

Среди банок с дробью одна - особенная. Мой вклад в приватизацию.
Восемьсот граммов серебряного припоя. Взял на память об институте.
Оказалось - поскромничал. Директор получил институтскую базу отдыха,
три каменных дома,  три деревянных бревенчатых и дюжину щитовых.
Плюс полтора гектара земли в прекрасном месте.

Что смог, то и приватизировал.

Зерна припоя не круглые, а яйцевидные. По размеру - как раз
нулевой. Только серебро настолько тяжелее свинца, насколько свинец -
алюминия. Значит, пороху тоже побольше. Ствол быстрее изнашиваться
будет? На мой век хватит. Век мотылька. Кукушка, кукушка, помолчи,
пожалуйста, а?

Теперь я не торопился. Порох спешки не любит. Кончил в седьмом
часу. А темновато. Тучи набирают вес, небо заполонили, скоро за землю
примутся.

Я перенес в кабину ружья, оба, патроны, паспорт, охотничий билет,
мандат на отстрел волков и собак - вдруг остановят на дороге. Опять же еду
не забыл. Это пока есть не хочется, а после... Я, когда нервничаю, ем много.
Такова моя натура. Пить - только чай, на заварки не пожалел.

Ехал, поглядывая и в зеркало заднего вида, и по сторонам.

Никому я не нужен. Обыкновенная паранойя, заскок. Перемещение
крова в пространстве.

Вот так ехать и ехать, далеко-далеко. За Астраханскими арбузами.
Порядиться и возить, разве плохо? Или за туркменскими дынями.
Итальянскими мандаринами лучше. Шалишь, дядя. Есть такое понятие -
место прописки.

На грунтовой дороге подумалось, что если дождь действительно
пройдет, нахлебаюсь я вволю. Чуня выносливый, пройдет, но измажется
крепко. Наверное, такими пустяшными мыслями я пытался внушить самому
себе уверенность в завтрашнем дне. Высоко сижу, далеко гляжу. В
завтрашний день, пятницу.

Речушка-то едва жива, Шаршок.  Но тучи приникли к земле, скоро
лизать начнут.

Я подъехал к лагерю в сумерках. Нет, не лучшее для меня место,
обзор неважный, и сам я плохо виден. Приехал ведь себя показывать, да на
других смотреть. Поднялся на пригорочек, перевалил его. Вид на кладбище.
Успевшее закатиться солнце из-под горизонта осветило малиново
набрякшие облака, и вокруг на минуту стало, как в печном поддувале.

Чуть, самую малость съехал вниз и встал на тормоз. Тормоза у меня
хорошие. На машине тормоза. А в голове - не поменяешь, с какими жил, с
такими и жить дальше, сколько придется.

Вокруг опять все стало серо и скучно. А в голове - ясно. Глуп я.
Попросту дурак. Приперся, а зачем? Что я надеюсь здесь увидеть, чего
добиваюсь? Бесцельный, бессмысленный поступок.

С другой стороны, могу я позволить себе глупость? Почему нет, могу.
позволял и позволяю. Раньше люди, чтобы подумать, уходили в пустынь,
подальше от остальных. Надолго уходили, иные навсегда. Мои мыслишки
воробьиные, обойдусь одной.

Я отключил даже сигнальную лампочку на приборной панели. Пусть
глаза привыкают к темноте. В полумраке достал из заветного местечка
ружья, зарядил, переложил поудобнее. Есть не хотелось совершенно. Не
волнуюсь.  А дрожу и потею попеременно просто ради развлечения.

Стало душно, но я и не подумал опустить стекло. Дверцы тоже запер
после кратковременной вылазки - обошел грузовик, осмотрелся, пока было
видно, забрался внутрь и забаррикадировался.  Мысленно.

Я сидел и смотрел по сторонам, не зная, что, собственно, ожидаю
увидеть. Ничего. Спустя час тьма сгустилась, и я видел не дальше
собственного затылка. Я вообще ничего не видел. Совершенно.  Хотелось
врубить дальний свет, завести мотор и уехать. Дельная мысль. Но раз
приехал, то приехал. Сиди и смотри. Слушай.

От дробных звуков я подскочил и едва не нажал на курок ружья.
Дождь, всего-навсего дождь, причем не ливень, не проливной. Едва
накрапывает, примеривается, стоит ли сюда падать или лучше дальше
пролиться, на соседнее село. Затем и гроза, долго томившая,  подала
весточку. Умеренные, не пушечные раскаты грома докатывались издалека, а
молнии скупо освещали кусочек неба, не более.

Дворниками я принялся расчищать обзор, но потом прекратил. Все
равно, ничего не видно, зряшный труд.

Капли застучали немножко чаще, немножко громче. Потяжелели.
Лучшая погода для сна. Я провел пальцем по стеклу, почувствовал, что оно
запотело. Через вентиляционную решетку слышен был запах  прели, грибов.
Наверное, просто казалось, летний дождь всегда для меня пахнет грибами.

За шумом грозы я ничего не услышал. Только почувствовал, как
покачнулся Чуня. Кто-то забрался в кузов. Я оглянулся. Заднее окошко
небольшое и забрано металлической сеткой. Не знаю почему, но так
принято  среди водителей нашего района. Я ее оставил, хотя не раз
порывался снять. Теперь же мне захотелось, чтобы она превратилась в
стальную полудюймовую решетку.

Пару раз сверкнула молния, но я ничего разобрать не смог.
Чувствовал, как слегка покачивается на рессорах машина, пару раз скрипнул
борт. Хотел включить фонарь, тот самый, розданный на облаве, в суматохе я
позабыл его вернуть, но передумал. Погожу. Все равно обзор никакой.

Чуня качнулся сильнее. Похоже, пассажиров поприбавилось. Затем
что-то коснулось и кабины, я чувствовал царапанье сзади и над собой. Опять
удержался, света не зажег.

Ручка левой, ближайшей ко мне дверцы, начала поворачиваться. Я
снял запор, пусть открывают, если хочется, а сам отодвинулся к
противоположной стороне.

Дверь раскрыли не постепенно, а рывком, со стуком. Я включил
знаменитый фонарь. Никогда раньше не видел, чтобы миниатюрная
лампочка перегорала так же, как и обыкновенная - мгновенно, испустив на
долю секунды неживой фиолетовый свет. Я толком ничего не разглядел, а
что увидел - не осознал. Просто схватил ружье и выстрелил в  раскрытую
дверцу.

За этим я сюда и ехал, верно?

Пальбу внутри автомобильной кабины я ранее не практиковал. Ружье
дернулось, горелый порох пах нестерпимо. Весь заряд дроби вылетел
наружу, но это получилось скорее случайно, нежели благодаря моей
сноровке. Я подался к двери и, выставив ружье наружу, ударил из другого
ствола, совершенно вслепую, потом поспешно захлопнул дверь и заперся.

Я попал. Охотник ощущает это интуитивно, или, может быть, просто
слышит удар дроби о тело. Не знаю. Но что попал - был уверен. Но так же
был уверен, что не убил.

Я спешно перезарядил ружье. Что дальше?

Возня в кузове усилилась, что-то простучало по крыше кабины,
перебираясь вперед, на капот. Нет, стрелять через стекло я не стану. Если
разобьют, тогда.

Автомобильное стекло - не оконное. Оно выдерживает встречный
ветер на скорости в сто километров. Удары в него, вялые, нерешительные,
выдержало тоже. Били не камнем, голой рукой, так мне показалось.

Тонкие всхлипывания донеслись откуда-то сбоку, и капот очистился,
попытки пробить стекло прекратились. И с кузова соскочили, слышен был
глухой удар оземь, не тяжелый, не легкий. Так падает куль сахара -
непружиняще, бездушно.

Всхлипывания усилились, стали многоголосыми.

Я слушал их в полной тьме, пытаясь обрести здравый смысл, скепсис,
прежний взгляд на мир. Одна, мгновенная вспышка перегоравшей лампочки,
не многого же нужно, чтобы смутить ум.

Скулят и скулят.

Я повернул фару на шарнире, есть у "Чуни " такая, в сторону, откуда
доносился этот плач, включил. Свет был неожиданно тускл, но я разглядел -
несколько темных силуэтов окружили распростертое на земле тело. Я
поправил фару, чтобы навести луч поточнее. Тело зашевелилось и поползло
в мою сторону, постепенно приподнимаясь, ускоряя движение.

Я начал вертеть ручку стеклоподъемника, обдирая костяшки пальцев
о дверцу. Наконец, щель стала достаточно большой. Просунув в нее ствол,  я
выстрелил вновь, дуплетом.

Дробовой заряд на таком расстоянии действует подобно разрывной
пуле. Ползущий ко мне был опрокинут, отброшен, вбит в землю.

Скулеж перешел в вой, скорбный и злобный одновременно, луч фары
на глазах стал слабеть. Я поспешно отключил свет, боясь окончательно
посадить аккумулятор.

Вдруг все стихло - разом, как по команде. Один лишь дождь лил и
лил, сквозь полуоткрытое боковое окно залетали брызги. Замочит сидение,
подумалось мне. И, следом - пора уезжать.

Второе ружье, "Ижевка", заряжено было жаканом. Можно медведя
завалить, лося. Но против тех, кто во тьме - поможет ли?

Атака началась со всех сторон одновременно. Удары, куда сильнее,
яростнее прежнего, обрушились на стекло, и оно затрещало. Я представил,
как трещины побежали во все стороны. И сзади в окошечко - не слабее.
Ручки дверей скрипели, не поддаваясь попыткам их открыть - или, судя по
силе, оторвать.

Я надавил на стартер. Нет, ничего не произошло. Силы аккумулятора
иссякли.

На несколько мгновений - пока я пытался запустить мотор - натиск
ослаб, но затем возобновился пуще прежнего.

Долго моя коробочка не выдержит.

Я вернулся на водительское место, нашел ручной тормоз. Не зря же
выбрал место для стоянки, были сомнения.

Рука, цепкая, сильная, ухватила меня за плечо и потянула из кабины.
Я и не пытался отцепиться, а начал шарить ружье.

Стекло было опущено не полностью, и вытащить наружу меня не
удавалось.  Тут же затрещало выламывое боковое стекло. Ружье, наконец,
отыскалось, я уперся стволом в забиравшегося в кабину и выстрелил.

Скоро совсем оглохну.

Плечо мое освободилось, и я снял машину с ручного тормоза. На
первой передаче "Чуня" медленно покатил вниз. Давай, миленький, давай,
выноси.

Мотор запустился  в самом конце пригорка. Больше всего я боялся,
что он захлебнется, заглохнет, но нет, не даром я  обихаживал его и холил.

Постепенно я прибавлял обороты. Не заехать бы куда, не
остановиться. Пришлось включить ближний свет. Луч мерцал, бился, но не
гас.

Я  переключился на вторую передачу.

Земля подраскисла, и вести машину приходилось медленно, плавно,
как на сдаче экзамена. Еду, но куда?

Путь вел на кладбище. Вывернув руль, я свернул в сторону, огибая
пригорок. Дорога, некатаная, едва угадывалась и днем, а сейчас я двигался
почти вслепую, боясь, что соскользну колесом в канаву или упрусь в дерево.

Впереди показались избы, глухие, темные, без единого огонька.
Въезд в деревню, единственную улочку, по обеим сторонам которой и
выстроились Шаршки. Знакомое место. Скоро изба бабы Насти, от которой
я помню каждый ухаб.

Дождь припустил. Дворники справлялись с каплями, но разогнать
ручьи не могли. Не успевали. Быстро, все происходит слишком быстро, я не
поспеваю.

Черная деревня, черная дорога, черное небо. И я в пути.

Струи  теперь падали почти отвесно, лучи фар упирались в дождь, но
я двигался вперед. Немного, осталось совсем немного.

Показалась знакомая изба. Из открытых ворот выбежал кто-то,
выбежал и остановился посреди дороги, не объедешь. А по сторонам,
высвеченные светом фар, остальные. Успели добраться. Напрямик. Четверо,
пятеро, не сосчитать.

Стоявший посреди дороги не отворачивался, не заслонялся от света.
Просто стоял.

Загородить собой дорогу - не лучший способ останавливать машину.
Тем более ночью. Тем более, такой ночью.

Я посигналил. Сигнал у меня громкий, ревун. Стоявший не
посторонился, только поднял голову. До этой секунды я сомневался, теперь -
нет. Не сбавляя скорости, непрерывно сигналя, я продолжал ехать прямо.
Мне некуда сворачивать.

Другие, те, что у забора, подобрались, готовясь. Ждут, когда я
остановлюсь...

Удар оказался совсем легким, почти неощутимым. Тело отлетело
вперед, затем хрустнуло под колесом, или мне просто показалось, что
хрустнуло. Машина чуть качнулась, выезжая на дорогу, ведущую   в
Глушицы.

То, что я видел, было уже не Петькой. По крайней мере, не тем
Петькой, которого я знал. Я уговаривал себя всю дорогу домой. Длинную
дорогу, слишком длинную для одного человека. Если в сбитом мной и
оставалось частица человека, частица прежнего Петьки, то для нее я
совершил благо.

Заехав к себе во двор, я вылез из кабины, мокрый, уставший,
испуганный. Включил свою прожекторную батарею. В ярком, слепящем
свете осмотрел бампер. Дождем смыло многое, но и оставшегося хватило,
чтобы утвердиться в собственной правоте.

Я все сделал правильно. Все, что мог. Мне предстоит убеждать себя в
этом все жизнь. Возможно, совсем недолго.

У дяди Кости загорелся свет. Я видел, как распахивается окно, кто-то
выглядывает наружу. Чужой и незнакомый человек, но мне безразлично.
Заметив меня, он машет рукой, но молчит, потом отходит в глубину дома.

Громко звонит телефон. Мой телефон. Вместо того, чтобы пойти и
поднять трубку, я сажусь на крыльцо и жду, когда он умолкнет. Жду
тишины, покоя.

А он все звонит и звонит.