- Ты плавай, плавай, тебе полезно, - Роман швырнул палку далеко, щедро. Та упала с плюхом; птицы из прибрежных кустов порхнули разом, пошумели, да и полетели прочь, где спокойнее. 

Портос оглянулся с укоризной, гавкнул, а потом, делать нечего, полез в воду. 

- Левиафан, точно, Левиафан! - Роман смотрел вслед. Самого купаться не тянуло, но он пересилил неохоту и тоже вступил в реку. 

А ничего, парная водичка. 

Он обогнал Портоса; палку медленно сносило течением, и пес, покружившись у места плюха, сообразил, куда плыть дальше, догнал, и, держа в пасти, гордо двинулся назад. 

- А я-то здесь! - крикнул Роман, но Портос притворился непонятливым. На берегу он прежде всего положил палку на брошенную одежку и только потом начал отряхиваться и кататься по песку. 

- Свинья ты, а не ротвейлер! - Роман вышел на берег и Портос тотчас обтерся о хозяина. - Всего песком измарал! Сидеть! 

Портос уселся, склонил голову набок. 

Пришлось снова идти на глубину, смывать портосские шалости. Ничего, ничего, рано-рано на рассвете умываются и двуногие, и четвероногие ребята. Большая польза в смысле бодрости духа. 

- Идем, но не балуй! 

Пес оскорблено поднял голову, но доказывать ничего не стал - побрел у левой ноги, послушный, верный, обиженный напраслиной. 

У лестницы Портос решил простить Романа: лизнул руку и невзначай прижался к ноге. 

- Ладно, ладно, псина. Шевелись. 

Лестницу Портос не любил и трусил рядом, пробираясь сквозь кусты, что густо росли по обеим сторонам. 

Гонок Роман устраивать не стал - и он, и пес давно сбросили лишний жирок, а потеть просто так, особенно после купания - чушь. Вечером, вечером. Если охота придет. 

- Добро пожаловать, дю Валлон, в мое скромное пристанище! 

Пес на дю Валлона не отозвался а просто лапой распахнул дверь. Дверь тяжелая, дубовая, так и лапа не прутик, соответствует. 

Ванюха бочком-бочком пошел навстречу, стараясь выглядеть независимо и смело. 

- Водичка, небось, хорошая? 

- Небось, небось, - Роман посторонился, пропуская столяра. Кому водичка, кому водочка. Воля. Да не водочка, самогон, три свеколки. Самогоном разживались задешево, но все равно оставалась опаска, что Ванюха пропьет что-нибудь - подумалось “казенное”, а нужно - “хозяйское”. Нет, не пропьет. Скорее, халтурку какую сотворил, руки-то умные.  

- Я там, в нумерах… - Ванюха махнул рукой, не то приглашающе, не то просто, в порядке общения. 

- Если что, кликнешь. 

- Кликну. Если. Да только вряд ли кто... После того случая... 

- И ладненько. 

“Тем случаем” было событие двухнедельной давности - несколько юнцов решили разжиться дармовщинкой. Мелочь, шваль. Потом родители гневные петиции в милицию носили. А зря. Все схвачено, как говорит работодатель. Он, работодатель, можно сказать, благодетель, немножко косит под комсомольского работника. Или под крутого бычка. При внешней несхожести что-то общее есть в обоих типажах. Несокрушимая уверенность в собственной значимости, отсутствие сомнений, что еще? 

Ничего. Морализаторскую машинку давно пора сдать в утиль, одна беда - нет в ней цветных металлов и потому цена ей - ноль, любой старьевщик побрезгует.  

Роман поднимался по широкой парадной лестнице наверх. И обзор повыше, и просто помещение уютнее. Он перебрал не одну комнату, не один зал, пока понял - вот оно, его место. А перебирать было из чего - целый дворец. Настоящий. Дворец принцессы Ольденбургской, архитектурный памятник, охраняется Романом Ярцевым и ротвейлером Портосом за сто долларов в месяц на обоих при своих харчах. 

Портос степенно подошел к миске, что стояла в углу. 

- Лопай, - Роман отсыпал “Викома”, отечественный ответ на “Педигри пал”. Бедный, бедный Педигри. Как можно расчитывать на успех с подобным названием? “Бобик сдох”, понимаешь, рекомендации лучших собакоморов. 

Пока пес хрустел коричневыми катышками, он плеснул кипятку из чайника, самому тоже питаться нужно. Не шибко и хочется, а приходится. Всякие супчки для холостяков и молодоженов. Противозачаточные. Полкубика на чашку кипятка. Дешево и очень, очень сердито. 

Ни одно великое творческое дело на сытое брюхо не совершалось, кажется. Голод, он стимулирует и живость воображения, и ясность мышления. Диета “писательская разночинская”. Граф, он, конечно, тоже может и без мяса, и землю пахать, но нарочитость непременно проявится. А у него - естественно, по воле природы. 

Допив грибной бульон, он подсел к пишущей машинке. Лист, вставленный загодя, словно дразнящий высунутый язык.  

Ну, ну. 

Портос, услышав противные звуки, завалился на бок. Время поспать каждой честной собаке. 

Время от времени поглядывая в записную книжку, где давеча он набросал план, Роман писал и удивлялся только, отчего все идет по-другому, наперекосяк. Вроде же думал, прикидывал, и выходило удачно, а сейчас все топорщится, нескладеха, а не книга. Добро бы чистым сочинительством занимался, фантазиями всякими, так нет, пишет он вещь сухую, документальную, почти научный труд. 

На восьмой странице он остановился. Хватит, иначе получится мыльная опера. По привычке он заправил новый лист, задел для вечера, сложил напечатанное в папочку. Тонкая, тонкая. Загаданный ритм, двенадцать страниц в день, семь плюс пять, выдерживался плохо. То одно, то другое. Сто семь страниц за месяц.  

Однако это нисколько не беспокоило Романа. Шла работа, и на том спасибо. До зимы еще далеко. Далеко… 

В приоткрытое окно слышно было, как в “нумерах” шикает пила. Ванюха честно поправлял то, что можно было поправить, готовил их к приезду турок. А уж туркам предстояло обустроить и замок, и все остальное. Элитный курорт, с казино, варьете и всем, чем полагается, российская денежная скважина - так, во всяком случае, мечталось нашим “аль-капоням” (термин Роман придумал сам и крепко за него держался. Помогало). Однако, как обычно, что-то не заладилось: одного посадили, другой пропал и видели его одни в Чикаго, другие в Бангкоке, а третьи в неуютной прозекторской города Липецка. Кто прав, а кому примерещилось, не так уж и важно, но только денег на грандиозную стройку пока не было и турки задерживались. 

Роман прошелся по комнате. Чем была она прежде, во времена принцев и принцесс, он не знал; небольшую, метров в двадцать, ее во времена новейшей истории приспособили под “оргметодкабинет”, о чем предупреждала табличка с медными буквами, висевшая на двери. Диковинное слово, верно, озадачило бы прежних владельцев, однако комнату изгадили менее прочих. Приемлемо, вполне приемлемо, и не в таких хоромах живали. Даже во дворце Аминовом ночевать пришлось однажды, и ничего, цел. А тут… 

Портос заворчал, потягиваясь. 

- Дозор! - подал Роман неуставную команду, и пес протрусил к выходу. Слышно было, как когти его стучат по паркету, по мрамору лестницы. Дорогу знает. Выждав пяток минут, он отправился вслед. Доверяй, но проверяй. 

В темном даже среди дня коридоре его охватило чувство повтора, виденности, “дежа вю”. Не иначе, в предыдущем воплощении он был лордом или баронетом: высокие своды, стрельчатые окна, двери, тяжелые, с медными, давно нечищеными, но оттого более подлинными ручками, сам скрип паркета, дубового, выдержавшего и комиссарские сапоги, и штиблеты районного начальства и даже пионерские копытца - все было узнаваемо не месячным зыбким знакомством, а близостью почти пугающей, будто вошла она в кровь с детства, с колыбели. 

Роман одернул себя. Еще бы! Вальтер Скотт, помноженный на “Кощея Бессмертного” и прочие сказки, выдумки, мечтания. Правильно, правильно говорила тетушка, не доведет его до добра кришнаитская кухня, не для нашего она климата. Мужику российскому мясо нужно, мясо и все остальное, не исключая и водочки, в меру, в меру. Человек, познавший ту самую меру, дядя Костя, был в глазах тетушки существом идеальным; она не любила занудливой показной трезвости, проистекающей, по ее мнению, из чрезвычайно серьезного к себе отношения, отсутствия чувства юмора и вообще нездоровья, если не физического, то душевного непременно. 

Тьфу, задумался, задумался! Роман дал себе слово не забивать голову пустыми мыслишками, и в наказание решил отжаться не сто, а двести раз. 

- Приговор привести в исполнение! - сказал он вслух и с удовлетворением заметил, что слова прозвучали обыденно, невымученно. 

Сбежав вниз, он прошелся вокруг замка, оглядывая штабели горбыля, прикрытого толью, купленные по случаю предстоящей реконструкции и вылеживающие положенный срок. Созреть горбыль должен. Как мадейра. Выдержанный, марочный горбыль - о! И продавать вразлив. В смысле - в Разлив, на постройку шалаша, где мог бы в летнее время укрываться от правительственных ищеек новый вождь мирового пролетариата. 

Выискав местечко почище, Роман принялся исполнять епитимью, ругаясь на невыдержанность собственного характера. Двести раз, надо же! От гордыни все, от гордыни. В коммадос, что ли, записываться собрался? Годы наши немолодые, пора, батенька, побеспокоиться и о вечном. О пристанище в сей юдоли слез. О семейном покое. О службе с правом на персональную пенсию, больничный листок и пристойную медицинскую страховку. Опять задумался, пропащая душа! 

В наказании к двустам Роман прибавил еще одно отжимание. На большее мысли, право, не тянули. 

Отдышавшись, он одел брезентовую курточку-штормовку. Нет, действительно, мальчишество пора оставить за дверью. Где она только, дверь? 

Портос залаял, сообщая, что рядом люди, не заслуживающие особого внимания. 

- Молодой человек! Послушайте, молодой человек! 

- Это вы мне? - Роман подошел к ограде, кирпичной, но не сплошной, а узорчатой, сквозь которую, хоть и небогато, а видны были близлежащие рамонские улочки. С той стороны стояло почтенное семейство, откуда и взялись: отец лет сорока, в белом полотняном костюме, мамочка в открытом платье и панаме, дочь-подросток и сын в матросском костюмчике и бескозырке. Подобное семейство, казалось, живет только в старых черно-белых фильмах, еще и довоенных, и вот, извольте получить! 

- Вам, вам! Я, увы, на это звание претендовать уже не могу. 

- Тогда слушаю. 

- Понимаете, мы хотели бы осмотреть замок, если можно. 

- Осмотреть? 

- Ну да. Мы сами не здешние, приехали издалека, в дом отдыха. Много слышали про замок, очень бы хотелось ознакомиться. И вдруг - забор, ограда… 

- А почему бы и не быть забору? 

- Да, но… 

- Замок в настоящее время на правах долгосрочной аренды принадлежит банку… 

- Я слышал, слышал. Дети очень ждали. Мы сюда в отпуск наконец-то выбрались… 

Скотина, обругал себя Роман. Заставляешь людей себя упрашивать.  

- Заходите, - он ключом отпер замок, раскрыл дверь, пропуская семейство. 

- Вот спасибо, вот спасибочко, - обрадованный папа шел в арьегарде. 

- Только, сами видите, замок не в лучшем состоянии. Реставрация предстоит, - он вел посетителей, выбирая путь поудачнее, чтобы не зацепились за что. 

- Ничего, ничего, - мамочка приподнимала подол, а дети чинно шли вслед. 

У входа разве заминочка вышла - мальчик уперся. 

- Трусишка! Днем можно! - девочка взяла братика за руку, и тот неохотно подчинился. 

Парадный ход, холл, лестница сейчас, когда Роман смотрел на них чужими глазами, глазами посетителей, производили впечатление двойственное - старая, обветшавшая обстановка, и поразоренная, не без того, но и сразу было видно, что вокруг - настоящее. Не дрянь, не халтурка, которая нынче блестит, а завтра рассыплется непоправно. Замок еще сто лет простоит неизменно, лишь бы нарочно не рушили. 

- Это библиотека, - завел он семейство в наиболее опрятный зал. 

- Вон они, глядите! - мальчишка показал на потолок и все задрали головы. 

- Ангелочки! - муттер семейства приобняла сына. 

- Да, собственной рукою принцесса Евгения Максимиллиановна изволили выжигать-с! - Роману нравился этот потолок, расписанный милыми пухленькими младенчиками. Потрудилась принцесса, и не зряшным труд оказался. На славу. 

- Принцесса? - папочка протер очки салфеткой. Замша, не иначе. Протер и сложил салфетку в футляр. 

- Именно. Хозяйка замка. 

- Любопытно. Очень любопытно, - и, действительно, чувствовалось, что всему семейству замок небезразличен. Смотрели - во все глаза, даже прислушивались - конечно, не к его бормотанию (даже стыдно стало скудости знаний, , впрочем, чего и ждать от сторожа), а к тому, как звучит голос - здесь. 

Пройдя по более-менее приглядным залам, он вывел семейство назад к парадному ходу. 

- Спасибо, спасибо, - с чувством произнес отец семейства. 

- Пожалуйста. 

- Сколько я вам должен? - он вытащил бумажник. 

- Нисколько. Я не экскурсовод. 

- Но… Любой труд должен быть оплачен. 

- Мне это не в труд. Я даже отдохнул. 

- Если вы так считаете… - бумажник проворно скользнул во внутренний карман светлого дачного костюма. - Тогда позвольте откланятся. 

- Всего доброго, - Роман проводил семейство, посмотрел, как чинно идут они по пыльной улочке мимо гусей и кур, занятых своими хлопотами и потому не обращающие на дачников никакого внимания. 

Ходят и ходят. Если бы. Первые пришли. Издали, может, и смотрят, дом отдыха далеко внизу, за рекой. Когда-то был шумным и веселым, а нынче редко кому придет в голову провести отпуск в нем. У кого денег мало, тому дорого, а у кого достаток - что тому Рамонь? Прямо хоть заметку в “Правду” пиши. Судьба-де простого человека, отдохнуть культурно негда. 

Писатель. В газету и без тебя найдется кому жалиться, ты свое, свое пиши, умник. 

Роман вернулся в кабинет, подсел к машинке. 

Плохо. Совсем что-то бумагу изводить не хочется. А через нехочу. Так и только так рождаются великие произведения. 

До ухода Ванюхи он успел - таки отшлепать еще три страницы, но совершенно без аппетита.  

- Ну, ты держись, Брестская крепость - обычной шуточкой попрощался столяр. 

- До последнего патрона, - традиционно ответил Роман, а Портос презрительно отвернулся. Видно, Ванюха принял по случаю окончания рабочего дня. 

Заперев калитку, Роман в который уже раз обошел замок. До ночи далече, еще светло, пусть народ видит, что он на месте, бдит. Главное - создать репутацию. Страшный головорез, который не спит, не ест, все ждет, кого бы подстеречь и … Дальнейшая судьба подстереженного страшна до судорог.  

Портос в очередной раз переметил периметр, тоже для острастки. Дворняжка по ту сторону забора заходилась лаем, восхищаясь собственной отвагой.