Взять файлом 

Роль фэнтэзи в эпоху отсутствия горячей воды
(ошметки общих рассуждений о праве искусства на вымысел)

Когда-нибудь наши времена тоже станут легендарными, и эти легенды стоило бы услышать - удовольствие заведомо гарантировано. Поверить в них нашим потомкам будет значительно труднее, чем нам в Троянскую войну и странствия Одиссея; приключения Гильгамеша и Энкиду; существование Вальгаллы, ясеня Иггдрасиля и дворца Бильскирмира; в Кетцалькоатля и Тескатлипоку - мало ли что еще. Ведь по большому счету и мы практически не верим в наше собственное прошлое, списывая самые яркие, потрясающие, удивительные картины на слишком бурную, слишком богатую фантазию тех, кто пытался это прошлое до нас каким-то образом донести.

И отчего же тогда мы уверены в том, что в нас, теперешних, можно поверить? Неужели только оттого, что считаем, что иначе жить нельзя, претендуя таким образом на истину в последней инстанции, на безошибочность и непогрешимость своих суждений. Или вообще не задумываемся над этими вопросами в виду их риторичности, бессмысленности и ярко выраженной бесполезности, в противовес вопросу вопросов - когда же наконец дадут горячую воду (зарплату, квартиру, покой - нужное подчеркнуть).

А ведь о нас станут слагать легенды - хотим мы того или нет.

Когда-то - станут рассказывать о нас - люди даже не представляли себе толком, зачем они живут на этом свете: женились, потому что так вышло; жили вместе, потому что податься некуда; рожали детей, потому что время пришло; и работали не для того, чтобы увидеть плод трудов своих и порой даже не ради выгоды, а для того, чтобы была соответствующая отметка в трудовой книжке. Из кранов с горячей водой у них текло нечто невообразимо мутное и холодное; из кранов с холодной водой - грязное; а еще они любили говорить, что театр умирает, книги никому не нужны, в любовь верят одни глупцы и неудачники, а деньги важнее всего. Такую же роскошь, как свободу и чувство собственного достоинства могли себе позволить редкие безумцы, бессребреники или, напротив, миллионеры.

Станут о нас рассказывать и хорошее, и хорошего будет больше -иначе и быть не может, но суть не в этом.

Кстати, Гомер создал эпос вовсе не о Троянской войне. Он жил в период, который пришелся не на самый лучшие времена в истории Древней Греции, и это отразилось во всем, что он говорил, казалось бы, о далеком прошлом. Во времена бурного расцвета Микенского и Троянского царств не могли царицы прясть полотно вместе со своими рабынями, невозможно представить себе царей, копающихся в виноградниках или пашущих быками. Это не оТрое или Итаке, или Микенах - это Гомер о себе и своем времени, когда было именно так и никак иначе. Ну и что с того?

С тех самых пор и повелось: о чем бы ни писали, пишут о себе и о своем времени.

Люди пишут книги. И сейчас, именно в нашем разговоре, неважно, хорошие или плохие, талантливые или не очень, мудрые или наивные, на века или на сезон. Главное, что все-таки пишут.

Все мы мучительно или машинально, автоматически, - но подбираем слова только на ту тему, что нас действительно волнует; и по этой же причине нельзя никого заставить сесть за письменный стол либо компьютер и угробить уйму времени на текст, посвященный чему-то, на что мы чихать хотели с высокой башни. Даже ставшие уже притчей во языцех диссертации и то подбирали по принципу наибольшего соответствия. К тому же и результаты писания диссертаций налицо - да и говорим мы сейчас не о вынужденном, а, наоборот, вымечтанном бумагомарательстве - одном из самых приятных действий, известных человеку разумному, и сравнимом разве что с гурманством.

Сколько воистину плотоядного удовольствия доставляет нам чистый лист бумаги - этого одной статьей не передашь.

Литература как таковая удивительна тем, что она - неприкрытая попытка каждого отдельно взятого человека, с головой ушедшего в эту работу, подняться над собой повседневным - замороченным и задерганным, прыгнуть выше головы, отрастить себе крылья, либо еще более, если только получится, приблизиться к своему оригиналу - к тому, по образу кого... Остальное - молчание.

Соответственно, и волнуют того, кто взялся за перо, вопросы, к быту и скудной повседневности отношения не имеющие. Точнее, отношение они имеют самое прямое, однако перед пишущим стоит нелегкая задачка - доказать сей факт; и на то, чтобы это сделать, уходит порой не только вся жизнь, но еще и огромный кусок времени из посмертного существования, прежде чем кому-нибудь другому, уже читающему, придет в голову признать его правоту.

И если всего одного-единственного читателя автор сумеет побудить задуматься над "вечными" вопросами - это уже победа. К сожалению, одержанная немногими.

В эпоху, условно обозначенную как эпоха отсутствия горячей воды (читай также зарплат, жилищных условий, порядка, определенности и уверенности в завтрашнем дне) воспоминания о таких размытых понятиях как, скажем, чувство собственного достоинства всплывают только дискретно, если всплывают вообще. Напоминать о гордости, свободе, истине человеку, который решает проблему с уплатой за квартиру, конечно же, можно и должно, но не всегда результативно.

Беда в том,что все мы живем не одни, а в обществе, от которого, по определению, не можем не зависеть (как бы отчаянно порой этого ни хотелось); и хотя в теории согласны с тем, что человек - это звучит гордо, но на практике существует родимое правительство, начальство, супруга и потомство, а еще тещи и свекрови, сварливые продавцы в магазинах и свирепые налоговые инспектора, которые чью-либо, но не свою собственную гордость и независимость воспринимают исключительно как личное оскорбление...

Писатель пишет о том, что не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Что-то у него где-то болит настолько, что он занимается странным - с точки зрения окружающих - делом, не дающим по теперешним временам ни прибыли, ни какой-либо иной, нематериальной выгоды. О писателях, сочиняющих что-то вроде сказок, высказываются и того хлеще. Чем они заняты, черт бы их побрал? Неужто пресловутое "viovo vicci", еще в школе изученное и тогда же прочно забытое?

Да и каких живых?

Напоминать - если это делать вообще - о высоких материях человеку, замученному бытовухой, необходимо осторожно, ненавязчиво и крайне деликатно. Иначе рискуешь нарваться на защитную реакцию организма - неприятие, раздражение, порой что-то покрепче, вроде неприкрытой ненависти и откровенного хамства.

Чем громче человек кричит на другого, тем больнее ему самому.

Чем яростнее отрицает очевидное - тем яснее отдает себе отчет в том, что неправ.

И такого читателя - как бы странно это ни звучало - необходимо

лишить возможности сказать: "Попробовал бы он побыть в моей шкуре -живо пропала бы тяга совершать подвиги". Читателя вообще нужно лишить желания примерять, оправдываясь, на себя жизнь героя в привычных для него - читателя - обстоятельствах; сравнивать себя и героя с постоянным перекосом в свою пользу вопреки логике и здравому смыслу; - и это очень сложно, поверьте, ибо в этом нелегком деле самоуспокоения и самоутешения он поднаторел, как, может, никто другой.

Недавно моя приятельница, упиваясь очередным детективом Марининой, заявила:

- Поставить бы ее Каменскую на мое место... Узнала бы, почем фунт лиха.

И в ответ на мои "? ? ?" бодро продолжила:

- У нее и мать в Швеции, и муж - профессор, и телячьи отбивные она полкниги ест, и переводами подрабатывает, и под горячим душем каждый день отмокает. Ну и что, что у нее сосуды плохие?! Попробовала бы она со своими сосудами постоять под нашим душем - под ледяным. А какие у меня сосуды, ты сама знаешь. Подумаешь, убийца - мне бы пожить ее жизнью, я бы всю преступность искоренила!

И все это с такой убежденностью, с таким торжеством в голосе, что мурашки по волосам и кожа дыбом... то есть наоборот.

И не говорите мне, что такой читатель - редкость и исключение из правила. Скорее, наоборот: читатель вымечтанный, желанный, интеллигентный и образованный - вот это редкость; и хотя таких людей немало, но и не чересчур много - к великому моему сожалению.

Даже самые элитные, самые сложные и непонятные книги пишутся в расчете на то, что однажды придет такое время, когда их сможет оценить большинство. Авторам не дают покоя не лавры Пушкина, но его литературная судьба - понимание, которое настигло спустя столетие, его сегодняшняя уместность. И невероятная свобода: летящее перо, ничем не ограниченный простор фантазии, легкость...

Как же нам всем необходима свобода - даже если мы приучили себя не думать об этом, не вспоминать и даже не чувствовать ее нехватку как острую боль. Как же необходима.

Книги пишутся теми, у кого болит и ноет нехватка свободы в реальном мире. Фэнтези в этом отношении - самый благодатный жанр, нашу свободу не ограничивающий ни в чем. Единственное условие - писать, твердо помня о том, что правда и истина - это разные вещи, и что истина неизмеримо выше. Фэнтези - вымысел от первого и до последнего слова, и в этом смысле - сплошная неправда; но ничего не стоит только в том единственном случае, если писано просто на потеху, не во имя, а ради чего-то.

Непреодолимая пропасть лежит между этими двумя понятиями - ради и во имя.

То, что создается во имя - всегда вечно, независимо от того, чем является, под каким определением существует сегодня.

Литература существует во имя того, чтобы сделать человека на порядок лучше и выше. Но:

Описывая сегодняшнюю реальную ситуацию, русскоязычные авторы оказываются перед странной проблемой: в условиях полной и всепоглощающей неразберихи. Чудное китайское проклятие: чтоб тебе родиться в интересное время!- сбывается в нашей жизни. (Узнать бы, кто проклял, да надавать ему по шее) выводить на арену героя, который пренебрегает действительностью в стремлении к высшему и вечному -значит заведомо делать своего героя изгоем, чудаком и - что самое главное - единственным в своем роде. А потому от большинства читателей нельзя требовать, чтобы они присмотрелись к нему, прислушались, оценили его поступки и согласились с ним в конце концов.

Как показывает практика, к нашему современнику и соотечественнику - буде он решится все-таки стать героем - пожалуй, никто не примкнет; и друзей-единомышленников у него скорее всего нет - во всяком случае таких, чтобы и на смерть за него, и на каторгу. И возвышенная и неземная любовь ему тоже не грозит; и противник какой-то не такой - не злобный, не всем обеспеченный, не могущественный настолько, что победа над ним почетна и душу греет, но иногда даже дряхлый и беспомощный, вроде соседки по коммунальной квартире - где и мечом как следует не взмахнешь, но кровь из тебя пососут. И на всех бабушек Раскольниковых не хватит, а топоров и подавно, не говоря о Достоевских.

Оттого книги, написанные в жанре фэнтэзи, обладают удивительной особенностью - правом автора на создание собственного мира, собственной реальности, где никто не имеет права диктовать ему - а значит и его герою - условия игры. Где добро - всегда добро, а зло - всегда зло. И это единственное правильное.

Попытка поставить героя в принципиально ДРУГИЕ условия.

Либо попытка посмотреть на мир - который иначе и быть не может, как кажется тем, кто в нем обитает - принципиально иным взглядом.

Булгакову потребовался Воланд, чтобы его глазами посмотреть на нелепость, на невозможность окружающей действительности.

Марк Твену потребовался ангел по имени Сатана, чтобы от его лица ужаснуться, изумиться и встряхнуть людей, спокойно проживающих свой век так, как этого делать нельзя. Помните роман нашего детства "Таинственный незнакомец"? Средневековую австрийскую деревушку, живущую в нищете и полнейшей духовной тьме; где жгут на кострах ведьм и пытают инакомыслящих, где возможно любое зло, но трое мальчишек -главных героев - резвятся и предаются своим детским забавам все с той же радостью и беспечностью, как любые другие дети в любые другие времена. Для них все здесь в полном порядке, ну, может, чуть-чуть не так, и только странный незнакомец, вторгшийся в их жизнь со своим, принципиально другим взглядом, внезапно словно меняет освещение, и на картине проступает совсем другой рисунок.

И если автора волнуют такие вечные вопросы, как стремление к свободе, поиск истины и справедливости, любви и сострадания, то он может позволить себе стать понятным только десятилетия спустя; но не может позволить себе роскоши сделать своего героя недоумком, безумцем (в худшем смысле этого слова), эгоистом и т.д и т.п. Ему смертельно необходим герой, за которым последуют.

И если меня как автора интересует определенного толка герой, то я обязана создать соответствующие условия, а к ним уж заодно и пририсовать целый мир, в котором эти условия будут не высосаны из пальца, а вполне реальны. Если же я начну описывать действительность, то что бы я ни написала - мораль сей басни будет совсем другой.

То, что происходит сейчас с нами - это своеобразная война, разразившаяся без объявления войны. Человек поставлен в экстремальные условия, но вести себя так, как если бы это были экстремальные условия, права не имеет, ибо на страже стоит закон и правопорядок.

Сумерки мира.

Олди мог(ли) бы даже и не писать свою книгу - одного названия хватило бы для того, чтобы его (их) запомнили.

В каком-то смысле мы сейчас переживаем именно сумерки нашего мира- в серой мгле, балансируя на зыбкой грани между тьмой и светом, люди теряются гораздо быстрее, нежели ночью, и это неоднократно проверено.

Ибо для ночи существует множество изобретений, вроде уличных фонарей и карманных фонариков, тот же спасительный во все века огонь, наконец. А вот для сумерек...

Сказано же, что переходный период - это такое время, когда люди перестают верить в светлое будущее и начинают верить в светлое прошлое.

Ничего страшного с нами, вроде бы, не происходит. Души и жизни проедаются исподволь, но на улицах не стреляют, нас не убивают и не калечат в тех количествах, когда это вызывает уже народный гнев и вытекающее из него отчаянное сопротивление угнетателям. Просто замкнутый круг, по которому мы ходим, как лошади, крутившие ворот в беспросветной темноте шахт, и отпущенные на волю, поднятые на поверхность в последние дни своей жизни, продолжавшие и по зеленому лугу все так же ходить кругами - слепые, замученные, не умеющие ничего другого, и не имеющие сил уметь что-то еще.

Безысходность собственной жизни зашоривает взгляд.

Неправильности, ошибки выстроились однажды в стройную систему, и теперь она, как всякая жизнеспособная система, работает сама на себя -самообучается, развивается, крепнет.

Ни один совет не оказывается верным.

В реальной жизни нужно найти в себе что-то иное, чем просто смелость встать и сказать откровенно, что большую часть своей жизни я делал не то и не так; но признать бесцельность и бесполезность многих лет, выбросить их на помойку с тем, чтобы начать все заново и с чистого листа - это уже больше, чем можно требовать от человека. Хотя бы потому, что еще никому и никогда не удавалось перечеркнуть только собственное прошлое - под эту косую летящую линию непременно попадают и другие жизни, судьбы, события.

И тогда созидание получается на костях. И называется совсем другим словом. Человек пишущий знает это, пожалуй, лучше других.

И ему, человеку пишущему, нужен взгляд со стороны; поскольку он сам человек и так же грешен и слаб.

В 37 году тоже жили - и в этом победительном "жили" столько гордости за человеческую несломимость, за силу духа и способность оставаться человеком в любых условиях, что поневоле забываешь, КАК ЖИЛИ. Может, это самое в человеке прекрасное и страшное одновременно - его способность забывать о том, как скудно, как дико и страшно он живет.

Нынче тоже живем.

Красть теперь не стыдно, зато как-то неудобно не красть, и люди оправдываются тем, что красть негде и нечего. Быть неправедным тоже не стыдно, гораздо стыднее быть неудачником, бедняком; принципы - особенно если они категорически соблюдаются за счет материальных благ - легко и просто перекрещиваются в жалкую попытку недотепы таким нехитрым образом оправдать свою недотепистость.

Тоже живем.

Условная реальность - порой единственный способ заглянуть на изнаночную сторону собственной реальности и задуматься, так ли все ладно, как кажется.

Тоже живем. В нас не стреляют на улицах, и потому отстреливаться нельзя. Кастрюли и сковородки, счета за свет и за газ, бесконечные выборы спикера вперемешку с бесконечными приключениями Уокера затмевают реальность похлеще, чем иные заклинания. Ни одному магу не наворотить сгоряча и по злому умыслу столько бед и несчастий, сколько может сотворить с нами наше собственное равнодушие, безразличие, привычки. Зачарованные люди не знают о том, что они зачарованы. И бессмысленно требовать от спящей красавицы, чтобы она немедленно проснулась и отправилась обличать мачеху-ведьму - для этого нужен кто-то другой, по традиции называемый героем.

По большому счету, герой - это тот, кто может восстановить скелет по одной кости; в частном, мелком и обыденном увидеть целое; отдать себе отчет в том, что это целое настолько ему не нравится, что он готов заплатить максимальную цену за то, чтобы его изменить. Герой - это тот, у кого нет привычек, а есть понимание того, что именно и для чего он делает.

Человек привык просыпаться в одно и то же время; полусонным еще тащиться в ванную и там, не разлепляя опухших со сна век, чистить зубы; привык торопливо глотать на маленькой кухне маленький завтрак, привычно стараясь не натыкаться на предметы; привычно торопиться на привычную работу, привычно толкаясь в переполненном транспорте с привычно раздраженными людьми. И продолжая это монотонное до бесконечности, легко заметить, что живой мысли здесь втиснуться просто некуда. Для этого нужно остановиться, оглядеться... что-то изменить.

Впрочем, если один человек это и сделает, то вся система не то, чтобы рухнет окончательно, но рухнет именно на него, раздавив своей тяжестью. Наша реальность не подстраивается под героя. В отличие от реальности фэнтэзи.

Автор создает мир силой своей мысли - работа Творца, достойная того, кто создан по Образу и Подобию. Чаще всего фэнтезийные миры отчаянно (как и их создатели) нуждаются в героях - там все явнее, выпуклее, четче. И Добро, и Зло определены, вочеловечены либо материализованы каким-либо иным способом; но мир нуждается в герое.

Мир, находящийся на грани катастрофы, на грани бытия и не-бытия - это проекция нашего мира, только там все развивается быстрее; сокращенное, сжатое во времени развитие событий не оставляет у читателя сомнений - миру нужен герой; жить так, как они живут сейчас, просто нельзя.

Благословенный жанр, дающий возможность человеку остановиться и задуматься - пусть не над своими собственными проблемами, но над такими похожими.

Толкиену потребовался хоббит, чтобы убедить своих читателей в том, что мир стоит на их плечах - "малых сих", и они и есть подлинные его герои. Он и не скрывал никогда этой мысли; Фродо Торбинс и Сэм Скромби - те же забавные и смешные мистер Пиквик и Сэм Уэллер - оставляют свой уютный дом и тихие радости, отказываются от сытости и благополучия, чтобы встать на пути Зла и Тьмы. Диккенс, я уверена, гордился бы такими героями.

Человек читает сказку и обретает себя.

Что касается литературной иерархии - то сорт литературы, как свежесть осетрины, может быть только один - первый, он же и последний. И жанр тут роли не играет, ибо вполне может существовать в природе прекрасный детектив и отвратительные стихи, дурацкое исследование и умная, тонкая фантастика.

Все это уже проходили и неоднократно.

Ведь побудило же что-то такого тонкого и возвышенного философа и мыслителя как Честертон написать:

"Если бы о сонете было принято говорить в том же тоне, что и о водевиле, сонет вызывал бы не меньший ужас и недоверие... Если бы про эпическую поэму говорили, что она предназначена только для детей и горничных, "Потерянный рай" сошел бы за заштатную пантомиму, которая могла бы называться "Сатана-Арлекин, или Адам-в-ад-отдам". Зачем, спрашивается, Шекспиру писать "Отелло", если даже в случае успеха в панегирике будет значиться: "Мистеру Шекспиру вполне по плечу и более серьезные жанры, чем трагедия"?"

Определенно, что веселое безрассудство "Лягушек" Аристофана за две тысячи лет устарело ничуть не больше, чем мудрость "Республики" Платона, хотя сегодня первое отнесли бы к разряду так называемых "легких", второсортных жанров. После Рабле, комедий Шекспира, О'Генри, Джерома, Ильфа и Петрова, Зощенко и Жванецкого на юмор и сатиру нападать страшновато. У фэнтези классиков, чьи слава и авторитет росли в течение десятилетий, гораздо меньше, а потому, помолясь, взялись за нее. Правда, ничто не бывает без причины.

Но говорят, говорят же, что фэнтэзи жанр вторичный, литература, так сказать, не первого сорта. Читают взахлеб, а после категорически отрицают. Не потому ли, что иначе придется признать, что не так живем. Если это первосортная, подлинная словесная живопись - то бишь, писание живого, действительного и настоящего - то правы не мы, не большинство, а фэнтезийные герои, которые из книги в книгу, из романа в роман с горьким упорством покидают насиженные места, жертвуют благополучием и сытостью и отправляются искать правды, справедливости, истины.

Победа дьявола в том, что он сумел убедить всех, что его нет.

На нет и суда нет. Бороться не с кем. Вечная борьба Света и Тьмы, Добра и Зла уходит в область сказок, оставляя реальную жизнь.

Может, мы просто не хотим, чтобы фантастика была признана равной. Потому что в таком случае нам придется признать, насколько мы не правы, когда думаем, что ТОЖЕ ЖИВЕМ.