"Вурдалаки той стороны" [Содержание "РП"] | [Манифест] | [Начало]

If you have problem with brosing this site, contact WebMaster

Проект “Бляхамуха”

-- Ты плавай, плавай, тебе полезно, -- Роман швырнул палку далеко, щедро. Та упала с плюхом; птицы из прибрежных кустов порхнули разом, пошумели, да и полетели прочь, где спокойнее.

Портос оглянулся с укоризной, гавкнул, а потом, делать нечего, полез в воду.

-- Левиафан, точно, Левиафан! -- Роман смотрел вслед. Самого купаться не тянуло, но он пересилил неохоту и тоже вступил в реку.

А ничего, парная водичка.

Он обогнал Портоса; палку медленно сносило течением, и пес, покружившись у места плюха, сообразил, куда плыть дальше, догнал, и, держа в пасти, гордо двинулся назад.

-- А я-то здесь! -- крикнул Роман, но Портос притворился непонятливым. На берегу он прежде всего положил палку на брошенную одежку и только потом начал отряхиваться и кататься по песку.

-- Свинья ты, а не ротвейлер! -- Роман вышел на берег и Портос тотчас обтерся о хозяина. -- Всего песком измарал! Сидеть!

Портос уселся, склонил голову набок.

Пришлось снова идти на глубину, смывать портосские шалости. Ничего, ничего, рано-рано на рассвете умываются и двуногие, и четвероногие ребята. Большая польза в смысле бодрости духа.

-- Идем, но не балуй!

Пес оскорблено поднял голову, но доказывать ничего не стал -- побрел у левой ноги, послушный, верный, обиженный напраслиной.

У лестницы Портос решил простить Романа: лизнул руку и невзначай прижался к ноге.

-- Ладно, ладно, псина. Шевелись.

Лестницу Портос не любил и трусил рядом, пробираясь сквозь кусты, что густо росли по обеим сторонам.

Гонок Роман устраивать не стал -- и он, и пес давно сбросили лишний жирок, а потеть просто так, особенно после купания -- чушь. Вечером, вечером. Если охота придет.

-- Добро пожаловать, дю Валлон, в мое скромное пристанище!

Пес на дю Валлона не отозвался а просто лапой распахнул дверь. Дверь тяжелая, дубовая, так и лапа не прутик, соответствует.

Ванюха бочком-бочком пошел навстречу, стараясь выглядеть независимо и смело.

-- Водичка, небось, хорошая?

-- Небось, небось, -- Роман посторонился, пропуская столяра. Кому водичка, кому водочка. Воля. Да не водочка, самогон, три свеколки. Самогоном разживались задешево, но все равно оставалась опаска, что Ванюха пропьет что-нибудь -- подумалось “казенное”, а нужно -- “хозяйское”. Нет, не пропьет. Скорее, халтурку какую сотворил, руки-то умные.

-- Я там, в нумерах… -- Ванюха махнул рукой, не то приглашающе, не то просто, в порядке общения.

-- Если что, кликнешь.

-- Кликну. Если. Да только вряд ли кто... После того случая...

-- И ладненько.

“Тем случаем” было событие двухнедельной давности -- несколько юнцов решили разжиться дармовщинкой. Мелочь, шваль. Потом родители гневные петиции в милицию носили. А зря. Все схвачено, как говорит работодатель. Он, работодатель, можно сказать, благодетель, немножко косит под комсомольского работника. Или под крутого бычка. При внешней несхожести что-то общее есть в обоих типажах. Несокрушимая уверенность в собственной значимости, отсутствие сомнений, что еще?

Ничего. Морализаторскую машинку давно пора сдать в утиль, одна беда -- нет в ней цветных металлов и потому цена ей -- ноль, любой старьевщик побрезгует.

Роман поднимался по широкой парадной лестнице наверх. И обзор повыше, и просто помещение уютнее. Он перебрал не одну комнату, не один зал, пока понял -- вот оно, его место. А перебирать было из чего -- целый дворец. Настоящий. Дворец принцессы Ольденбургской, архитектурный памятник, охраняется Романом Ярцевым и ротвейлером Портосом за пятьдесят долларов в месяц на обоих при своих харчах.

Портос степенно подошел к миске, что стояла в углу.

-- Лопай, -- Роман отсыпал “Викома”, отечественный ответ на “Педигри пал”. Бедный, бедный Педигри. Как можно рассчитывать на успех с подобным названием? “Бобик сдох”, понимаешь, рекомендации лучших собакоморов.

Пока пес хрустел коричневыми катышками, он плеснул кипятку из чайника, самому тоже питаться нужно. Не шибко и хочется, а приходится. Всякие супчки для холостяков и молодоженов. Противозачаточные. Полкубика на чашку кипятка. Дешево и очень, очень сердито.

Ни одно великое творческое дело на сытое брюхо не совершалось, кажется. Голод, он стимулирует и живость воображения, и ясность мышления. Диета “писательская разночинская”. Граф, он, конечно, тоже может и без мяса, и землю пахать, но нарочитость непременно проявится. А у него -- естественно, по воле природы.

Допив грибной бульон, он подсел к пишущей машинке. Лист, вставленный загодя, словно дразнящий высунутый язык.

Ну, ну.

Портос, услышав противные звуки, завалился на бок. Время поспать каждой честной собаке.

Время от времени поглядывая в записную книжку, где давеча он набросал план, Роман писал и удивлялся только, отчего все идет по-другому, наперекосяк. Вроде же думал, прикидывал, и выходило удачно, а сейчас все топорщится, нескладеха, а не книга. Добро бы чистым сочинительством занимался, фантазиями всякими, так нет, пишет он вещь сухую, документальную, почти научный труд.

На восьмой странице он остановился. Хватит, иначе получится мыльная опера. По привычке он заправил новый лист, задел для вечера, сложил напечатанное в папочку. Тонкая, тонкая. Загаданный ритм, двенадцать страниц в день, семь плюс пять, выдерживался плохо. То одно, то другое. Сто семь страниц за месяц.

Однако это нисколько не беспокоило Романа. Шла работа, и на том спасибо. До зимы еще далеко. Далеко…

В приоткрытое окно слышно было, как в “нумерах” шикает пила. Ванюха честно поправлял то, что можно было поправить, готовил их к приезду турок. А уж туркам предстояло обустроить и замок, и все остальное. Элитный курорт, с казино, варьете и всем, чем полагается, российская денежная скважина -- так, во всяком случае, мечталось нашим “аль-капоням” (термин во множественном числе Роман придумал сам и крепко за него держался. Помогало). Однако, как обычно, что-то не заладилось: одного посадили, другой пропал и видели его одни в Чикаго, другие в Бангкоке, а третьи в неуютной прозекторской города Липецка. Кто прав, а кому примерещилось, не так уж и важно, но только денег на грандиозную стройку пока не было и турки задерживались.

Роман прошелся по комнате. Чем была она прежде, во времена принцев и принцесс, он не знал; небольшую, метров в двадцать, ее во времена новейшей истории приспособили под “оргметодкабинет”, о чем предупреждала табличка с медными буквами, висевшая на двери. Диковинное слово, верно, озадачило бы прежних владельцев, однако комнату изгадили менее прочих. Приемлемо, вполне приемлемо, и не в таких хоромах живали. Даже во дворце Аминовом ночевать пришлось однажды, и ничего, цел. А тут…

Портос заворчал, потягиваясь.

-- Дозор! -- подал Роман неуставную команду, и пес протрусил к выходу. Слышно было, как когти его стучат по паркету, по мрамору лестницы. Дорогу знает. Выждав пяток минут, он отправился вслед. Доверяй, но проверяй.

В темном даже среди дня коридоре его охватило чувство повтора, виденности, “дежа вю”. Не иначе, в предыдущем воплощении он был лордом или баронетом: высокие своды, стрельчатые окна, двери, тяжелые, с медными, давно нечищеными, но оттого более подлинными ручками, сам скрип паркета, дубового, выдержавшего и комиссарские сапоги, и штиблеты районного начальства и даже пионерские копытца -- все было узнаваемо не месячным зыбким знакомством, а близостью почти пугающей, будто вошла она в кровь с детства, с колыбели.

Роман одернул себя. Еще бы! Вальтер Скотт, помноженный на “Кощея Бессмертного” и прочие сказки, выдумки, мечтания. Правильно, правильно говорила тетушка, не доведет его до добра кришнаитская кухня, не для нашего она климата. Мужику российскому мясо нужно, мясо и все остальное, не исключая и водочки, в меру, в меру. Человек, познавший ту самую меру, дядя Костя, был в глазах тетушки существом идеальным; она не любила занудливой показной трезвости, проистекающей, по ее мнению, из чрезвычайно серьезного к себе отношения, отсутствия чувства юмора и вообще нездоровья, если не физического, то душевного непременно.

Тьфу, задумался, задумался! Роман дал себе слово не забивать голову пустыми мыслишками, и в наказание решил отжаться не сто, а двести раз.

-- Приговор привести в исполнение! -- сказал он вслух и с удовлетворением заметил, что слова прозвучали обыденно, невымученно.

Сбежав вниз, он прошелся вокруг замка, оглядывая штабели горбыля, прикрытого толью, купленные по случаю предстоящей реконструкции и вылеживающие положенный срок. Созреть горбыль должен. Как мадера. Выдержанный, марочный горбыль -- о! И продавать в разлив. В смысле -- в Разлив, на постройку шалаша, где мог бы в летнее время укрываться от правительственных ищеек новый вождь мирового пролетариата.

Выискав местечко почище, Роман принялся исполнять епитимью, ругаясь на невыдержанность собственного характера. Двести раз, надо же! От гордыни все, от гордыни. В коммадос, что ли, записываться собрался? Годы наши немолодые, пора, батенька, побеспокоиться и о вечном. О пристанище в сей юдоли слез. О семейном покое. О службе с правом на персональную пенсию, больничный листок и пристойную медицинскую страховку. Опять задумался, пропащая душа!

В наказании к двумстам Роман прибавил еще одно отжимание. На большее мысли, право, не тянули.

Отдышавшись, он одел брезентовую курточку-штормовку. Нет, действительно, мальчишество пора оставить за дверью. Где она только, дверь?

Портос залаял, сообщая, что рядом люди, не заслуживающие особого внимания.

-- Молодой человек! Послушайте, молодой человек!

-- Это вы мне? -- Роман подошел к ограде, кирпичной, но не сплошной, а узорчатой, сквозь которую, хоть и небогато, а видны были близлежащие рамонские улочки. С той стороны стояло почтенное семейство, откуда и взялись: отец лет сорока, в белом полотняном костюме, мамочка в открытом платье и панаме, дочь-подросток и сын в матросском костюмчике и бескозырке. Подобное семейство, казалось, живет только в старых черно-белых фильмах, еще и довоенных, и вот, извольте получить!

-- Вам, вам! Я, увы, на это звание претендовать уже не могу.

-- Тогда слушаю.

-- Понимаете, мы хотели бы осмотреть замок, если можно.

-- Осмотреть?

-- Ну да. Мы сами не здешние, приехали издалека, в дом отдыха. Много слышали про замок, очень бы хотелось ознакомиться. И вдруг -- забор, ограда…

-- А почему бы и не быть забору?

-- Да, но…

-- Замок в настоящее время на правах долгосрочной аренды принадлежит банку…

-- Я слышал, слышал. Дети очень ждали. Мы сюда в отпуск наконец-то выбрались…

Скотина, обругал себя Роман. Заставляешь людей себя упрашивать.

-- Заходите, -- он ключом отпер замок, раскрыл дверь, пропуская семейство.

-- Вот спасибо, вот спасибочко, -- обрадованный папа шел в арьегарде.

-- Только, сами видите, замок не в лучшем состоянии. Реставрация предстоит, -- он вел посетителей, выбирая путь поудачнее, чтобы не зацепились за что.

-- Ничего, ничего, -- мамочка приподнимала подол, а дети чинно шли вслед.

У входа разве заминочка вышла -- мальчик уперся.

-- Трусишка! Днем можно! -- девочка взяла братика за руку, и тот неохотно подчинился.

Парадный ход, холл, лестница сейчас, когда Роман смотрел на них чужими глазами, глазами посетителей, производили впечатление двойственное -- старая, обветшавшая обстановка, и поразоренная, не без того, но и сразу было видно, что вокруг -- настоящее. Не дрянь, не халтурка, которая нынче блестит, а завтра рассыплется непоправно. Замок еще сто лет простоит неизменно, лишь бы нарочно не рушили.

-- Это библиотека, -- завел он семейство в наиболее опрятный зал.

-- Вон они, глядите! -- мальчишка показал на потолок и все задрали головы.

-- Ангелочки! -- муттер семейства приобняла сына.

-- Да, собственной рукою принцесса Евгения Максимиллиановна изволили выжигать-с! -- Роману нравился этот потолок, расписанный милыми пухленькими младенчиками. Потрудилась принцесса, и не зряшным труд оказался. На славу.

-- Принцесса? -- папочка протер очки салфеткой. Замша, не иначе. Протер и сложил салфетку в футляр.

-- Именно. Хозяйка замка.

-- Любопытно. Очень любопытно, -- и, действительно, чувствовалось, что всему семейству замок небезразличен. Смотрели -- во все глаза, даже прислушивались -- конечно, не к его бормотанию (даже стыдно стало скудости знаний, впрочем, чего и ждать от сторожа), а к тому, как звучит голос -- здесь.

Пройдя по более-менее приглядным залам, он вывел семейство назад к парадному ходу.

-- Спасибо, спасибо, -- с чувством произнес отец семейства.

-- Пожалуйста.

-- Сколько я вам должен? -- он вытащил бумажник.

-- Нисколько. Я не экскурсовод.

-- Но… Любой труд должен быть оплачен.

-- Мне это не в труд. Я даже отдохнул.

-- Если вы так считаете… -- бумажник проворно скользнул во внутренний карман светлого дачного костюма. -- Тогда позвольте откланяться.

-- Всего доброго, -- Роман проводил семейство, посмотрел, как чинно идут они по пыльной улочке мимо гусей и кур, занятых своими хлопотами и потому не обращающие на дачников никакого внимания.

Ходят и ходят. Если бы. Первые пришли. Издали, может, и смотрят, дом отдыха далеко внизу, за рекой. Когда-то был шумным и веселым, а нынче редко кому придет в голову провести отпуск в нем. У кого денег мало, тому дорого, а у кого достаток -- что тому Рамонь? Прямо хоть заметку в “Правду” пиши. Судьба-де простого человека, отдохнуть культурно негде.

Писатель. В газету и без тебя найдется кому жалиться, ты свое, свое пиши, умник.

Роман вернулся в кабинет, подсел к машинке.

Плохо. Совсем что-то бумагу изводить не хочется. А через нехочу. Так и только так рождаются великие произведения.

До ухода Ванюхи он успел -- таки отшлепать еще три страницы, но совершенно без аппетита.

-- Ну, ты держись, Брестская крепость -- обычной шуточкой попрощался столяр.

-- До последнего патрона, -- традиционно ответил Роман, а Портос презрительно отвернулся. Видно, Ванюха принял по случаю окончания рабочего дня.

Заперев калитку, Роман в который уже раз обошел замок. До ночи далече, еще светло, пусть народ видит, что он на месте, бдит. Главное -- создать репутацию. Страшный головорез, который не спит, не ест, все ждет, кого бы подстеречь и … Дальнейшая судьба подстереженного страшна до судорог.

Портос в очередной раз переметил периметр, тоже для острастки. Дворняжка по ту сторону забора заходилась лаем, восхищаясь собственной отвагой.

Двуногих дворняг поблизости не было. И к лучшему.

На веранде он присел в кресло-качалку. Приятно было представить, что кресло уцелело с тех времен, что отдыхали в нем принцы и принцессы, но нет. Качалка действительно была старой, гнутые ветви ивы (ведь их из ивы мастерили?), потемнели не только от морилки, но Роман знал, что кресло изготовлено артелью "Станина" в одна тысяча двадцать седьмом году. Знал, потому что к нижней, обращенной к полу поверхности сидения была привинчена табличка и с названием артели и с датой. "Станина". Почему станина, какое имела отношение к мебели станина?

Впрочем, мебель оказалась крепкой, раз выдержала столько лет. Кресло это он отыскал в одной из комнат второго этажа и перенес сюда. Во-первых, удобно сидеть и наблюдать за прохожими -- очень редкими с задней, тыльной стороны замка, а во-вторых, у кресла была особенность раскачиваться автономно даже от небольшого ветерка, и потому ночью создавалась иллюзия, будто он, Роман, продолжает сидеть на веранде. Пугало, некоторым образом.

Нужно помочь пугалу. Подкрепить условный рефлекс.

Роман уселся в качалку, легонько качнулся. Отдохновение. Газеты не хватает и чаю. Хватит, газет он начитался на всю оставшуюся жизнь -- сначала советских, годных лишь для оклеивания стен под обои, а потом -- нынешних, желтых, не годных и на это.

Наверное, тоска по работе сродни тоске по куреву. И то, и другое -- только привычка, зачастую привычка вредная. Что здорового в работе провинциального журналиста? Постоянно казаться большим, чем есть на самом деле, считать, что от публикаций зависит хоть что-нибудь. Пропишите про нашего слесаря, участкового доктора, мэра, продавца в газете, пусть почешутся. Этакая общедоступная чесалка. А также свистелка, вопилка и ругалка.

Грохнуло -- тяжко, с густым, перекатистым эхом.

Килограмм, не меньше. И близко, с полверсты. Рядышком.

Роман покинул кресло, вернулся в замок. С башни обзор хороший.

Винтовая лестница, порядком запущенная, подняла высоко. Узкие стрельчатые окна на все четыре стороны. Ну, поглядим…

Место взрыва он нашел сразу -- по урону, который тот нанес сараюшкам, лепившимся по спуску к реке. Да, килограмм, а то и больше. Ладно.

Спускаясь, Роман прислушивался, не рванет ли вдругорядь. Тихо. Куда звонить, ноль-один, два, три? Выберем золотую середину, ноль-два.

Телефон стоял в одном из залов, старый, эбонитовый аппарат. В трубке свистело, где-то играла музыка -- деревенский телефон.

Наконец, соединили.

Разговор был недолгий --

Отсюда было видно, как пробирается к месту взрыва милицейский "козел", старенький, такой только в глубинке и встретишь. Зато быстро, быстро как! Да что медлить, когда вся Рамонь -- десять минут медленной езды и вдоль, и поперек. И громче, с сиреною, поспешила красная пожарная машина. И народ тоже стал подтягиваться. Это вам не город, там давно поняли -- от всяких громких звуков подобного характера стоит держаться подальше.

Милиционеры, числом три, ходили вокруг, отгоняя любопытных, а четвертый, самый дотошный, подбирался к эпицентру взрыва, подбирался не дуриком, осторожно. Как знать, что там рвануло, и сколько осталось.

Видно, что-то ему открылось -- милиционер присел, захлопал себя по ляжкам -- видно, волнуется. Остальные подошли, стали рядом. Любопытствующие тоже надвинулись. Что нашли, чем потянуло?

Роман еще постоял, да что разглядишь? Любопытствующие толпились плотно, не больно-то внимая вялым увещеваниям милиции. И вдруг -- сдуло разом, рассеяло, разбило на кучки по двое, трое.

Что-то эдакое они там нашли.

Оставив Портоса за главного (тот только вздохнул), Роман отправился на место происшествие. Сбор данных на дальних подступах, необходимость каждой мало-мальски серьезной службы охраны. Пусть даже из одного человека.

Напрямую, действительно, было с полверсты, но пришлось делать крюк -- меж ним и местом взрыва лежала низина, которой и спускалась дорога к реке.

На двух холмах стоит Рамонь. На семи. Кто больше?

Дорога узенькая, по сторонам всякие полезные для хозяйства постройки гусиные сарайчика, гаражи, даже вековые амбары с толстыми стенами известняка. И бурьян, есть даже конопля. Cannabis Ramona, далеко ходить и не нужно.

Народу не то, чтобы подсобралось, просто отсюда, с земли, рядом, казалось -- больше.

-- Ивану Афанасьевичу! -- он заметил Ванюху, стоявшему у амбарчика поменьше вместе с уже хорошим мужичком.

-- Во, знакомьтесь, это друг мой, первый в Рамони слесарь.

-- Коломенский.

-- Его тоже Иваном зовут, так чтоб не путать, -- пояснил Ванюха.

-- Роман, -- он пожал протянутую руку. -- Так что же здесь грохнуло?

-- Похоже, Корелов, -- Ванюха вздохнул, и стало ясно, что добавлялся он самогоном. Местные гнали самогон из сахарной свеклы, выходило немного лучше "бульбашевки", но -- совсем немного. -- Как и не занялось все? Стоял бы в куче --весь шанхай погорел бы.

-- Корелов, он того… Рыбой баловался иногда. Глушил в затонах, -- пояснил Коломенский.

-- Взрывчатку, небось, тут и держал, в сарае -- "три свеколки" разговорили Ванюху. Да он и от природы молчуном не был.

-- Однако… -- Роман посмотрел на место, бывшее когда-то сараем. Хорошо, стоял он наособицу, иначе разметало бы их с десяток, а то и больше. Хотя и так досталось тем, что оказались поближе, метрах в тридцати. Вот амбарам каменным взрыв этот -- хны.

Пахло гарью, но гарью особенной, едкой.

-- Кто видел Корелова? -- громко спросил милицейский старшина.

В ответ невнятно загудели. Видеть видели, а говорить не хотелось.

-- Собирай теперь его. На сто метров, поди, разлетелся, -- пробормотал Коломенский.

-- По атомам, -- добавил Ванюха. -- Предупреждали ведь, добалуешься.

-- Жадный он был, -- Коломенский бесповоротно зачислил Корелова в мертвые. -- Жадный, а ленивый. Нет, сеточку поставить, тогда и молодь сохранишь, и вообще. Хуже всего ленивая жадность.

-- Не скажи. Жигулевские что, лучше? -- и разговор пошел о местных жадинах, мироедах, ленивых и не очень. Роман кивнул приятелям, мол, хорошо с вами, ребята, и прошел ближе к месту взрыва.

Милиция пребывала в нерешительности, и потому Роман раздражать людей не стал.

-- Здравствуйте. Это я сообщил о взрыве.

-- Ага, -- обрадовался старший лейтенант. Есть очевидец, значит, дальнейшее ясно: допросить и запротоколировать.

-- Ровно в девятнадцать десять и рвануло, -- Роман потихоньку, как бы от нечего делать, приближался к провалу в земле.

-- Ровно? -- недоверчиво переспросил лейтенант. Ровные числа внушают опасение.

-- У меня точные часы, очень точные. И случилось так, что я сразу на них посмотрел. Услышал взрыв, и посмотрел. Он громкий был, и, как бы это сказать… Ударило. Я поднялся на башню, видите?

Все посмотрели на замок, на башню.

-- Кого-нибудь заметили?

-- Нет. Людей -- никого. Дым, и пыль всякая… Я минуты три поднимался… -- Роман увидел, что искал. -- А потом сразу и позвонил.

-- Позвонили -- хорошо, -- интересу поуменьшилось. Дым видел, невидаль. А что слышал, так вся Рамонь слышала.

-- И еще я пламя заметил… или показалось, -- Роман действительно пребывал в нерешительности. То есть пламя-то он видел, но пламени такого при взрывах быть не должно. Не белое, не желтое, даже не красное, а -- темно-вишневое. Цвет остывающего железа. И как он разглядел его на свету?

-- Пламя? Взрыв, конечно. Пламя, оно при взрыве всегда есть, -- лейтенант снисходительно смотрел на Романа.

-- Да, наверное. Вот здесь было. А что это такое?

В земле на месте бывшего амбара зиял провал. Небольшой, с метр. Знать, не показалось там, на башне.

-- Осторожно, не подходи! Провалишься еще! -- лейтенанту совершенно не хотелось иметь лишних пострадавших при взрыве.

-- Да… Большой погреб, -- Роман отошел.

Махать журналистским удостоверением -- последнее дело. Никто не любит журналиста. Если до простого обывателя могут по добродушию и снизойти, то журналюгу -- в три шеи.

Оставив свои координаты -- "мы вас вызовем, если понадобитесь", Роман двинулся назад.

Ванюха сотоварищи тоже собрались.

-- Ты, Роман, как, не хочешь расслабиться?

-- Немножко можно.

-- Тогда…

-- А идем, у грота и посидим часок, -- чтобы не приваживать. Часок, он и есть часок.

-- Вот разве нужно к Лущихе забежать, банку взять…

-- Мимо магазина пойдем, я возьму -- Роман, не ожидая ответа, пошел впереди.

-- Городской человек, -- с сожалением сказал Ванюха. -- Ладно, посидим немножко культурно. Он вообще-то парень неплохой…

-- Мы тут все неплохие, -- рассудительный Коломенский был человеком практичным. -- Я в такой раз домой заскочу. Зелени с огорода возьму, хлебца.

В магазине Роман взял бутылку "Графской слободы ", уверясь предварительно, что водка настоящая, бутурлиновская.

-- А закусывать? -- продавщица скучала в пустом магазине. Прежде товара не было, а люди так и толпились, а нынче -- налетай! Но не летят.

-- Сырку полкило. Вот этого, "Охотницкого", -- Роман показал на самый дешевый. -- И четыре пластиковых стаканчика.

-- Погоди, Коломенский отскочил на минутку.

-- Погожу.

Годили они не в одиночку. Патруль -- трое солдат и офицер, стояли поблизости и ели мороженное -- крепкое, ледяное. Откусывали крохотные кусочки и гоняли во рту, ожидая, пока проявится вкус. Одного из солдат тревожил зуб: он морщился, кривил рот, но от лакомства не отказывался.

-- Привет, служба! -- Ванюхе просто годить было скучно.

Служба не отвечала. Ванюху такой пустяк не смутил.

-- Что делаете-то здесь? Опять дезертира ловите?

Ну, -- офицер, лейтенант, проглотил свой кусок. -- Видели?

-- Дезертира-то? Так на нем не написано, дезертир он или просто прохожий. Какой он с себя?

Офицер мотнул головой, и солдаты потопали за ним, на ходу доедая "Эскимо Петровское".

-- Темнилы, -- Ванюха обиделся. -- Им танк не сыскать, не то человека.

-- А что, уже на танках бегают?

-- Нет, откуда. У нас танкистов нету. Танкисты в Кантемировском стоят, далеко.

Подоспевший Коломенский уберег тезку от разглашения военных тайн в особо крупных размерах.

Портос заворчал, выказывая неодобрение пришедшим, но Роман успокоил:

-- Со мной.

Они обошли замок и спустились к гроту. Роман потратил день, чтобы привести когда-то прелестное, но позднее основательно изгаженное местечко в место если и не очаровательное, то вполне приемлемое. Чисто, две парковые скамьи, роскошный вид на реку и на все, что вдали за рекой.

-- Как раз первая звезда, -- Роман откупорил бутылку, разлил. Звезда появилась на темном, густом небе над лесом. Вот и ночь на пороге.

-- Со знакомством!

Водка, действительно, оказалась правильной, бутурлиновской, и потому последствий можно было не опасаться. К тому же Коломенский принес ворох всякой зелени и хлеба с салом.

-- Красота-то какая, красота, -- изрек Ванюха дежурную банальность.

Банальность, но оттого красота не исчезла. Отсюда и в самом деле почти не видно дел рук человеческих, а которые видно, так из-за расстояния исчезали неряшливость, мусор, и сами люди казались существами милыми и красивыми.

-- Туда бы. Подальше. Километров, небось, за тридцать видно.

-- За тридцать -- и что, лучше там? То же самое.

-- Не, брат. Не то же. Там тихо. Тишина, она, брат, такая штука, -- Ванюха твердо встал на лирическую линию и уходить с нее не собирался. Могло быть хуже. Футбол, например.

-- Даль, она дали рознь. Вот ежели справа которая, так заповедник, действительно. А слева -- Коломенский даже привстал, указывая на одному ему ведомую точку, -- вот ежели туда угодить, то лучше даже в Москве жить, чем там.

Все опешили. Москва представлялась настолько страшным городом, что возможность предпочесть ее чему-либо не укладывалась в голове.

-- Загибаешь, брат, -- наконец, вымолвил Ванюха. -- Ничего особенного. Зона сухого закона разве?

-- Кислого.

-- Чего?

-- Кислого закона говорю. Да это я так, для смеху. Мне как-то Борька Щеглеватых, не тот, что на Мосина, а что на Советской, говорил. У него троюродный брат в прапорах служил на объекте. Там бомбы, еще аж довоенные. Склад.

-- Ну и бомбы. У нас этих складов по области раскидано… -- старался он поддержать образ знатока. Про Кантемировку знает, а тут -- опозорился.

-- Ты слухай. Бомбы-то химические. С газом. Лежат и лежат. Давно уничтожить пора, а как?

-- Увезти. Где-то на Урале их того… ликвидируют.

-- Урала не хватит на все бомбы. И как вывезти? Они наскрозь ржавые, только тронь -- прохудятся. Да и без того порой плюются. Он, прапор-то и уволился из-за этого вчистую, выслугу не добрал. Нужна она, выслуга, покойнику. Уволился, а не человек -- мощи.

Они повторили. Роман слушал вполуха -- почти в каждом месте рассказывают похожие истории, только обычно про ракеты. А на море -- про подводные лодки.

-- А кто ж там служит? -- Ванюха, как столяр, привык доходить до сути. На ней, сути, всякое изделие и держится, объяснял как-то он Роману, разбирая многажды чиненый секретер. Кое-как чинили, по виду, по поверхности, оттого и ломался.

-- А дураки. У нас что, дураков мало?

-- Хватает, -- расслабленно ухмыльнулся Ванюха. -- Особенно если вокруг поискать.

-- Ему, если офицер, говорят, хочешь в хороший округ -- послужи сперва здесь пару лет. А чем не место после каких-нибудь Каракумов? Благодать. И жилье всегда свободное есть. Вот и служит. А солдатиков вообще не спрашивают. Наши-то вот боятся, примут закон, чтобы по месту жительства служить, их и загонят туда. Где уж ближе. А после двух лет не парень вернется, а кандидат в покойники. Может, тот, кого искали нынче, оттуда и сбежал.

-- Ну, знаешь… В других местах тоже не сахар… -- вступился Роман. Бутылка -- русский брудершафт, только без формальностей.

-- Да я разве говорю -- про другие? Что сахар-то? Просто ты гляди, да не заглядывайся. Красота, понимаешь…

-- Я вот, мужики, глядел, где рвануло, там вроде провал в земле, -- Роман понял, что медлить больше не стоит. Сейчас добавят, и разговор разорвется, поползет.

-- Да и мы видели. Я, так даже раньше ментов был, потому, что рядом, -- Коломенский степенно отрезал сальца, положил на хлеб и уж потом -- в рот. Культурно сидим.

-- За свой сарайчик, небось, волновался, -- поддел Ванюха.

-- Особо нет, что у меня там. А присмотреть, конечно, нужно. На них ведь не напасешься сараев-то.

-- Это верно -- не напасешься. Подошел я, вижу -- огонь угасает сам. И, знаешь, странный огонь -- он и жаркий, и студеный какой-то.

-- Так не бывает.

-- Знаю, а вот почувствовал. Водка, к примеру, она горькая?

-- Ну, горькая, -- согласился неохотно Ванюха.

-- А вот ты выпил сейчас, как она? Мне, так и сладкая.

-- Это ж очищенная, бутурлиновская. И, главное, не первый стопарик.

Коломенский не ответил. Что отвечать, когда верно -- не первый.

-- А что за провал? -- Роман не отступался.

-- Кто ж его знает? У реки, с этого берега, видимость одна, что земля. А чуть в глубь -- камень белый. Иногда и мел даже. Вот подальше если, в Белогорье, даже пещеры. Может, и тут какая. Раньше ведь строить что на самом берегу не давали, даже курятник какой. Может, сейчас кто и поставит особняк, у некоторых денежки завелись…

-- Вши заводятся. А деньги, они… -- Ванюха попытался подобрать точное определение, но махнул рукой. -- Черт их знает, откуда они берутся, деньги у людей, кроме как с воровства.

-- Других, которые кроме, и нет никаких.

-- Что ж, не было раньше такого -- чтобы на пустоту в земле наткнулись, или на пещеру какую?

-- Так я говорю, погреба у нас в других местах роют, где землица мягче. А тут больше рыбацкие снасти держат, гусей всяких…

-- Не, ты погоди. Бывало, бывало. Вон, в позапрошлом, что ли, году, у кого ж… У Арсенихи, что ли, зять погреб долбить начал и надолбил…

-- Это который угорел?

-- Ну да. Он для просушки паяльную лампу поставил в погребке, ну, и…

-- А что он нашел, зять Арсенихи? -- Роман разлил остатки.

-- Карман какой-то. Он было хотел дальше пойти, да угорел. А потом погребок-то и завалился. Как не завалиться, если под ним пустота была? -- Коломенский меланхолично посмотрел на пустую бутылку. -- Хороша она, очищенная.

-- Хорошая, конечно. Особенно, когда витамины натуральные, воздух, покой... Ночь-то подобралась -- не заметили/

-- Знать, и нам пора, -- Ванюха парень деликатный, лишнего не засидится. И потом, пить больше нечего. -- Пойдем, человеку работать нужно.

-- Работать, да. Работа всему начало. Сейчас, приберусь только, -- и Коломенский собрал на газету следы посиделок. -- Теперь опять чисто, словно и не было нас.

Роман проводил гостей до калитки, перекинулся на прощанье прогнозами на погоду, налоги и акцизы, и вернулся к Портосу.

-- Все, дружище. Теперь мы одни.

Он прошел по территории, развешивая на танкоопасных направлениях гирлянды закопченных консервных банок. На черной-черной веревке висели черные-черные банки…

И довольно. Никаких мин, никаких капканов. Просто не балуйте.

Роман поднялся к себе. Лист бумаги укоризненно выглядывал из машинки.

-- Сейчас, миленький, сейчас. Вот чайку попью, и сразу.

Голова оставалась светлой, не зря он обделял себя водочкой.

Ночь, теперь самое время звонить. Межгород из Рамони был плохой, запросто не достучишься, но после полуночи шансы возрастали. И действительно, соединение свершилось почти сразу.

-- Да, Сергей, это я, Роман, -- Сергей, похоже, уже спал: голос глупый и кислый. Ничего, сейчас ему презентуем кота в мешке.

-- Похоже, здесь, в Рамони, имеются пещерные образования, подобные Дивногорским, -- и Роман коротенько рассказал о случившемся, о том, что на месте взрыва выявлен провал ведущий, быть может, в пещеру. -- Да, может быть… точно не скажу, не обследовал... приезжай сам и смотри… в крайнем случае, просто искупаешься в реке, в городской-то лохани, небось, бацилла на бацилле… да, я при замке дедом с колотушкой… ну, откуда мне знать, есть там следы или нет… ты поспеши, народ здесь ушлый… значит, жду, -- он вернул трубку на место. Кота, не кота, а мешок он сплавил. Порадел родному человечку. Троюродному.

Что под сараем несчастного браконьера действительно пещера, в этом Роман почти не сомневался. Но есть ли в пещере что-нибудь интересное для археолога? Как знать. В Дивногорье -- стоянка древнего человека.

Чаек был фруктовый, без кофеина, и потому сна не отбил. Зевнув так, что Портос завистливо тявкнул, Роман выключил свет.

Сторож спит, а служба, как известно, спит вместе с ним. Какой шум будет -- Портос услышит. Да и сам не без ушей.

Спал он, как в лучшие годы -- беспросыпно до самого рассвета. Правда, светает летом рано.

Половина пятого -- самое прекрасное время начать день. Выгулять Портоса и выгуляться самому. Начать, разумеется, нужно с себя.

Удобства в замке действовали. Как ни странно. Куда, в какой коллектор стекают "бытовые отходы"? Может быть, прямо в речку? Скорее всего, именно так.

Он выпустил Портоса, собрал гирлянды. Солнце поднялось на самую малость, и роса усеивала все, до чего могла добраться. Второй душ получается. Многовато. И -- хоть третий принимай, руки стали грязными, словно он и вправду -- работал. Так, с грязными руками и набрел он на след.

Через двор тянулась полоса сажи? угольной пыли?

Роман присел на корточки, вглядываясь. Скорее, пыль, угольно-черная пыль, легкая, она рассеивалась даже от дыхания. А от ветерка -- и подавно. Ширина следа -- сантиметров сорок, сорок пять, и тянулся он с пяток шагов, по утоптанной земле между штабелями горбыля, исчезая в траве, где не порошка, ни былинки мятой, ничего, только роса неопавшая.

Он нашарил в кармане бумагу, коробок спичек. Спички высыпал на ладонь и вернул в карман, все, кроме одной. Ею он собрал кое-как порошок на бумажку, свернул последнюю фунтиком и спрятал в спичечном коробке. Образец.

Словно картридж худой пронесли…

Кому носить? И зачем?

Всякое бывает. Например, игрой случая сквознячок из угольного подвала потянул. Или еще что-нибудь из капризов природы.

Он забежал в замок, схватил старенький "ФЭД", на всякий случай он всегда брал с собой фотокамеру, но внизу ждало разочарование -- ветерок разметал пылевой след начисто. Все-таки он сделал несколько снимков, пусть хоть место зафиксируется. Лучше поздно, чем очень поздно.

Роман ходил и ходил. Ссылки на атмосферные явления до добра охранную службу не доводят. До чего другого -- доводят запросто, а до добра -- нет.

Но куда бы он ни заглядывал, ничего "этакого" отыскать не удалось.

Вот вам, господа, и необычное явление.

Роман и Портоса заставлял искать. Тот обнюхал место, но никакого интереса не выказал. Не ищейки мы, охранники. Защитники обездоленных.

Ладно, зато хоть народ, кому довелось идти мимо, видел, что служба -- начеку. А мимо, хоть и рано, люди шли. Как там у Пушкина?

В седьмом часу тогда -- без учета летнего декретного времени. Оно, конечно, было легче -- по солнышку-то жить.

Он представил, как вокруг замка бродит Александр Сергеевич и любуется ползающим по земле Романом. Великий и смешной. Ты на "П", а я на "Я".

Он нехотя вернулся в комнату. Неясность. Невыясненность. Но подобное случается, случается каждодневно.

Машинка печатала легко и быстро, листы так и порхали по столу. За папу, за маму, за дедушку и бабушку. Даже чужой текст он вряд ли бы мог перепечатывать столь быстро, а тут -- свой выдумывать. Ну, не с нуля же выдумывать, план прописывался на бумаге, фразы и целые куски вертелись в голове. Вертелись-вертелись, да и вывертелись.

Заполдень он пересчитал -- пятьдесят четыре страницы. Сложив их аккуратно в папку, он вложил новый лист и, теперь не спеша, написал совсем уже немного, дюжину строчек. Сейчас он чувствовал, что и кисти устали, и спина ноет. Хорошая усталость. Таких еще бы дня три, четыре…

Может, их столько и будет. За год. Если повезет, конечно.

-- Эй, Роман, Роман! -- Ванюха звал настойчиво, видно -- дело пришло.

Роман выглянул в окно. Рядом со столяром стоял капитан, который вчера смотрел и, как ни странно, молчал, оставив хлопоты лейтенанту. Однако, деликатные люди в рамонской милиции. Могли бы и повесткой вызвать.

-- Иду, -- ответил он и поспешил вниз. Нас уважили, и мы уважим.

Портос, умница, вел себя спокойно. Человек в форме всегда табу. До особого приказа.

-- День добрый, товарищ капитан, -- здесь, как, впрочем, и везде в провинции, капитаны оставались "товарищами". -- Вон оттуда, из того окна я все и увидел, -- теперь, когда башня была рядом, голову пришлось задирать.

-- Вы видели?

-- Да, я ведь еще вчера рассказывал. Стоял, оно рвануло…

-- Нет, взрыв… -- капитан махнул рукой, будто комаров отгонял. -- С ним ясно, со взрывом…

-- Да? -- Роману это не понравилось. Неужели опять нажаловалось побитое ворье?

-- Тут другого… ничего слышно не было?

-- Когда? -- неужто еще был взрыв? Странно.

-- Ночью, утром. Не слышали? Или, может, видели кого?

-- Нет. Ничего особенного не слышал и не видел.

-- В той стороне? -- капитан указал в сторону взрыва.

-- Нет, кроме вчерашнего -- ничего.

-- Ну да, все-таки неблизко, -- согласился капитан.

-- Неблизко -- что?

-- Да дом. Ну-ка, я взгляну сверху. Как тут пройти в башню-то?

-- Идемте, -- повел его Роман.

Дом? Какой дом?

Они поднялись на смотровую площадку на самом верху башни.

-- Ага, отсюда, значит, -- капитан огляделся по сторонам. -- Да, отсюда видно. Хорошо видно, хорошо. Дом, черепичная крыша, что у дороги, видите?

-- Конечно.

-- Вот насчет него я и спрашивал.

-- А что, собственно, случилось?

Капитан еще несколько минут молча смотрел в окно, разглядывая и дом, и окрестности, что-то записал в блокнот, записал и нарисовал, и лишь потом ответил:

-- Соседка сегодня поутру зашла, они с хозяйкой, Кулешовой, в город вместе собирались поехать. Дверь открыта, а в доме -- никого.

-- Никого?

-- Четыре человека семья.

-- Ну… Вышли куда-нибудь.

-- Вышли… Соседка в кровь ступила, потому и вызвала нас.

Капитан начал спускаться. Шел он тяжело, не оглядываясь. Внизу, у самого выхода он приостановился.

-- Потому и спрашиваю всех. Никто ничего не видел.

-- А кровь -- чья?

-- Разбираемся.

-- Много ее, крови?

-- Много, -- и, теперь уже безостановочно, он пошел дальше.

Роман даже и в след смотреть не стал. Чего смотреть?

-- Меня тоже спрашивал, а что я? -- Ванюха держал в руке какую-то деревяшку, по виду -- старую, видно, опять смотрел "как прежде умели". -- Я и вообще на другом конце живу.

-- Часто у вас тут… случается?

-- Да как сказать… Теперь, конечно, часто. Говна повылезало… Но что б вот так, никто ничего не слышал -- нет. Все ж не город.

-- А что, все-таки, случилось?

-- В доме, говорят, все в крови. А на дворе -- ничего, ни капли. И никого нет. Из семьи в смысле.

Оставив Ванюху у расчлененного стула (или это было кресло?), Роман вернулся в башню. Сейчас он смотрел на дом иначе, стараясь сохранять спокойствие, отвлеченность, и одновременно пытаясь понять, что же случилось.

То, что деревня давно перестала быть патриархальным парадизом, оплотом благочестия, ясно было каждому. Да и была ли вообще пастораль реальностью? Просто деревня меньше города, каждый знает каждого, и оттого утаить, попользоваться краденным куда сложнее, чем в большом городе. И все равно крали, не могли превозмочь натуру. А калечили, убивали -- так даже охотнее, нежели городские, потому как тяжело изо дня в день видеть одни и те же лица обрыдло, и стоит взять стакан самогонки -- обиды просят -- как рука сама ищет дрын. Маньяков среди деревенских тоже хватает. Нет, не рай деревня, разве издали да проездом.

Ничего, он-то почто разволновался? Чай, не шериф.

Роман перевел взгляд на место взрыва. Сейчас провал виделся отчетливей. Конечно, дыма нет, все ясно, прозрачно. Дом, что показывал капитан, был ближе, почти посередине. Нет, все-таки далеко, чтобы расслышать разговор или шаги. Но крик, крик он разобрал бы наверное.

Ерунда, ерунда. Рядом ведь и другие дома, вдесятеро ближе, чем замок. Если уж и там ничего не слышали… А почему тогда лейтенант пришел к нему? Ну, это, пожалуй, ясно: считается, что он ночами не спит, а человек неспящий, действительно, мог что-нибудь и заметить. Ночи нынче лунные…

Портос прошелся вдоль забора, помечая особенно ответственные места. Опять же и он обязательно бы отозвался на непорядок.

Роман вернулся в комнату. Да, отсюда, пожалуй, ничего и не услышишь. Сторона другая. Опять же ниже.

Вывод один -- смотреть, слушать, примечать.

Он позвал пса, время кормежки, сам тоже поел, правда, больше для порядка, есть почему-то не хотелось совершенно, и решил подремать, чтобы хоть часть ночи пободрствовать.

Не пришлось.

(С) "Rara avis", 1999