"Вурдалаки той стороны" [Содержание "РП"] | [Манифест] | [Начало]

If you have problem with brosing this site, contact WebMaster

-- Не вздумай якшаться со всякой рванью! -- мать сегодня была злой, наверное, опять получила письмо с материка.

-- Не буду, -- Никита спорить зарекся давно. Что толку?

-- И вообще, поосторожнее. Помни, завидуют нам.

-- Я помню, -- он надел чуни, запахнул полы тулупчика.

-- Сразу домой возвращайся, -- крикнула в спину мать.

Никита, не оборачиваясь, махнул рукой, мол, вернусь, вернусь я. Куда ж денусь.

Идти было легко, ветер улегся и только изредка шевелил лапой, отчего снежинки прыскали в стороны, но тут же и успокаивались. Давешняя пурга была разведкой, напоминанием: ждите, ужо скоро... тогда надолго... Но скоро -- это еще не сегодня.

От быстрого шага Никита распарился, и холод, домашний, нудный, пробравший до самого нутра, поселившийся, казалось, навечно, ушел. Убежал, вернулся в дом, чтобы ночью вновь заполонить собою -- все.

Небо светлое, но и на его фоне Никита различал белесый кур над шахтой. Виделось хорошо, зорко, и он порадовался тому. Нужно ж хоть чему-нибудь радоваться.

Его нагнал Борщан, потом Ванятка, они тоже вглядывались в небо над шахтой, но вслух говорили о всяких пустяках. То есть, это, конечно, и не пустяки вовсе -- когда придет транспорт с углем, что ждать от нового управляющего, будет ли почта, -- но все эти вещи происходили сами по себе, о них можно говорить или молчать, неважно, ничего не изменится хоть от самых долгих разговоров. Может быть, другое тоже -- не изменится, но оно касалось каждого по отдельности, и, случись что, каждый и останется -- один.

Ближе к шахте подошли и другие ребята, теперь их было много, задумай ссыльняшки что затеять -- получат сполна, но те шли мирно, своею стороной.

Пришли они точно, бригады почти все спустились, и ждать пришлось самую малость, переоделись, и -- здасьте-пожалте.

Милостипросим пересчитал всех, затем Вовка-с-мельницы начал медленно, по складам, читать газетные вырезки. "Российский Ратник" и без того обязан был выписывать каждый взрослый, и потому Никите было скучно: все это он читал прежде, и про победу под Гданьском, и про зверства кровавых тевтонов, и про движение "Фронту -- нашу веру и наш труд". К тому же Вовка-с-мельницы читал плохо, запинался, глотал слова, оттого выходило даже смешное, вроде "шолдаты просят по уху, и они получат сполна", вместо "солдаты просят пороху", но смеяться было нельзя, непатриотично, лучше норму не выполнить, чем непатриотично рассмеяться, и Никита постарался вообще ничего не слышать.

Когда политинформация, наконец, закончилась, все даже обрадовались. Милостипросим еще раз пересчитал народ, выдавая фонарики, прежде Никита всегда удивлялся, зачем дважды делать пустую работу, а потом удивляться перестал, понял: пустую работу исполнять легче, чем нужную.

-- Ну, молодая гвардия, милости просим. На всем готовеньком жить, конечно, приятно, но хоть что-нибудь отработайте отечеству, хоть капелюшечку.

Клеть шла быстро; минуты эти, когда замирало внутри, когда обступала со всех сторон -- громада, чувствовались особенно остро, казалось, продлись они самую малость -- и он научится летать, даже не научится, а просто вспомнит, как это делается. Сколько раз он опускался вниз, столько и появлялось это чувство. Да только пустое, обман. И легкость сменилась гнетом, что наваливался и придавливал книзу.

Клеть содрогнулась и -- остановилась.

Приехали!

Здесь всегда было тепло и всегда дул черный буран -- ветер, что для вентиляции. На самом деле он был, наоборот, светлым из-за млечного пара, но взрослые того не видели и звали -- черным.

-- Пошли, -- подтолкнул он Ванятку. Оба они работали рядом, он с пятой бригадой, Ванятка с шестой, и потому сразу отделились от остальных.

Люма светила едва-едва, участок был самым старым, говорили, что здесь работал еще сам Мастер. Насчет Мастера, наверное, привирали.

У развилки он попрощался в Ваняткой, толкнув того для бодрости в бок.

-- Ну, пока, -- отозвался Ванятка. -- Вечером свидимся.

Тут бы его толкнуть вдругорядь, да не толкнуть, наподдать, чтобы не трепался зазря, не сглазил, но он только кивнул. Свидимся, если живы будем.

Ветер дул и дул, не иначе инспекцию ждут. Инспекция в непродутую шахту не пойдет, побоится. А взрослые будут костерить ветродуй. Из-за него радикулит, не разогнуться.

Его встретил Архипыч, большак.

-- Как ты, Никитушка? -- ласковый голос давно не обманывал Никиту, но он, вежливо ответил:

-- Спасибо, дядя Коля, хорошо.

-- И ладненько. Нам, Никитушка, кровь из носу, план делать нужно. Десятый день сегодня, последний. Артель из сил выбивается.

Насчет плана Архипыч врал, план артель выполняла с верхом. Просто хотел премпайку получить. Премпайка у большаков была что надо: и мяса давали, и луку, и муки. Ну, и артели кое-что доставалось, не без того. Ежели на всех поделить, то простой артельщик едва пятую часть получал против большака, так на то он и большак, чтобы долей выше прочих быть.

-- Хорошо, я постараюсь.

-- Вот-вот, постарайся, Никитушка, а артель тебя уважит, обещаю.

Обещанию Никита поверил. Жалко, что ли, большаку артельного?

Он побрел в каморку. Архипыч шел следом, бубня насчет почета, благ и хорошего отношения.

-- Ведь я не как другие, не кричу, пальцем не трогаю, наоборот. И ко мне люди тоже с пониманием, для них ведь стараюсь, каждому дома лишний ломоть не помешает, ведь верно?

-- Конечно, дядя Коля.

-- Вот и ты принесешь, мамка, небось, обрадуется, кормилец вырос.

-- Обрадуется, дядя Коля.

Наконец, они дошли до каморки.

-- Видишь, как хорошо мы устроили местечко. И не дует ниоткуда.

-- Очень хорошо, дядя Коля. Так я иду.

-Иди, иди, Никитушка. Артель на тебя надеется, -- и он прикрыл за ним дощатую дверцу.

В каморке, действительно, не дуло. Пара прикопилось -- туча, он валил и валил с куска Старой Жилы. Пахло грозою.

В углу лежала дерюга. Никита свернул ее в три слоя, сел, вышло даже удобно.

Большак ушел, кашель его потерялся в далеком шуме ветродуя.

В голове зазвенел колокольчик, серебряный, чистый.

Начинается.

Иголочки начали колоть пальцы, совсем небольно, щекотно. Пар, окружавший его, покраснел, стал малиновым, в клубах начали проступать лица, морды…

Первая ступенька. Мороки.

Одна их морд выступила вперед, посмотрела внимательно на него. Шушунок. Он, может быть, и явь -- встречали его и в других местах, опять же только дети. На медведя похожий, или, действительно, медведь.

В глазах Шушунка блеснул огонек, блеснул, и погас. Ушел медведик.

За ним пропали и другие.

Туман рассеялся.

Он начал -- видеть…

(С) "Rara avis", 1999