 |
10.12.14
Присягнувший песне
Из дневников и блокнотов военного корреспондента
Журналисту и литератору Григорию Филипповичу Улаеву 7 ноября нынешнего года исполнилось бы сто лет. Он родом из села Рудня, что в Воробьевском районе Воронежской области. Вся его жизнь была связана с военной журналистикой. Так вышло, что в годы войны ему пришлось воевать и работать бок о бок с поэтами Александром Твардовским, Константином Симоновым, Алексеем Сурковым. О первых двух им написаны и опубликованы воспоминания. Об Алексее же Суркове Григорий Улаев тоже написал документальную повесть, но опубликовать ее не успел, в 1997 году он умер. Его дочери любезно передали «Воронежской недели» машинописную рукопись книги. Ее мы и начинаем публиковать за полгода до 70-летия Великой Победы.
Григорий Улаев
Алеша, так называли поэта Алексея Александровича Суркова в редакции газеты "Красноармейская правда" Западного фронта, куда он, "мобилизованный и призванный", явился в первые же дни войны. Называли поголовно все - от рядового литературного сотрудника до редактора, хотя годами он превосходил в коллективе каждого из нас, сколь родился еще в прошлом столетии (теперь уже в позапрошлом. – ред.), а именно - 13 октября (старого стиля) 1899 года.
Константин Симонов внес это обращение к товарищу в поэзию, и оно получило широкий общественный резонанс. Посвященное Суркову стихотворение, поэт начинает так:
Ты помнишь, Алеша, дороги
Смоленщины… В седьмой строфе он повторил имя с теми же начальными словами, а в девятой - одно из слов заменил и доверительно признавался:
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса... "Голоса" пажитей и лесов, которые, вслед за старухой, повторяли нашим отступавшим воинам: "Покуда идите, мы вас подождем".
Нелишне указать, что Симонов был намного моложе Суркова. Несколько позже, в ответном стихотворном послании ему, Алексей Александрович возрастную разницу между ними выразил следующим образом:
Когда я первый раз ходил в атаку,
Ты первый раз взглянул на белый свет... Как видим, разница в возрасте значительная, а именно - шестнадцать лет. И тем не менее младший не постеснялся назвать старшего уменьшительным именем. Более того, прозвучало оно в стихах с искренней душевностью, без малейшей тени нарушения общепринятого этикета старшинства. Объясняется это тем, что Симонов повторил уже бытовавшее в коллективе такое нежное обращение к Суркову. И во-вторых, по своему характеру, взаимоотношению с окружающими людьми Сурков просто подходил к такому обращению.
Именно Алеша, а не Алексей. И того более, не Алексей Александрович, как обращались мы к некоторым другим писателям. Скажем, к Федору Марковичу Левину, а позднее - и к Александру Трифоновичу Твардовскому, Ивану Андреевичу Арамилеву. Тут Федя, Саша или Ваня посчитались бы недопустимым. Со своим уменьшительно-ласкательным именем Сурков настолько сжился, что и сам применил его в целом ряде стихотворений. То в резюме автора, то в обращении к себе героя.
Впервые мне довелось увидеть Алексея Александровича Суркова за полтора месяца до начала войны. Его пригласили для выступления перед слушателями Всеармейских курсов газетных работников, где я учился.
Ему надлежало поделиться личным опытом корреспондентской деятельности в боевых условиях, во время вооруженного конфликта с Финляндией.
Помнится, на учебную кафедру поднялся высокий, стройный, подтянуто-собранный, светловолосый и голубоглазый мужчина лет сорока, в строгом штатском костюме и продержал в напряжении армейскую аудиторию более двух часов кряду. Окающий ярославский говорок, образность повествования увлекли нас, даже очаровали! А в заключение поэт еще прочел несколько своих стихотворений, отнесенных им к циклу "Раздумья", причем читал он примечательно, на придыхе, смежая глаза.
Таким я увидел и запомнил Алексея Александровича Суркова. Но то знакомство, естественно, было одномоментным и, что называется, со стороны. Близкое, непосредственное произошло уже на фронте, в редакции газеты "Красноармейская правда", куда я был определен с группой других журналистов, направленных из Москвы.
Григорий Улаев в Кенигсберге, 1945г.
На полевой стан редакции мы попали глубокой ночью с 3 на 4 июля. Пришли пешком из политуправления фронта, которое располагалось в зданиях окружного военного санатория в Красном Бору близ железнодорожной станции Гнездово, что в десяти километрах западнее Смоленска. А мы прошагали еще километра четыре дальше, на юго-западную опушку Красного Бора. В лагере нам для ночлега отвели одну пустовавшую палатку. И мы, измученные долгим ожиданием, неопределенностью положения (нас четверо суток не могли приставить к конкретному месту и делу), не раздеваясь, моментально уснули как убитые. Даже не попросили перекусить чего-нибудь, хоть и не ужинали.
С рассветом дежурный поднял и нас, включая в общий распорядок дня коллектива. Он сзывал лагерников на утреннюю зарядку.
Люди выбегали из палаток по пояс обнаженными и устремлялись к полянке, окруженной молодыми кудрявыми березками. Руководил физическими упражнениями начальник фронтового отдела майор Баканов, Николай Александрович. Удивили его возгласы: - Мальчики! Быстрей, быстрей! Мальчики! Из общей массы "заряжавшихся" старожилов один мне показался знакомым. Я узнал поэта Алексея Суркова, невозможно было ошибиться. Та же стройная, худощавая и подвижная фигура, сухое продолговатое лицо, прямой узкий нос, светло-русые волосы и голубые внимательные глаза. Подходил и возраст - за сорок лет.
Мнение мое утвердилось окончательно, когда услышал его ярославский окающий говорок. Направляясь к палатке, он говорил шедшему рядом грузноватому по комплекции товарищу: - Вадька, а отлично чувствуется после зарядки. Будто пяток-десяток годков с плеч сбросишь.
Проверяю наблюдательность сокурсника Александра Колобова, спрашиваю у него:
- Алексея Суркова узнал?
- Нет. А где он?
- Вон пошел, в паре левый.
- Ты словно охотишься за писателями. По газете установил Константина Симонова и Пимена Понченко. Теперь - Суркова.
- Так пришлось, - отвечаю. - Но то, что с ними доведется работать, это очень хорошо.
- Согласен. Может, есть и другие писатели.
- Поживем - увидим.
- О чем гутарите? - поинтересовался догнавший нас начальник отдела информации батальонный комиссар Гладких.
- Непосредственному начальнику придется доложить, - шучу. - Говорим о братьяхписателях. Во время зарядки я признал Алексея Суркова.
- Маловато узрел, - заметил Григорий Федорович. - Их тут, говорят, почти десяток набирается.
- Буду рад познакомиться с каждым.
- Познакомишься, народ они компанейский...
За завтраком разговор о писателях возник снова. И своеобразно. Видимо, не без начальствующего распоряжения майора Баканова к походной кухне, в царство повара Артема Глушакова, все пришли одетыми по форме. Стало возможным определить воинские звания работников. И я присматривался к ним.
Отвлек Александр Колобов.
- Познакомься с моим новым коллегой по отделу, - предложил.
- Политрук Яков Герцович, - назвался тот, протягивая руку.
По внешним признакам определяю: "Резервный и заядлый куряка". Форма на нем топорщилась, пряжка ремня сползла на бок, проникотиненные пальцы отливали медью.
Через некоторое время я попросил нового знакомого показать братьев-писателей, если те участвуют в утренней трапезе.
- Да вон они сгруппировались все, - кивнул головой собеседник. - В центре, как и всегда, Алексей Сурков. Справа от него - поэт Константин Симонов, слева - прозаик Вадим Кожевников. Черный, небритый, в очках поэт Михаил Матусовский. Рядом с ним - тоже черный, с кустистыми бровями и постарше - литературный критик Федор Маркович Левин. Подле Симонова - поэт и драматург Цезарь Солодарь. А спиной к нам гость, белорусский поэт Пимен Панченко.
Естественно, я присматривался к называемым. В такой бытовой обстановке мне не доводилось еще видеть "инженеров человеческих душ". Во время учебы в Алма-Атинском педагогическом институте не раз слушал выступления казахских писателей Сакена Сейфуллина, Мухтара Аузова, Сабита Муканова, Таира Жарокова. Позднее участвовал во встрече с акыном Джамбулом и переводчиками его произведений - Агданом, Кузнецовым, Архангельским. Присутствовал на вечере приезжавших в Казахстан ленинградских писателей - Леонида Соболева, Всеволода Рождественского, Павла Лукницкого, Александра Гитовича и Юлия Берзина. Но все те встречи были официальными, на расстоянии. Здесь же представлялась возможность не только лицезреть живых литераторов, но и, как говорится, питаться с ними из одного котла, наблюдать их в работе и быту.
В словах политрука Герцовича я не упустил уточняющей детали в отношении Алексея Суркова, что он, как и всегда, в центре товарищей.
"Как и всегда". Значит, и за короткое время он успел стать для собратьев по перу старейшиной. Вот и теперь, они тянулись к нему, как железные стружки к магниту.
Позднее мне станет понятной закономерность такой популярности Алексея Суркова среди товарищей. Он был не только старше их по возрасту, превосходил каждого по жизненному, литературному и общественно-политическому опыту. Он уже не раз на себе испытал тяготы военного лихолетья - в годы Гражданской войны, в боях с белофиннами. Наконец, он обладал редкостным компанейским характером, способностью к большой дружбе.
Военные корреспонденты (слева направо): Алексей Сурков, Александр Прокофьев, Александр Безыменский
В тот день писатели привлекли к себе внимание и в третий раз. Уже к середине дня.
Произошло следующее.
После завтрака дружины отделов пропаганды и информации, сведенные в одну палатку, занялись ею. Закрепили колья, натянули растяжки, замаскировали брезент. Оборудовали для спанья ложа и получили спальные принадлежности. Когда собрались направить отрывать щели, заядлый куряка батальонный комиссар Гладких объявил перекур. Мы вышли на свет божий.
В соседней палатке размещались писатели. Они тоже высыпали наружу и окружили прибывшего гостя. Высокий тучный усач с несколькими орденами и депутатским значком на груди, с ромбами в петлицах, что-то рассказывал, жестикулируя руками. Мы терялись в догадках о незнакомце. Ясность внес начальник отдела пропаганды старший батальонный комиссар Петр Алексеевич Молчанов, сообщив:
- Да это Владимир Петрович Ставский, бывший генеральный секретарь Союза писателей СССР, а ныне - редактор журнала "Новый мир". Сейчас он к тому же выступает и в роли специального корреспондента "Правды".
- А я-то думал, какой-нибудь прославленный командарм. Комплекция, выправка, регалии, - разочарованно протянул старший политрук Алексей Петров.
- Армейских атрибутов ему не занимать, еще в Гражданскую войну был командиром и комиссаром, - резонно заметил Молчанов.
Я знал Ставского лишь как автора очерковых повестей "Станица" и "Разбег". Произведения его не отличались богатством языковой палитры, их не тянуло перечитывать. И вообще, я был сторонником мнения, что в руководство Союзом писателей Ставского выдвинуло не мастерство художника, а организаторские способности. Высказываю об этом свое мнение товарищам, они соглашаются.
Батальонный комиссар отдела пропаганды Николай Лакирев добавил:
- Ставский - старый большевик, что тоже имеет немалое значение.
Занятые разговором, мы не наблюдали за небом, не прислушивались к звукам, которые разносил эфир. Поэтому крик дежурного застал нас врасплох. А крик был тревожный и властный:
- Воздух! Всем в щели!
Еще не зная, где находятся спасительные укрытия, вскидываем головы, чтобы определить, откуда надвигается опасность, далеко ли до нее? Если в тревожный миг наш глазомер не слукавил, не раздул из мухи слона - опасность буквально соседствовала с нами. Мы увидели: в нескольких километрах от нас проклятая фронтовиками "рама" пикировала, обстреливая березовый перелесок из пушек и пулеметов. Причем самолет шел в нашу сторону.
Из других палаток уже выбегали люди и устремлялись к щелям. Метнулись туда и писатели, увлекая Ставского. Но тот вдруг остановился и стал кричать:
- Мария! Мария! Ко мне!
Он звал жену, которая ездила с ним в качестве шофера. Сурков тоже приостановил бег, видимо, считая неэтичным покидать в опасности гостя. Вскоре из-за кустов выскочила черноволосая женщина в синем комбинезоне. Владимир Петрович схватил ее за руку и грузно ринулся вперед. Алексей Александрович стал помогать женщине с другой стороны. За ними поспешили и мы. Добегая до открытых щелей, все свободно спрыгивали в них, скрываясь из виду. Однако Ставский завис, массивный живот не влезал в узкое отверстие. Тогда он вытянулся поверх, прикрывая юркнувшую в щель жену.
Над нами самолет, уже выходя из пике, стрелял лишь из пулеметов. Пули, точно град, цокали по веткам берез, сбивая листья.
"Эх, где же наши соколы-соколики, какая цель безнаказанно уходит?" - подумал я, вдавливаясь в землю. Другие наверняка подумали о том же. Пятый день мы находились в прифронтовой полосе, однако ни своих истребителей, ни их боя с вражескими самолетами не видели. И это порождало мрачные мысли в том, сколь авиация противника действовала активно. Днем и ночью.
(Продолжение следует).
Источник: газета "Воронежская неделя", N 50 (2191), 10-16 декабря 2014г.
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2014
|
