Воронежские новости - Присягнувший песне

25.02.15

Присягнувший песне

Из дневников и блокнотов военного корреспондента

Григорий Улаев

(Продолжение. Начало в NN50-53 за 2014 год, NN1, 2, 4-7 за 2015 год)

Ездили группами. Обитатели нашей палатки угодили одним рейсом с братьями-писателями. В дороге забавлялись песнями, а когда прибыли, раздеваясь, Сурков шутливо провозгласил:

- Усачам в первую очередь! У них пообильнее волосяной покров, сложнее промывать.

- А лысым, стало быть, в последний черед, - принял шутку Григорий Федорович Гладких, намекая на рано облысевшего Иллариона Бобкова.

В бане, конечно, славятся не говоруны, а паруны. Такие находились. С березовыми вениками лезли на полок, прося поддать жару. Каменка пышала жаром. Когда на нее плескали воду, раздавалось шипенье, сипенье, поднималось облако пара, который обжигал тело.

Самым заядлым паруном оказался Степан Нортман. Уже все сползли с верхотурья на пол, а он продолжал взывать о паре – плеснуть, да плеснуть воды на каменку.

- Ну и силен белорус, что твой сибиряк, - сказал в его адрес Сурков. - Сам я из парунов, но с ним не выдюжу.

В бане не задерживались, поторапливал Алексей Александрович. Оказывается, он договорился с Бакановым, перед отправкой машины в поезд, обсудить одну его задумку, касающуюся Гриши Танкина. И теперь время подпирало. Мы сразу угодили на совещание.

Поэт адресовался к коллективу по такому поводу. Стихотворные фельетоны о Грише Танкине вызывали живой отклик у читателей. Многие фронтовики присылали письма редакции, герою. Автор решил ответить на них от имени Танкина, и тоже в стихах. Письмо для запева подобрал такое:

<«В редакцию газеты "Красноармейская правда»

Находясь на передовой линии, я читаю регулярно газету, где меня интересует отдел литературного творчества - "Гриша Танкин". Этот уголок страницы читают многие бойцы, ценят мастерство автора, фамилия которого неизвестна. Пусть она и останется неизвестной, но мы просим через редакцию газеты принять от нас благодарность и не прекращать подвигов Гриши до конца войны. Пусть Гриша Танкин живет, вместе с нами уничтожает фашистов до полного разгрома.

С фронтовым приветом,

Ломиворотов Виктор Петрович".

Дорогой мой друг и брат!
Я письму душевно рад.
Мы под пулей и снарядом
Сотню дней ходили рядом.
Бить нам гада-подлеца
До победного конца…
В лес идя, бояться волка -
Мало проку, мало толка.
Враг коварен и хитер,
Да и русский ум остер.
Смелый смерти не боится,
Далеко глядит вперед.
Смерть от смелых сторонится,
Хворь отважных не берет...
Нет такой на свете силы,
Чтобы нас в бою скосила.
Бей врага и в глаз, и в бровь -
Смерть за смерть и кровь за кровь!
Я и ты стоим на этом,
И товарищи вокруг.
Слава Родине!
С приветом,
Гриша Танкин - брат и друг".

Внезапно изменилась погода. Низкие тучи заволокли небо, подул пронзительный ветер, заморосил дождь. Все заспешили в палатки. Теперь в них стало суше, теплее.

Две недели назад в лагере еще шел капитальный ремонт с усовершенствованием жилищ. Он проводился под лозунгом "На смену хижинам строим дворцы". Ненастная, холодная осень все настойчивее давала о себе знать. Пришлось утепляться, проявляя старание и смекалку.

Первыми строительные работы развернули жильцы нашей палатки. Из сосновых бревен мы срубили в два венца гнездо. Чтобы не поддувал ветер и не подтекала вода, обложили его дерном. Перетянули брезент. Раздобыв на лесоучастке доски, сколотили лежаки и приподняли с земли постельные ложа.

Этим закончилась лишь первая очередь благоустройства. Вторая включала возведение очага. Тут поступили таким образом. Отрыли на одной четвертой части площади палатки котлован со ступенями для спуска. Затем во внешней стене котлована выдолбили нишу-печь. Пол выложили камнями, в начале свода проделали отверстие наружу для выхода дыма.

Все лагерники сбежались смотреть опробование чудо-камина. Но дрова не разгорались, дым не тянуло в трубу, и он клубами валил в палатку. Острословы потешались над нами, а мы, глотая слезы, кашляя, продолжали трудиться. Выложили трубу вверх на два с половиной метра. И тяга появилась. Затрещали дрова, языки пламени стали лизать свод, и в палатку заструилась живительная теплота. Не сдерживаясь, мы радостно закричали: "Ура!".

Пример оказался заразительным. Вслед за нами занялись жильем соседи, братья-писатели. На них нельзя было смотреть без улыбки. Только Алексей Сурков и Вадим Кожевников могли орудовать лопатой, топором или пилой. Остальные - Морис Слободский, Цезарь Солодов, художник Орест Верейский - много суетились, напоминая больших, непрактичных детей. Двое из их дружины выбыли. Михаил Матусовский после ранения находился в госпитале, а Федор Левин, получив разрешение выехать на побывку, не вернулся из Москвы.

Писатели все делали так, как у нас. Сурков частенько приходил, расспрашивал, присматривался. Но в одном они превзошли "учителей" и эталонный экземпляр. На остове очага, повыше топки, Орест Верейский вырезал барельеф бравого солдата Швейка.

С 20 сентября в "Красноармейской правде" стали печататься главы из книги "Новые похождения бравого солдата Швейка", написанные Морисом Слободским. Их иллюстрировал Верейский. У него уже сложился графический образ героя, и он перенес его на очаг в палатке.

Работники партийного отдела по настоянию своего начальника батальонного комиссара Кольцова построили землянку с насыпным потолком. Но не подрассчитали. Матка над широким котлованом, не имея в центре опоры, провисла, грозила обвалиться. Люди боялись находиться в землянке. Когда Кольцов, назначенный редактором армейской газеты, прощался с лагерем, он, глядя на это сооружение, патетически произнес: "Я памятник себе воздвиг нерукотворный!" Провожающие, естественно, от души посмеялись.

А теперь отдельцы стали разбредаться по чужим хижинам. К нам пожаловали Александр Колобов и Степан Карпенков.

- Примите на временный постой, - обратился Александр.

Степан забасил:

- Дровишки для очага мы прихватили.

- Заходите, располагайтесь, - радетельно пригласил Гладких. - Можете и заночевать, два ложа будут свободны.

Неожиданно редактор направлял его в Москву с какой-то "секретной миссией". С ним отъезжал и Миша Новигатский. Врачи полевого госпиталя направляли больного в клинику Склифосовского.

Остаток дня трудились в поте лица. Опять начальство известило, что "загон" материалов истощался. Я оформил для печати дневниковые записи ефрейтора Шепера из 240-го немецкого пехотного полка, переданные мне работником 7-го отдела политуправления политруком М.Соколовым. В них враг признавал силу нашей артиллерии. Сдал также подборку информаций по культурному обслуживанию личного состава частей фронта. Оригиналы отправили в поезд вечерним рейсом.

Ночь оказалась тревожной. С началом сумерек до рассвета небо рокотало авиационными моторами. Немецкая авиация совершала налеты на города прифронтовой полосы. Несколько раз бомбила Вязьму. Так враг обычно поступал перед началом крупного наступления.

Это волновало. Едва забрезжил рассвет, у палаток замаячили люди. Будто рать любителей "тихой охоты", возглавляемая Алексеем Сурковым, собиралась совершить вылазку за лесными дарами. Но сегодня о грибах никто даже не помышлял. Всех тревожили коварные замыслы противника. А самолеты продолжали буравить воздух, наполняя окрестность завывающим гулом моторов.

Товарищи тормошили меня, скоро ли направлюсь на КП, чтобы сориентироваться в обстановке. Я и сам было собрался махнуть туда раньше обычного времени, но опередил редактор. Он появился в лагере, уже побывав на командном пункте.

Без сигнала дежурного все устремились к палатке Баканова, на "лобное место". За минуту собрался полный кворум. Окинув взглядом ожидавших, Миронов заговорил:

- Положение на фронте изменилось, на трех участках враг перешел в наступление...

Всматриваюсь в лица товарищей, стараюсь определить, как они встретили это сообщение. Мы знали: последние полмесяца враг сосредотачивал на нашем фронте большие силы, и такое могло произойти каждодневно. И тем не менее весть ошеломила. Люди потупились, принимая на плечи тяжесть.

А редактор между тем продолжал:

- Газета должна реагировать на изменение обстановки. Завтра дадим передовую: "Решительными контратаками уничтожим врага". В таком духе следует перестраивать и другие материалы. Но имейте в виду: об отступлении не может быть и речи. У немцев силы невелики. До десятка дивизий, до сотни самолетов, чуть больше танков.

Далее редактор объявил, кому надлежит выехать в армии, войска которых вступили в единоборство с врагом, а спецкорам распорядился дать телеграммы о продлении командировок.

- Товарищ бригадный комиссар, разрешите и мне направиться в действующие части, - видимо сообразуясь с обстановкой, по-официальному обратился Алексей Сурков.

- Вы понадобитесь нам здесь, писатель Сурков, - тоже официально ответил редактор.

И, не изменяя голоса, добавил: "Всем остальным находиться в готовности выброситься на любой участок фронта".

Меня это не касалось. На мне оставалась прежняя обязанность - каждодневно обеспечивать газету оперативными корреспонденциями обзорного порядка и держать коллектив в курсе событий.

Слушая сообщение начальства, я никак не мог отрешиться от впечатления, что и в тоне, и в словах редактора недоставало глубокой тревоги по поводу случившегося, что он упрощал обстановку. Происходило так, видимо, от поверхностности полученной им информации. Поэтому, не ожидая завтрака, я поспешил на КП.

На этом снимке - Григорий Улаев (справа) и маршал Андрей Еременко. И после войны Григорий Улаев
вел большую патриотическую работу, встречался с легендарными военачальниками.

Перво-наперво зашел к оперативникам.

При одном взгляде на генерала Рубцова от необоснованной безмятежности Миронова не осталось и следа. Сосредоточенное лицо казалось непроницаемым. Нахмуренные брови образовали на переносице резкую складку. В глазах отразилась напряженная мысль. Таким генерал бывал в моменты острой и опасной обстановки.

Она и была такой. Позднее станет известно, что в сентябре гитлеровское командование предприняло свое "генеральное наступление на Москву". Осуществляло операцию "Тайфун", имеющую целью окружить и разгромить наши войска под Вязьмой и Брянском, прорваться к Москве и, охватывая ее с севера и юго-востока танковыми клещами, раздавить. Что на Западном направлении враг сосредоточил тогда 75 дивизий, имевших в своем составе более миллиона солдат и офицеров, 1700 танков и САУ, 14000 орудий и минометов, 950 боевых самолетов. Что именно 2 сентября в обращении к своим полчищам маньяк Гитлер заявил: "Сегодня начинается последняя решающая битва этого года".

Повторяю, об этом стало известно много позднее. Но и из того, о чем мне поведал генерал-майор Рубцов, явствовало: противник начал большое наступление большими силами. От его масштабности становилось не по себе. Развернулось сражение на многих участках Западного, Резервного и Брянского фронтов. Немцы бросили ударные группировки трех полевых армий и трех танковых групп, поддерживая их многочисленными армадами самолетов.

В полосе нашего фронта удары наносились по трем направлениям. На участке 29-й армии из района Западной Двины, в стык 30-й и 19-й армий из района Вердино и на участке 16-й армии из районов Духовщины-Ярцево.

- Враг преследует далеко идущую цель, подчеркнул Рубцов. - Он стремится обойти Вязьму с севера. В то же время другие его группировки, смявшие оборону двадцать четвертой и сорок третьей армий Резервного фронта, намереваются схватить Вязьму с юга и востока...

От оперативников ушел удрученным. В лагерь я принес данные куда тревожнее, нежели редактор. Николай Александрович Баканов, недавно получивший звание подполковника, с пристрастием выпытывал, у кого я информировался, авторитетен ли источник. И лишь когда уверовал, приказал дежурному собрать коллектив.

Товарищи прослушали сообщение молча. Заговорили, уже расходясь по палаткам.

Майор Кононенко, придержав меня за рукав, спросил вполголоса:

- О передислокации штаба не слышно?

- Штабные думают о другом, Иван. О контрударах, контратаках, как сокрушить вражьи полчища, - отвечаю, раздражаясь.

- Да я так, к слову пришлось, - ретировался он, отводя взгляд в сторону.

"Опять криводушничает", - осудило сознание.

В палатках воцарилась тревога. Разговоры велись разные, но думали все об одном. Как там на передовых, удалось ли остановить вражеские полчища? Удалось ли? Часов в шесть вечера над лагерем появилась группа немецких бомбардировщиков. Буквально высыпалась из облаков.

- Воз-ду-ух! - надсадно завопил дежурный.

Все кинулись по щелям. У нас она крытая, с ходом из палатки. Быстро перебираемся в нее. Через отдушины в накате наблюдаем за стервятниками, зачем-то пересчитываем их. Четырнадцать. Заложив вираж, они вытягивались в цепочку для атаки.

"Да ведь самолеты нацеливаются на КП!" - обожгла сознание мысль, и сердце отдалось на нее болью. Это представляло большую опасность. Поскольку наших истребителей поблизости не было, группа наносила удар с малой высоты. Вот первый "Юнкерс" перешел в пике. Одновременно на его носу и направляющих кромках крыльев запульсировали огоньки. Вскоре до нас донеслись пулеметная трескотня, пушечные выстрелы. Мы видели и как от фюзеляжа отделились бомбы. Подобно черным каплям, они летели, увеличиваясь.

Маневр и действия ведущего повторили остальные, один за другим. А внизу уже грохотали мощные разрывы. Их доносил не только эфир, но и земля, отвечая на взрывы дрожью.

(Продолжение следует).

Источник: газета "Воронежская неделя", N 8 (2202), 25 февраля - 3 марта2015 г.

Источник: Газета "Коммуна"

[Последние] [Архив]