 |
28.01.15
Детства чистые глазенки
Круг чтения
Раньше я имел обыкновение лазить по анкетам «друзей» и "друзей друзей" в социальных сетях, заглядывая в первую очередь в раздел "любимые книги". Потом наскучило.
С определенного момента жизни все эти списки стали казаться бессмысленными, от них неожиданно повеяло человеческим самолюбованием или образцовым тупоумием.
Чем больше прочитывал я, тем сложнее было говорить о фаворитах. И тут мне пришла в голову мысль, что самые "любимые" были прочитаны в далеком детстве, и статус этот никогда не будет оспорен. Пусть не обижаются Гамсун, Кафка, Пруст, Селин, Газданов, Достоевский и прочие иконы разномастных интеллектуалов и монохромных хипстеров; им воздастся в свое время. Сегодня же речь пойдет о Владимире Добрякове, Евгении Дубровине, Эдуарде Пашневе, Юрии Воищеве и Альберте Иванове, чьи книги адресованы в первую очередь юношеству.
Ярослав Солонин
Все эти имена так или иначе связаны с Воронежем. Кто-то, как Воищев и Иванов, родился здесь; кого-то, как, например, Добрякова, судьба неведомыми дорожками привела в наши края.
На книжных полках родительского дома воронежские авторы соседствовали с мировыми классиками, и никто никого не стеснял, напротив – царила демократичная атмосфера. Шекспир приветственно снимал шляпу перед Дубровиным, а Пашнев вел непринужденные беседы с Чеховым. Впрочем, слияние времен и пространств в одной точке свершалось преимущественно ночью, самом подходящем для чудес времени суток.
На дворе стоял 1998 год, и советская литературоцентричность пока царила во многих семьях, не будучи еще вытесненной Интернетом. В часы отдыха от дворовых забав чтение оказывалось идеальным отдыхом.
Началось все с Владимира Добрякова, книгу которого мама ненароком мне подсунула. В довольно увесистом фолианте содержались повести "Две строки до востребования" и "Вредитель Витька Черенок". Из первой я узнал о реалиях позднесоветского времени, о первых ласточках рынка, о "фарцовке", джинсах "Левайс", комиссионных магазинах и зарубежной поп-культуре. На фоне всего перечисленного разворачивалась история о дружбе, предательстве, становлении личности.
Концовка нравоучительная, но она никогда не казалась мне надуманной или приторной. Все очень органично укладывалось в по-настоящему захватывающий сюжет. Нервом второй повести явилась светлая детская любовь с неизбежной трагической развязкой, выросшая из обреченной попытки отличницы перевоспитать двоечника и хулигана.
"Зуб мамонта" я вообще перечитывал раз десять. Там однозначно осуждалась спекуляция, но не столько как форма экономической деятельности, а скорее как состояние души, особая форма болезни (называемой еще "очерствлением").
Эти книги, как и попавшие ко мне чуть позже ("Король живет во дворе", "Тайна желтой бутылки"), я неоднократно перечитывал, зачастую в ущерб школьной программе.
Отец как-то раз поделился "Пиратами неизвестного моря" Юрия Воищева и Альберта Иванова. В этой книге рассказывается о простых советских школьниках, очарованных "Островом сокровищ" Стивенсона. Они едут на лето в пионерский лагерь, где находят простор для своих фантазий. Читателю своего времени такое перевоплощение из пионеров в пираты, наверное, виделось забавным, тем более ребята делали оговорку: "Мы пираты все же не такие. Мы - хорошие, а те - плохие". Для меня же что пираты, что пионеры, казались существами былинными, и для меня это стало чуть ли не историческим романом.
Потом уже я узнал о северокорейских (и китайских) пионерах, а также о сомалийских флибустьерах, благополучно сосуществующих с нами в данном историческом отрезке времени.
В книге Эдуарда Пашнева под трогательным названием "Человек в коротких штанишках", помимо заглавной, содержались еще две повести: "Записки человек с деревянной саблей" и "Танец маленьких лебедей". Первую вполне бы мог написать Джером Сэлинджер, после нее я как раз и задумался - так ли уж здорово быть взрослым, как твердят упорные слухи, и не стоит ли немного "придержать коней".
"Человек в коротких штанишках" - маленькая девочка, оказавшаяся единственным настоящим другом главного героя, взрослого уже человека, которого окружающие корили за его излишнюю "мечтательность" и "инфантильность". Соавтором Сэлинджера мог бы стать Шпаликов, но Пашнев и сам отлично с поставленной задачей справился. В "Записках человека с деревянной саблей" от лица ребенка повествуется о военном детстве в эвакуации. О переоценке ценностей, о любви, о закалке характера. Сама метафора "деревянная сабля" стоит в одном ряду с "бумажным солдатом". Мальчик мечтает быть летчиком, чтобы сражаться с асами Люфтваффе, но, увы, возрастом не вышел. Он относится как раз к тому поколению, о котором пел В.С.Высоцкий: "Не досталось им даже по пуле…".
"Танец маленьких лебедей", если мне не изменяет память, о 1960-х годах и посвящен экзистенциальным вопросам, развернувшимся на фоне школы, улицы; лейтмотивом звучит "Танец маленьких лебедей", раздающийся из музыкальной шкатулки. Жалко, если эту книгу не экранизировали. Так и видится что-нибудь в духе добротного неореализма.
Евгений Дубровин, начинавший свою журналистскую карьеру с газеты "Учитель" пединститута, а писательскую - с "Подъема", впоследствии сотрудничал с "Мосфильмом", был главным редактором журнала "Крокодил".
Его книги (по крайней мере, те, что мне попадались) посвящены семейным проблемам. Остроумная повесть "Беседы за чаем в семье Погребенниковых" - об извечной проблеме "отцов и детей", развернувшейся на фоне Москвы 1970-х в отдельно взятой семье. Сын придерживается либеральных ценностей, отец, ученый-энтомолог средней руки - непримиримый консерватор. Тем не менее, семейный очаг всех примиряет, и иногда даже получается конструктивный диалог, чего так не хватает в наше время. Возможно, для современных российских либералов и консерваторов такая "гипотетическая кухня" с очагом немыслима в принципе.
В "Глупой сказке", романе Дубровина, и вовсе речь идет об эмансипации, о трещине, образовавшейся в семейном укладе. Об этом еще хорошо пел ВИА "Верасы": "У меня сестренки нет, у меня братишки нет". Упомяну и повесть "В ожидании козы" о послевоенном детстве. Из нее я узнал о "песнях на костях" (кто знает, тот поймет, о чем речь), о высоком уровне преступности в послевоенной стране, "победившей фашизм", о детстве, его скоротечности и бесценности.
Прочтение повести грозит неимоверным по силе потрясением и очищающими слезами. Как пел Вадим Кузьмин ("Черный Лукич"): "Я заплакал от боли, значит, боль помогает не засохнуть как сушка, не покрыться корой".
Книги Дубровина - наименее "детские" из всех перечисленных, тем не менее, детство (или юность) играет в них роль краеугольного камня. Вынь этот камень - и обрушится весь "храм".
Лично для меня все эти авторы (список их не исчерпан) сыграли неоценимую роль. Подготовили к восприятию как жизни со всеми ее подводными течениями, так и к принятию так называемых "серьезных авторов". Не зря говорят, что детский автор - особое призвание, поскольку юная душа не терпит фальши. Эти книги - камертон, по которому я настраивался.
Источник: газета "Воронежская неделя", N 4 (2198), 28 января - 3 февраля 2015 года
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2015
|
