 |
24.06.16
Ох, уж эта Тонька!
Валерий ТИХОНОВ
(Продолжение. Начало в Б„– 49).
И вдруг, неожиданно для всех запел:
- На гармошке, на гитаре
припоют глазенки кари! - Эх, какие частушки были! Короткие, а смысла в них, силищи народной да мудрости - не объять! - И снова, чуть схмурив брови:
- Сыграй, Ера,
- в разлив, в разлив!
Мое сердце -
в разрыв, в разрыв! - Какой ты, Егор, был, такой ты и остался! - Тонька повернулась к нему всей своей крупной фигурой и то ли спросила, то ли просто заговорила: - Гуляли мы на свадьбе, отдавали дочку Петьки Зюмова. Ну, а мы, девки молодые, ходили по селу, собирали на свадьбу, и я ходила. Как щас помню, набрали много всякого. Были у Карташова, у председателя, он нам дал денег.
- Он неплохой мужик был, матершинник, правда, но БЂ¦ ноБЂ¦ грамотный, хозяйственный был, - вспомнил и Егор, перебив на мгновение рассказчицу.
- Ну дык вот, набрали значит, принесли, сдали все и гулять. А отец-то мой с матерью тоже гуляли. Отец с гармонью пришел, играет, все плясать-то пошли. И мы тоже. Все частушки поют матершинные, и мы не отстаем. Отец и кричит мне: "Тонька!"- А я не слышу ничаво - пою да пою, пока гармонь не стихняБЂ¦
Антонина Семеновна поправила лежавший на плечах цветастый платок, будто после пляски той сбившийся чуть набок, и весело продолжала:
- Вот тады свадьбу как играли! А плясали как - до упаду, до седьмого поту! Чуешь, что все, хватит, падаешь ведь от усталости, ан нет, ногам тормозов нету - бьють да бьють!
- Там не напьешься, потому что плясать надо и петь надо, срам на фамилию не навести, - опять подключился к рассказу Егор Александрович. - Потому и пьяных не было. Веселые были, а пьяных да дурных - нет! Вот тогда и была та самая народная культура, пусть и с матерной разухабистостью русской, душой нараспашку, но без хамства, без обид, без унижений! А щас только бутылку в руки взял, и поперла дурь!
- Череза всю Коршеву шли плясали, вот как гуляли! - продолжала свое Тонька. - А играли как, помнишь?
- А как же! - спохватился Егор. - "Третий лишний", "Кувшинчики", "Горелки"БЂ¦ Щас ведь никто ни черта не играет, щас только компьютеры, "мобилы", а отсюда и дебилы, Господи, прости. Потому что нет развития, ни тела, ни души, ни умаБЂ¦ Озорства нет! А коли озорства нет, то и детства нет!
И, вскочив со стула, выкинув руки вперед, словно пытаясь поймать убежавшее далеко уже детство свое, он с мальчишеским азартом продолжал:
- За ней гонишься, за ней бежишь-бежишь, ну вот уже, вот, а она нырь в сторону, косами как тряхнет, и ты мимоБЂ¦
- А ты в кулаки-т помнишь, как играли? - тронула его руку Тонька.
Она тоже, как и ее друг детства, была уже мыслями там, в родном Коршево, на "тырле", как называли одну из улиц, где проходили все эти игрища. Разрумянившееся лицо ее с горящими озорными огоньками в глазах, будто выплыло из той самой речки, которую невозможно было переплыть, из поры той незабвенной, что детством зоветсяБЂ¦
- О, в кулаки - это сильная игра! Бывало, всю руку отобьют, больно, а терпишь, игра! - поддержал ее Егор, направляясь к столу.
И все! Не было уже среди нас этих двух проживших большую и непростую жизнь людей! Не было ни Героя Труда, ни уважаемого и заслуженного ветерана войны Егора Исаева, ни пережившей тягости жизни матери двоих детей, поднявшей их на ноги нелегкими вдовьими заботами Антонины Лукашовой! Перед нами, сцепив морщинистые кулачки, стояли шустрый и красноречивый говорун Ерка "Кондрашин", да коршевская красавица, посводившая ни одного сельского хлопца с ума, - Тонька "Залогина". Со своей нестареющей памятью, далью той незабытой, сердцами, полными непроходящей любви, и с прозвищами этими подворными, доставшимися по наследству от праБЂ¦ праБЂ¦ праБЂ¦
- А частушки, частушки какие рассыпали, а? Под гармошку али балалайку? Как на балалайках-то играли! А ну, пошли, хватя, засиделися!
- Тонька, не бросая Егоровой руки, потянула того из-за стола на середину комнаты. И, распахнув, будто крылья, широкие треуголки цветастого своего платка, она поплыла лебедушкой по этой огромной комнате, по хлынувшей из глубины души реке воспоминаний и чувств, по радости своей бабьей от встречи долгожданной. А рядомБЂ¦ Рядом неспешно, будто в замедленной съемке, плыл ее лебедь - с седым, но таким же вихрастым чубом, в белоснежном (надо же так подгадать!) вязаном свитере, одновременно гордый и открыто счастливый за свою незабываемую землячку, за свидание с ней.
- Эх, полюбила я та-ко-во,
Он молчит, и я ни-с-лова! Заплескались по комнате Тонькины страдания. Даже без привычных в этих случаях разливов гармони частушка сразу же распахнула окна и двери, до краев заполнила комнату деревенской улицей, не замолкающим ее перезвоном, да раскатистым аж до самого горизонта людским смехом.
И все-такиБЂ¦ Все-таки чего-то не хватало в этой разбуженной временем песне. Вон и Егор, отвечая озорной частушкой своей сударушке, закрутил вдруг головой, пытаясь найти это что-то недостающее, остановился на миг и крякнул с сожалением:
- Эх, щас бы двухрядку сюда!
Будто огнем полыхнул в меня этот исаевский кряк.
Что ж это я, растяпа, залюбовался-заслушался, и совсем забыл про "сюрприз свой"! Вон ведь, за шторой, прячется до поры до времени. А чего же ждать-то, коли вот она пора, что ни на есть та самая и пришла! Признаюсь, читатель, серьезных музыкальных способностей у меня нет, хотя могу иногда и мотивчик кое-какой напеть, и песенку собственную сотворить. Но на гармошке играть умею. В детстве как-то сосед научил, как тогда называлось, "на слух" подбирать мелодии, вот иногда и поддерживаю эти навыки. Хотя жизнь со своими углами острыми редко и мало на это время отводит, но, бывает, приходит порою желание. Так что не зря, выходит, прихватил я свою тульскую певунью.
Первые же аккорды "страдавухи" развернули удивленные глаза присутствующих в мою сторону:
- Это, мол, что за чудеса, откуда вдруг?
И только Исаев, хитровато прищуривая глаза и продолжая приплясывать, воскликнул:
- Ну вот, теперь другое дело! А ну-ка, айда все сюда!
А Тонька, озорница эта седовласая, уже вовсю ходила по кругу, веселая да задиристая:
Если я тебе не-ми-ла,
Не держу, не-за-ще-мило! И безо всякой остановки, будто поддразнивая ухажера, Тонька продолжала:
Я иду, они лежат,
два майора на лугу!
Тут уж я уж растерялась,
тут уж я уж не могу! И тут же, играя перехмуром нависших на глаза густых бровей, ловил момент, чтобы ответить сопернице. И вот поймал секундную паузу:
- Дорогая, дорогая,
ты какая-т никакая! И заулыбался, довольныйБЂ¦
А Тонька, распахнув шаль и наступая грудью на "обидчика", тут же отрезала:
Не прикурьвай от огня,
а то обожжешься,
Ты не трогай, Ерк, меня,
а то ведь нарвешься! И пошла по кругу, а оторопевший от такой исповеди "ухажер" то ли и вправду нарвавшись, то ли подыгрывая, попятился назад. Да только на мгновение, потому что через считанные секунды, тряхнув седым по-мальчишески вихрастым чубом, пошел в очередную атаку: Антонина, глянь на звезды, а то завтра будет поздно! И, вытянув голову к сверкающей люстре, пошел в припляс вокруг ТонькиБЂ¦ А мыБЂ¦ Мы стояли вокруг плясунов, стараясь не мешать им, и чуточку, наверное, завидовали. Нет, вслух об этом никто не говорил, все было написано на лицах, в глазах.
Прожить большую и далеко не легкую жизнь, заполнившую память каждого не тысячами, а миллионами мелких и крупных событий, радостями и печалями, и вот сейчас, встретившись на ковыльном поле подпирающей старости, вернуться как ни в чем не бывало туда - в свою весну, на молодой зеленый лугБЂ¦ Вернуться, не забыв ни строчки тех озорных страданий, ни жеста, ни кивка, ни улыбки этой хитровато-простой, которая живет только на лице русского человека! Молодцы! Право слово, молодцы!
"Сумеем ли мы вот-так? - подумалось почему-то. - А дети наши, внуки? Мы-то хоть чуть, да захватили еще частушечную пору, а они? Знают ли частушки русские, первооснову культуры нашей российской? Сомневаюсь! А ведь трудно даже представить русского мужика и бабу русскую без озоринки этой, без перепляса, без "Барыни" нашей несравненной да страдания разнеможного! От них ведь и танец пошел потом разный, и песня, и стих".
И, будто угадав мои мысли, Егор Александрович чуть запыхавшийся, розовощекий, погасив улыбку, обвел всех своим исаевским взглядом:
- А что, друзья мои! Тонюшка моя дорогая! Есть, есть еще порох-то у коршевских что на пляску, что на частушку! Попоем еще, потопаем! Одно жаль - уходит, забывается красота эта! Ведь куда ни глянь - везде эти девки полуголые, витасы пискливые, срам, да и только. Одна была передача - "Играй, гармонь", и ту приглушать стали. На свадьбах, на свадьбах-то, и тех частушек, гармошки или баяна не слыхать - гудят ватты-киловаты дикими голосами, чем громче, тем лучше! А? А ведь раньше - как пели! Не орали, пели. Идут из поля и поют - дают право первого голоса, подголосками подтягивают. Не исполняют - а поют! Нынче-то песни нет, осталось одно исполнение! А тогда народ пел! Горько, трудно, холодно, голодно - а он поет. Потому-то и побеждал все эти тяготыБЂ¦ Куда подевалось все? Ну, объясните мне, хлоп вашу поперек! То-то и оно, что нет объяснений. Ну да ладно, давайте-ка мы лучше перепляс наш покропим маленько, чарочку опрокинем.
- Давно пора, - потянулась к бутылке Тонька. - А то развел опять антимонию. Вы-т там в Москве чаго думаете? Об народе нашем, али об сабе токо? Пели-т потому как сила была! А теперча Союз вон развалили, разошлися все по своим углам, как волки, кто ж тут запоет? Семеновна до краев наполнила самогоном сначала исаевскую рюмку, потом свою и широко улыбнулась: - Ну, хватя! Давайтя выпьем, а то языками чешем, аж горлы ссохлись! Выпили. Крякнули, кто захотел. В тишине потянулись за закуской. Даже Егор аппетитно захрумтел пилюской.
- Ты закусай, закусай, а то опьянеешь! Первак-то мой градусов под шестьдесят, а то боле будя, - подкладывая чтото в тарелку соседа, засуетилась Тонька. Как лучше хотела, да только забыла, наверное, своенравье земляка своего!
- Я? Не-е, Тоньк, Егор он меру знает! Да и силушка еще есть. Так что не волнуйся. А насчет народа вот что скажу.... На земле есть четыре самых главных человека. Первая - мать! В красоте своей, в страданиях своих рождает человека. И потом становится наставником его на всю жизнь. Второй - отец! Оборона, дом, хлеб. Ну, и конечно, батя - со словом своим твердым, примером полезным, а коли надо, и ремнем жгучим.
Вот коли они, мать с отцом, не заложили с детства в чадо свое ум-разум, то воспитывайте его потом, не воспитывайте - ничего не получится! А кому ж нынче этот ум-разум закладывать, если матери в вине да проституции, Господи, прости, затонули, отцы и вовсе поспились! Сирот, сирот-то, гляньте скоко развелось, больше, чем после войны. Срамота! Третий главный человек - учитель! Без него, братцы мои, без знаний, что он тебе дает, в жизни не обойдешься. Ну, и - врач! Тут уже, какой бы ты умный да воспитанный ни был, а болячку без него не одолеешь! Только ведь и учитель, и врач настоящий сегодня, страшно подумать, - редкость! Да нет, их много, хоть пруд пруди, да только какие? За деньги учатся, за деньги дипломы прикупают, за деньги на работу устраиваются, за деньги учат и лечат! Не за зарплату, это понятно, а за взятки, за прикуп!!! Это же страшно! Есть все эти главные люди в жизни, и нет их!
- Вот я табе и толкую, - вмешалась в рассуждение Егора Тонька, - пожестча, покрепша надо управлять нами. Ты, Ёрк, вспомни, бывалча предсядатель как гаркнет, топнет ногой, аж земля загудить, и все - баста! И пьяные трезвели, и драчуны по норам прятались, и лентяи за вилы брались, порядок сразу наводил. А нынче - всяк себе голова! Де-мокра-тия, - растянула враспев Тонька. - Тьфу! Ни города, ни села с той демократией не осталось. Давно-т в Коршеве был, видал, что осталось?
- Эт ты в точку, в десятку саданула. Что правда, то правда! Пропадает деревня. А ведь деревня - мать городов! В городе - там люди, а в деревне - народ! Из него все маршалы вышли, все большие писатели - из деревниБЂ¦ А сейчас село, основа России-матушки, гибнет! Это же чудовищно!
(Окончание следует).
Валерий Тихонов и Егор Исаев. Фото из архива Валерия Тихонова
Источник: газета "Коммуна", Б„– 50 (26590) | Пятница, 24 июня 2016 года
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2016
|
