 |
29.04.16
Право собственного голоса
Национальное достояние | 2 мая исполнится 90 лет со дня рождения выдающегося русского поэта Егора Исаева
Александр Нестругин
Петропавловский район, Воронежская область
Критики пишут отстранённо, будто рассматривая идущего по земле писателя с высоты птичьего полёта.
Литературоведы - углубленно, медленно просеивая "культурный слой" сквозь мелкое сито в поисках неизвестных строк, встреч, фактов и фактиков.
Друзья-современники щедрой рукой пускают по ветру разноцветные блёстки восторгов-похвал, мемуаристы первым делом спешат "завести в рамку" рядом со значительным человеком себя, любимых.
А как быть мне, кто подскажет? Я не критик, не литературовед, не мемуарист. Назваться другом было бы лестно, ноБЂ¦ Другом героя этих заметок был поэт Геннадий Лутков. С Лутковым, несмотря на значительную разницу в летах, мы дружили многие годы. Однако применить здесь нехитрое житейское правило "друг моего другаБЂ¦" было бы слишком простым решением.
ХотяБЂ¦ Я ещё помню тепло его крепкой мужицкой руки, не показную распахнутость объятия при наших редких встречах.
Помню, как он по-отечески журил меня за излишнюю скромность в творческих делах. Уверял, что давно уже пора мне вышагнуть из тени придонских верб на широкий российский простор.
Помню, как - откинув голову, держа на отлёт раскрытую книжку - читал он мне такие незнакомые мои стихи, и его сильный голос, как июньский ветер-степняк, опалял мне горло, горячими волнами ходил в груди.
А это разве не он сказал: "Слова вроде бы простенькие, ситцевые, и в то же время чувствуется тяжёлый бархат весьма серьёзного смысла, реальной правды, а не узорчатой декларации, доброй шутки, а не язвительной иронииБЂ¦ И всё это не за какими-то там туманами перехмуренной многозначительности, а "на виду" - смотри, вслушивайся, дыши".
Это - из предисловия ко второй моей книжке. Книжка эта, сложившаяся на изломе времён, должна была разделить судьбу страны: выброшенная из плана дышащего на ладан издательства, она вышла в конце 1993 года на издательских задворках, у частника, дичком-самосевом.
Больше всего мне было обидно не за стихи, а за предисловие: ведь оно, принадлежащее перу выдающегося русского советского поэта, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, было набрано всё на той же проминающейся желтоватой билетно-афишной бумаге.
Исаев тоже был весь "на виду" - и в прямом, и в переносном смысле.
"Заведование поэзией " в издательстве "Советский писатель", немалый срок работы в руководстве писательского Союза, депутатские будни - тут уж ни от людей, ни от проблем не спрячешься. Вдобавок к тому ещё и характер: открытый, распахнутый, добросердечный. Фронтовик, солдат-победитель, он послужил после войны в "настоящей" Европе (Чехословакия, Австрия), увидел, что называется, белый свет. Потом - Литинститут, ставший началом новой, столичной жизниБЂ¦ Но деревенская закваска - Егор Исаев родился 2 мая 1926 года в чернозёмном воронежском селе Коршево, что стоит на берегу Битюга - никуда не делась. И хотя с годами и осанка соответствующая появилась, и регалии, в душе Егор Александрович оставался всё тем же крепко стоящим на земле коршевским мужиком - "нашенским", своим.
В поэзии Егора Исаева земля - основа и мерило всего, начало и суть всех поэтических образов. Вспомним первую классическую, идущую к постижению вечных истин через трагические смыслы минувшей войны работу Исаева - поэму "Суд памяти". Куда идёт бывший солдат гитлеровского вермахта Герман Хорст, потерявший работу, а с нею и надежду на лучшую жизнь? В поле - "там жизнь намного проще".
Только засеяно это поле не зерном, которое однажды прорастёт и выкинет колос, а - свинцом. Свинцом, который, оставшись в песке этого старого стрельбища, сумел, однако, и взойти, и заколоситься - войной и смертью.
Волею "зрячего" поэтического слова этому "кладбищу свинца" суждено превратиться в символ беды. Но он, такой страшный, тяжкий символ, не в силах заслонить свет, перечеркнуть будущее. Потому что павшие, убитые теми свинцовыми всходами, не молчат.
Они кричат
и будят нас, живых,
Невидимыми
чуткими руками.
Они хотят,
чтоб памятником их
Была Земля
с пятью материками.
Великая!
Она летит во мгле
Ракетной скоростью
До глобуса уменьшена,
Жилая вся.
И ходит по Земле
Босая память
- маленькая женщина. И - несмотря на всю неохватность поэтической картины и величие поэтического обобщения - видится мне эта маленькая женщина крестьянкой, спешащей ранним июньским утром чернозёмной нашей поймой на дальние покосы. И черты лица у неё, и стать - не воспетых мрамором и кистью античных богинь или светских прелестниц, а знакомых мне с детства деревенских наших женщин-тружениц, в немарких обыденных одёжках, где единственное "излишество" - спасающий от жгучего солнца белый платок, повязанный низко, по самые бровиБЂ¦
Да, именно эта масштабная, с сильным голосом поэма, которую некоторые критики и поныне пытаются истолковать как вещь сугубо антифашистскую, умаляя её эпический размах и философскую глубину, сделала имя Егора Исаева широко известным. И я с молодости знал её, даже когда саму поэму и в глаза не видел: по отрывкам, которые тогда звучали по радио. Однако для меня исаевское слово стало необходимым и высоким, с кольцовским вровень, с "Дали памяти". Причём не знаменитой "Кремень-слезой" поэма эта меня задела, а своим сенокосно-чувственным зачином: вроде бы обычно-обыденным (траву косят, подумаешь!), а по глубине осмысления крестьянского бытия, по пронзительности и затаённой тонкости лирического переживания - вершинным.
Вот они, звуки-выпорхи, забирающие читательское сердце в такой радостный плен:
И грянет праздник!
Радостную душу
Ты не жалей,
а телом пропотей.
Их было - помнишь? -
тридцать девять
Дюжих
В рубахах белых,
ладных лебедей.
Зарю - на грудь.
И звончато и нежно
Ходи, ходи,
оглаженная сталь! Конечно же, это не кольцовская ритмика, но замах, но широкое дыхание - оттуда. И радость единения с землей оттуда.
Да, всё это - изначальное, корневое, переходящее из рода в род - куда ж без него возросшему на земле русскому поэту? А вот сравнение косцов в белых рубахах с лебедями, неожиданное, но отнюдь не натужно-поверхностное (медленные взмахи-полукружья здесь как бы повторяют медлительно-сильное, широкое движение лебединого крыла на взлёте), - это уже только исаевское.
И это приглушённо-восторженное "зарю - на грудь" - только его.
И извинение-оправдание перед уходящими травами ("а то ведь как озлиться/ сама зима"), и прощание с ними - горько-земное, но с врачующим небесным отсветом:
А потому-поэтому
прощай,
Прощай, цветы,
Прощай, густые травы,
Ложись под ливень
с правого плеча! А первое чувство, высоким небесным огнём опалившее сердце вчерашнего подростка, что "застрадал, выстрадываясь в парня" - разве может оно не тронуть, оставить равнодушным?
Ты перед ней,
как зверь какой,
В присядке
Подмётки рвал
с последнего гвоздя -
Она ж всё по касательной,
касатка,
Как за дождём
плечами поводя,
По кругу всё, по той,
по непреклонной,
По голосистой линии своей:
Мол, ты ещё
зелёный-презелёный,
Всех зеленей
озимых зеленей,
И на смех, на смех -
При своих товарках,
А те:
Да что? Да как?
Да почему?
Ну, значит, всё:
Сворачивай цигарку
И уходи в махорочном дыму
Куда-нибудьБЂ¦ Но чувство это, каким бы трудным ни было его "выстрадывание", всё равно светлое, приподнимающее, окрыляющее. И вот уже юный герой наш, ещё пока "не лебедь - лебедёныш", доказывая свое право называться парнем, мужиком, становится в ряд взрослых косцов - сороковым:
Весь напоказ.
Как только что с порога
И под уклон,
не ведая о том,
Что степь,
она прикинулась пологой
Лишь до порыБЂ¦ И идёт, идет в общем ряду, как ни трудно ему ("И - кровь в виски") - не отставая.
БЂ¦А ты - прошёл.
- Да как ещё!
- Осилил,
И сразу - помнишь? -
тридцать девять
Все:
"Муж-ж-жик!..
Муж-ж-жик!.." -
Раздольно возгласили
Хвалу тебе
и звончатой косеБЂ¦ И, захлёстнутый победой своей - да при всем честном народе, у насмешницы своей дорогой на глазах - что же он вытворил, наш расправивший крылья лебедёныш? А он - мальчишка, ну что с него, "хмельного от радости", взять? -
...Буланого за гриву
И на себя стальные удила
Рванул, смеясь.
И пятками - под рёбра
И в пах коню:
стелись и возноси!.. И за глупое своё молодечество тут же получил сполна ("И что ни слово - кнут без кнутовища"):
Да ладно б там, в сторонке,
Да ладно б тут, при всех,
но не при нейБЂ¦
При ней, при Тоньке,
При такой девчонке,
Как будто ты
не парень из парней,
А так себеБЂ¦
И что же - всё пропало? Напрасно ломал крыла наш лебедёныш, пытаясь взлететь? "Конечно, напрасно! - поспешит с ответом некто, "особо умудрённый" жизнью, - и ошибётся:
И показалось -
солнце убывает.
И ты, герой, -
какое там герой -
Один в степи
Стоишь как сиротина,
Кругом забытый
И кругом ничей.
И только Тонька -
надо ж! - Антонина
Семёновна,
Звезда твоих ночей,
Восстала вдруг!
Да так тряхнула чёлкой,
Да так пошла
в туманах-облаках,
Что бабы просияли,
как девчонки,
И парни колыхнулись
в мужиках.
И вся - к тебе!
К тебе, как по мосточку,
К тебе, к тебе -
по краешку волныБЂ¦ Здорово, правда? Это вам не голливудский обязательный "хэппи-энд", почти всегда фальшивый, притянутый за уши. Ведь тут правда чувства и правда слова, соединив руки, становятся не просто художественной реальностью, но человеческой судьбой - моей и вашей, уже случившейся или только-только брезжащей, но такой неотстранённо-щемящей, дорогой, зовущейБЂ¦
Думал ли я, читая в конце семидесятых эти строки, что мне когда-нибудь доведется встретиться с автором, большим русским поэтом, говорить с ним, сидеть за дружеским столом? Разумеется, нет, и в мыслях такое не держал. Тем не менее всё это случилось - правда, не тем же часом, не тем же годом. Да ведь скоро только сказка сказываетсяБЂ¦
(Продолжение следует).
Народный поэт России Егор Исаев на своё 85-летие на малой родине в селе
Коршево Бобровского района. Фото Михаила Вязового (архив "Коммуны")
Источник: газета "Коммуна", Б„–34 (26574) | Пятница, 29 апреля 2016 года
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2016
|
