 |
15.06.17
Выход из сумрака
VII Платоновский фестиваль искусств
Поэт и историк Полина Барскова рассказала воронежцам о своей антологии неподцензурной блокадной поэзии
Виталий Черников
Вечер "Стихи, написанные в темноте: неофициальная поэзия блокады" прошёл в арт-центре "Коммуна". В книгу включены стихи пяти авторов: Геннадия Гора, Павла Зальцмана, Сергея Рудакова, Владимира Стерлигова, Дмитрия Максимова. Антология - двуязычная: на русском и английском.
- Я родилась в Петербурге, - рассказывает Полина. - Но в блокаде никого из семьи у меня не было.
В 20 лет она уехала в Штаты учиться. В Беркли написала диссертацию о культуре Ленинграда 1920-1930-х годов - до убийства Кирова. Однажды, оказавшись в Питере, зашла в музей истории города - и попала на выставку "Блокадный дневник". Демонстрировались работы ленинградских художников, выживавших и творивших в городе в то страшное время. Увиденное так потрясло, что с тех пор Полина Барскова занимается блокадной культурой:
- Когда-то мне казалось, что было бы хорошей идеей сделать всеобщую антологию блокадной поэзии. Так нужно, и когда-нибудь это произойдёт. Но я не совсем уверена, что у меня хватит сил. На эту книжечку ушло семь лет. Эти пятеро - лишь малая толика огромного явления. Утопический замысел большой книги или сайта заключается в том, чтобы показать, каким значительным, каким сложным, малоизученным и малопонятным для нас явлением является мир блокадной литературы.
Интересно, что из этих пяти почти все не были, что называется, "профессиональными стихотворцами". Владимир Стерлигов и Павел Зальцман - художники, Геннадий Гор - прозаик. Но свои ощущения от ужаса, в котором они оказались, выплеснули на бумагу вот в такой форме. Почти все стихи писались без мысли о публикации.
- Ахматова прошептала свой "Реквием" нескольким людям, даже что-то записала, потом сожгла, и они запомнили. А Геннадий Гор, написавший в основном эту страшную тетрадь уже в эвакуации и никогда больше не писавший стихов, не прочитал при жизни ни одного своего блокадного стихотворения ни одному человеку. Ситуация, когда писатель понимает, что создал нечто категорически из ряда вон выходящее, и отказывается от любой публикации, кажется мне нетривиальной. При этом Гор ничего не уничтожил! И после его смерти внуки находят в столе тетрадку, начинают читать стихи ленинградским литераторам. Гор прожил долгую благополучную советскую жизнь. Писал плохую научную фантастику, вёл несколько литобъединений, в одном из них вырос Андрей Битов... И когда этим людям уже в 1990-е стали показывать его стихи, некоторые говорили, что лучше бы этих стихов не было.
Меня убьют, я знаю,
в понедельник
И бросят тут же где
и умывальник.
И будет мой убийца умываться,
И удивляться там где целоваться
И умываясь будет улыбаться. Можно сказать, что Гор или Зальцман - антиподы Ольги Берггольц, чьё имя вспоминается сразу, как только заходит речь о блокаде. Берггольц знала о блокаде не меньше, чем эти люди, однако её тексты, что называется, "печатабельны".
- Она хотела, чтобы всё, что писала о блокаде, было принято, - подчёркивает Полина Барскова. - Огромная часть её блокадных записок именно об этом. Тут Ольга Фёдоровна преуспела. Писала утром - а через несколько часов стихи звучали по радио в пустом и мёртвом городе. Одновременно вела очень мощный и страшный блокадный дневник. Сейчас очевидно: самое последнее, что она хотела бы, - чтобы это было прочитано. Выразительная подробность: Берггольц дневник периодически хоронила. Например, во время Ленинградского дела, поняв, что скоро придут арестовывать, они с мужем Георгием Макогоненко его зарывали.
"Печатабельность" в данных условиях - понятие относительное; свидетельство тому - история Зинаиды Шишовой:
- Она пишет поэму "Блокада" о том, как умирает её сын. Что интересно, стихи не только публикуют - их начинают передавать по радио. Это поэма о дистрофии. А потом её перестают передавать - посередине. Середина приходится на момент въезда в Ленинград идеологических комиссий. Они не только пресекают такое безобразие, но и наказывают ответственных.
Сергей Рудаков - литературовед и поэт, из-за которого, как признаётся сама Барскова, она приехала в Воронеж - и счастлива тому, что поездка состоялась. Сосланный сюда в 1935 году, Сергей Борисович стал близким другом Осипа Мандельштама, оставил в своём архиве бесценные записи его стихов и комментариев к ним. В конце 1941-го, получив ранение и контузию в бою, он оказался в госпитале - в блокадном городе.
Конечно, его Рудаков видел в ином ракурсе.- Он - единственный из этих пяти, кто погиб в войну, - отмечает Полина Барскова.- Но не в блокаде. В 1944 году Рудаков умудрился попытаться спасти от армии друга, потому что тот был толстовец. Предсказуемо затея не удалась. Арестовали обоих. Не убили. Рудакова послали в штрафбат, где он скоро и погиб.
Все пятеро так или иначе были связаны с обэриутами.
- Мы знали, что они исчезли к 1942 году как язык. Что их всех убили, кроме Заболоцкого... Явление этих стихов сообщает нам: ничего подобного! Пока Хармс, Введенский и Олейников мрачно шутили в отвратительных комнатах коммуналок, либо прохаживаясь по самому красивому из городов, рядом с ними были молодые люди, которые, когда их учителя исчезли, продолжили писать. Гор очевидным образом связан с Введенским и Хармсом. Рудаков, казалось бы, представляет другой способ письма, более традиционный. Однако сам он постоянно говорил, что себя отсчитывает не от Мандельштама, а от Вагинова. Дело в том, что Рудаков - его родственник. Ещё удивительнее, что в блокаду он из госпиталя ходит в комнатку, где когда-то жил Вагинов, чтобы писать.
Художник Владимир Стерлигов буквально стал записывать стихи после того, как ему сказали, что умер Хармс.
Известны и другие попытки придумать язык для описания голода и умирания. Иные поэты, связывавшие себя с Серебряным веком, перед лицом смерти писали "стихи невиданной красоты, венки сонетов о блокаде с дивными рифмами". Но, видимо, именно язык обэриутов оказался наиболее адекватен для описания несколькими ленинградскими интеллигентами опыта умирания, разрушения - своего и близких людей. Барскова, изучавшая дневники блокадников, отмечает: умирание от голода - процесс, растянутый во времени, люди в состоянии зафиксировать происходящее. "В очень многих дневниках происходит распад языка, афазия. Сохранились дневники докторов наук, изысканных студентокБЂ¦ В сентябре они используют один способ писать, а к январю у них уже падежей нет".
Можно ли назвать попытки творить в таких условиях мужеством? Оно было в любом случае не для других, а для себя. Для кого-то - попытка остаться собой, для других, наверное, - осмыслить превращение в кого-то другого. А порой - спасенье.
Авторы собранной Полиной Барсковой небольшой антологии остались людьми. В том числе потому, что смогли превратить столь страшный материал в литературу.
Полина Барскова. Фото Виталия Черникова.
Источник: газета "Коммуна", Б„–47 (26691) | Пятница, 16 июня 2017 года
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2017
|
