Воронежские новости - Читальный зал. Вместо прозы

Александр НЕСТРУГИН, член Союза писателей РФ
Петропавловский район, Воронежская область

Гуси-лебеди

Парадокс: воспитывают нас сказки, а жить-то приходится в жизни, которая так мало похожа на сказку. Но это так, к слову – уж очень сказочное оно, заметное - то, что в заголовке… Рыбачил этой осенью на Дону, под Монастырщиной. На высоком правом берегу испуганные домишки повдоль обрыва, дальше элеватор, широкими каменными лапами ухвативший крепко этот самый обрыв.

Напротив элеватора, у выхода из ямы - мелководье песчаное, переходящее в заросшую кувшинками заводь. На мелководье том гуси домашние гоношатся, плавают кругами, кугыкают возмущенно. А в заводи, метрах в двадцати от гусиного шаюгана, гляжу, - лебеди! Семья, двое взрослых, белого пера, и шестеро аж детишек-трубочистов. Детишки те большие уже, статью папе с мамой почти не уступают, но все равно, не только по перу, видно: дети. Бултыхаются себе среди кувшинок безмятежно, корм выискивают. С ними мать, тоже голову окунает, но лишь изредка, все больше по сторонам поглядывает. А отец в сторонке вдоль мелководья белым сторожевым катером курсирует, волну перед собой резко гонит. На гогот гусиный вроде ноль внимания, но это лишь с виду. А гуси тем часом, кричать не переставая, в треугольник серый сбились да и - полулетом, с разгона - вперед, на заводь! Свои владения отбивать.

Впереди гусак, дородный, зобастый, тяжелокрылый - кажется, любого сомнет-размечет. Да не тут-то было: рванулся, будто привстав над водой, встречь гусиному заполошному лету лебедь-отец, ударил гусака грудью, сшиб, крыльями, кажется, прямо в воду вбил. Гуси, бросив вожака своего, колотя по воде култышчатыми крыльями - врассыпную. Да и сам вожак, с трудом вывернувшись из кружащегося, сметающего все на своем пути белого смерча, так рванул от заводи - чуть из перьев не выскочил.

Сбились гуси опять на мелководье, кричат, возмущаются. Больше других их главный воитель глотку рвет, дескать, вот я ему! А лебедь, крылья высоко взбив, скользит легко над водой к своему семейству.

«Ки-ик!» - говорит издали, - " видели?" "Ки-ик, ки-ик", - негромко отвечает ему лебедушка. Лебедь разворачивается и молча плывет к своему пограничью. Да и о чем, собственно, много говорить?

Кивок

Прошел Новый год. Волею депутатов-народолюбцев - каникулы. Не знаю, как часто тем депутатам икается, но должно бы частенько.

Они-то - на горнолыжные курорты, а остальным куда? Январь. Бесснежье. Морозы давят. На утреннюю зорьку даже из тепла, из домашнего уюта глядеть страшно, такая она, сквозь заоконную стынь, кроваво-красная, прямо дымящаяся! Но правильно говорят, охота пуще неволи - да и дома сколько высидишь? От тостов-застолий и так голова кругом, а впереди еще Рождество.

Охотиться я давно уже бросил, а вот без рыбалки - никуда. Как в нежном возрасте втюрился на свою беду, так по сию пору и страдаю: помяни ее только, а внутри уже все дрожит меленько от нетерпения - страсть, ничего не попишешь! Да ничего писать и не надо. Ехать надо.

И чем скорее, тем лучше... Вот здесь, на выходе из ямы до Новогодья хорошо брала "королевская" густера - крупная, увесистая.

Пробурил лунку, настроил снасть, сижу, от кивка глаз не отрываю. Место уловистое, должно клюнуть.

Но не клюет.

Кивок с алым пенопластовым шариком на кончике не шевелится.

Где-то за обрывами, за чернолесьем карабкается на небесную ледяную горку солнышко. Через часок скатится оно между прибрежными осокорями на лед, оттеснит стужу под обрывы. А пока стуже самая забава. Лунка поминутно схватывается льдом, нужно очищать, но и на металлическом черпачке уже намерзла уродливая белесая гугля.

Пытаюсь схитрить, заговариваю с кивком:

- Что, брат, студено? Вижу. А ты потянись, стань на цыпочки, потом поприседай! И ухом не ведет.

Захожу с другой стороны:

- Ладно, с рыбалкой не везет, но ведь жить-то мы стали лучше, верно? Результат тот же.

Я не унимаюсь:

- А президента нашего ты уважаешь?

И тут на лице этого красноголового уродца ни один мускул не дрогнул. То ли дурак, то ли отважный такой. Его бы в президентские советники. Или в депутаты выдвинуть. Те все кивают и кивают - не дослушав даже; вот бы их местами с кивком моим поменять! Пусть бы хоть впустую кивали, как привыкли - я бы хоть погрелся...

Если вглядеться...

Вторая половина апреля. Тепло. Половодье отступило, обозначив до боли знакомые донские озера-старицы. Озера начинают сниться, звать к себе. И я не выдерживаю, еду. На озере Земкино, совершенно безлюдном, шумно, как в торговых рядах. На пригреве, в полузатопленных лозах еще плещутся последние щучьи свадьбы. Цветущий ольховник полон птичьими голосами: высвисты, щебет, переливы, щелчки.

Но громче всех ведут себя лысухи. Они похожи на уток, но каких-то самодельных, что ли, грубо вырезанных: обрубковатые, неловкие, черные, только на лбу белое пятно. И ведут себя не по-утиному. Если спугнешь, срываются с шумом, летят низко, по виду неумело, задевая воду крыльями. Крикливы как базарные торговки. Брачная пора, все им нипочем.

Снуют то и дело от одного берега к другому, кого-то выкликают, доказывают что-то. Озеро пересекают уверенно, напористо, гоня перед собой углом упругую волну. Похоже, главными здесь себя считают. Мне это не нравится. Я лысух укоряю, покрикиваю даже, а толку? Плыву вдоль берега, вернее, вдоль того, что берегом выглядит. Полуметровый пласт сросшихся корней куги да рогоза приподняло, оторвало от мягкого илистого дна полой водой.

Ветерок, волна поперек озера, и берег этот слегка покачивается. И лодка покачивается. Первое время как-то не по себе. Кажется, что голова закружилась. Кое-где от сплошной этой плавающей береговой полосы оторвало куски, и они, сев на мель, стали островками. На одном таком островке среди белесо-ломкой прошлогодней куги что-то чернеет.

Фото Михаила Вязового.

Похоже на шапку-ушанку, но не брошенную абы как за ненадобностью, а аккуратно положенную на сухое. Когда до островка остается метров десять, шапка эта вдруг плюхается в воду и, колотя по воде черными ушами, исчезает в береговых зарослях.

Лысуха! Надо же, нашла место, где спрятаться. И подпустила так близко. Может, больная? Подплываю к островку и вижу: гнездо, из сухой осоки сложенное. А в нем кладка: десять яиц - матовых, с редкими черными крапинками.

Ну надо же! Вот тебе и базарная крикуха, птица-шалопута. И как не боится, на открытом, считай, месте гнездится? А может, островок этот оторвало от материка уже с гнездом? Да, скорее всего, так оно и было. Но ведь лысуха-то гнездо не бросила... Отплыл я поскорее от островка, чтобы кладку не застудить. Дальше плыву, не оборачиваюсь, будто ничего и не заметил.

Далеконько уже отплыл, потом только обернулся: черная шапка-ушанка уже на своем месте лежит. И подумалось: а ведь сколько можно, оказывается, нового увидеть - в привычном уже, давно знакомом. Если вглядеться.

Мои хлопотливые

Начало сентября, но еще не осень. Днем пригревает так, что можно на прибрежном донском песочке в одних плавках валяться. Ночи прохладные, росные. А утрами, перед восходом солнца, так до дрожи пробирает - это в машине, под теплым одеялом. И - туманы: над водой непроглядно-сизые, тяжелые, приминающие звуки долу, как оставленное без пригляда коровье стадо росную пойменную траву.

Время лещиного клева, но вода еще не остыла, и рыба, за исключением расплодившегося донского карася-"душмана", снастейприманок сторонится. На донки, правда, поклевывает на кузнечика чехонь, но вяло. Да и мелковата рыбка: редко когда возьмется настоящая, мерная - чуть ли не полуметровая сильная рыбина, похожая на тяжелый серебряный палаш иных времен. Донки с колокольчиками, я сижу на берегу под вербами на раскладном стульчике да по сторонам поглядываю. Не от скуки вовсе - интересно мне. Вот почти рядом слышится знакомый посвист, потом легкое "докторское" постукивание по сухой вербовой коре. Это прилетели поползни, мои старые друзья.

Их двое, семейная парочка. Скачут по вербовым стволам вверх-вниз, посвистывают, постукивают, корм ищут. Эти серенькие юркие птички-невелички настоящие трудяги, ни минутки не посидят. Нравятся они мне, люблю за ними наблюдать. Нынче они, наскоро "выслушав" старые прибрежные вербы, дружно переместились к моему становищу.

Там, на пеньке, лежит недоеденный мной арбуз. Над ним вьются докучливые осенние осы. Занятная картина: одна птичка - дозорный - остается на стволе ближней вербы, а другая спархивает к пеньку, делает головкой два-три быстрых кивка и летит к старой дуплистой вербе, растущей метрах в двадцати. На несколько мгновений пропадает из виду (за ветвями не видно) и тут же возвращается. И снова все повторяется, с той только разницей, что теперь уже дозорным становится только что прилетевший поползень.

Долго я приглядывался, все никак понять не мог, что же это мои друзья около пенька добывают. Любимых ими короедов там нет. Может, ос ловят? Не похоже. Да и не их это промысел, а золотистых щурок. Тут некстати зазвонила донка. Я вскочил, испугав поползней, и они улетели. Проверил донку, вернулся, а поползней нет.

Обиделись, видно, на меня, да и верно: разве воспитанные люди так себя ведут? Вскочил, побежал, как буря. Жалко мне стало, что загадка, которую загадали мне поползни, останется неразгаданной. Но делать нечего, время моей донской побывки вышло. Собрался, загрузил пожитки в машину. Решил перед дорогой умыться. А полотенце все еще на леске колышется - сушится.

Леска натянута между двумя вербовыми стволами в стороне от машины, метрах в трех от пенька с арбузом. Подошел, сдернул полотенце, а из-за пенька - порх - поползень! И не улетел сразу, как обычно, зацепился острыми своими коготками за морщинистый ствол стоящей рядом вербы и смотрит на меня. А в клюве - что бы вы думали? - арбузное семечко. Черное, блестящее. Корки-то я убрал, а семечки на земле возле пенька остались. Разгадка, как всегда, проста оказалась.

- Спасибо, дружок, - тихо говорю доброму поползню, а того уже и след простыл.

По дороге домой я все вспоминал эту историю. И улыбался: не иначе, решили мои хлопотливые друзья на следующий год меня своими арбузами угостить. А что, вон сколько семечек насобирали...

Это мы, любимые...

В конце августа приехали гости. С двоюродным братом Анатолием и его женой Людмилой не виделись мы уже лет десять: возраст, болезни, дела какие-то, объявляющие себя всякий раз неотложными... Живут они в небольшом курортном городке в предгорьях Кавказа. Дорога неблизкая, не враз соберешься. А тут зятья, Юра и Костя, решили сделать им подарок - и подарили поездку в наши срединнорусские места. На машине, меняясь за рулем, быстро домчали.

Ну, как водится, за столом посидели, повспоминали, фотографии на компьютере полистали. А дальше что - не все же чай из рюмок пить? Мужской компанией поехали на рыбалку. Повез я гостей дорогих в дорогие для меня места: на Дон, под Белую Горку. Ехали неспешно левобережьем: в Дедовочке набрали воды из родника, потом, миновав Глубокое, на скошенном пойменном лугу с шутками-прибаутками ловили кузнечиков.

К месту рыбалки, песчаной косе между двумя донскими пересыпками, добрались не рано, часам к десяти. Дорога вывела к самому берегу, и открывшееся взору спутников моих впечатлило: белый намывной песочек в двух шагах, спокойное, затаенно-сильное течение облитой горячим солнцем былинной реки, а дальше - резко вычерченные, подступившие к самой воде меловые кручи правобережья.

Постояли на берегу, дивясь этому чудо-полотну - нерукотворному, вечному... Впрочем, вечному ли? На меловом крутогорье, меж редкотравья и мхов, - бьющие по глазам "наскальные надписи". Тут тебе и сердце с какими-то витиеватыми буквами посредине, и имена, и знаки - видно, магические. Нет, что-то было там и прежде, умельцев такого рода, долгими часами выводящих метровыми буквами на кручах "Киса и Ося были здесь", у нас хватает. Но этим летом просто какой-то пещерных времен Мамай тут прошел. И так все это резало глаз, в таком раздоре было с неброской, некрикливой красой Божьего мира, что я отвернулся виновато и побрел к машине.

А тут еще Костя, разгружая снасти, в ивняке возле машины целый склад мусора обнаружил: и культурного, в мешках и пакетах, и дикого, насыпом. А потом неподалеку, в зарослях чистотела - целую свалку бутылок, консервных и пивных банок и прочего непотребства. И так мне стало обидно, неловко за одних людей перед другими людьми, - хоть плачь. Представил, как те, первые, - думаю, молодые, сильные - дурачились тут, купались, костер жгли. Потом, отмахивая течение ухватистыми саженками, на тот берег плыли. Нет, саженками - это вряд ли про них; скорее всего, плыли на лодке надувной, ведь им еще какой-никакой инструментишко с собой захватить надо было. Потом по-первобытному, на четвереньках карабкались на крутизну и часами вырезали-выдалбливали - по-живому. А как же - надо же увековечить факт своего исторического пребывания в этих дивных местах.

Отличиться. Смелость выказать.

Девушке Юле - имя-то хорошее - понравиться. Что ж, своего добились - такую красоту испохабили. Еще, небось, и сфотографировались "на фоне" в позах победителей - поглядите, дескать, это мы, любимые! И наверняка "горячо" отметили свое творение, поистине церетелевского размаха, - перебивая друг друга, шумно делясь впечатлениями. А остатки пиршества, банки-склянки - с глаз долой, в прибрежные заросли.

Эх, люди, люди, да неужто пусто у вас в груди, как в пустоглазых избах усыхающих, навсегда уходящих от нас донских сел? Разве можно так жить - пришельцами, бессердечными чужаками на своей земле?

... Рыбалка наша не задаласьЧехонь на донки не брала, насбивали поплавочными удочками за пересыпкой мелочишки: подлещик, голавлик, несколько плотвичек и окуньков, - так, на жидкую ушицу едва набралось. Но Костя и Юра, покоренные все еще не склонившейся перед человеческим варварством красотой этих мест, загадали и на следующий год сюда приехать, уже не на один день. Костя так и сказал: "Хорошо бы пожить тут подольше, ну хотя бы пару-тройку дней. Только сначала прибраться хорошенько..."

Источник: газета "Воронежская неделя" N 49 (2138), 04.12.2013г.

Чтобы оставить комментарий, необходимо войти или зарегистрироваться.

Источник: Газета "Коммуна"

[Последние] [Архив]