Воронежские новости - Страницы неизданной книги. Поэты и писатели, краеведы и издатели

«Железный плуг и стихотворца голос»

Виктор СИЛИН

(Продолжение. Начало в NN 18-22)

Это был настоящий прорыв, когда на второй день после 90-летия Мандельштама, "Литературная газета" дала 57-строчную подборку его стихов "…Я тоже современник". Доселе не публиковавшиеся четыре полноценных стихотворения и пятое – четверостишие:

Как женственное серебро горит,
Что с окисью и примесью боролось,
И тихая работа серебрит
Железный плуг и стихотворца голос.

"Пробил" подборку в "Литгазете" москвич Павел Нерлер, который еще со студенческой поры не раз наведывался в Воронеж к Наталье Евгеньевне Штемпель, участвовал в ее "Мандельштамовских посиделках".

Я не оговорился, назвав 57-строчную мандельштамовскую публикацию "прорывом".

В семидесятые-восьмидесятые годы имя поэта было начисто "изъято" из газетных публикаций. Мне самому пришлось столкнуться с подобным положением вещей.

Как-то в статье о воронежских поэтах я лишь упомянул имя Мандельштама в том смысле, что и он приложил свою руку, воспевая "черноземные га". Цензор, курирующий нашу газету, тут же вычеркнул эту строку. С рабочей газетной полосой и недоумением на лице я пошел выяснять причину сей купюры.

- Не положено! - ответил мне цензор. И, полистав свой "талмуд", содержащий все запретное и находящееся "под замком", протянул мне тот документ.

- Вот, смотрите, - сказал он, - среди прочих есть фамилия и вашего Мандельштама.

Против цензуры не попрешь! Та тридцатитрехлетней давности вырезка из "Литературной газеты" со стихами Осипа Мандельштама, напечатанными неприметно в самом нижнем газетном углу под рубрикой "Из архива "ЛГ", все эти годы хранилась в моем личном архиве. А первый публикатор доселе неизвестных стихов Павел Нерлер стал известным исследователем жизни и творчества Осипа Мандельштама. Именно он шесть лет назад собрал и издал воспоминания "Ясная Наташа" о Наталье Евгеньевне Штемпель, сохранившей для нас многое из написанного поэтом и оставившей свои воспоминания о пребывании Осипа Эмильевича в воронежской ссылке.

Мандельштам любил Наташу Штемпель. Любил как друга, как единомышленника, как просто доброго и отзывчивого человека. И потому из-под его пера выходили строчки, которые он посвящал Наташе Штемпель. Были среди них и шутливые, которые впоследствии вошли в сборник "Извозчик и Дант", выпущенный в 1991 году в "Библиотеке "Крокодила". Среди прочего есть там и такие строки:

Наташа, ах, как мне неловко,
Что я не Генрих Гейне!
К головке - переводчик ейный -
Я б рифму закатил: "плутовка".
Наташа, ах, как мне неловко!
На Загоровского, на маму -
То бишь, на божию коровку -
Заказывает эпиграмму!

Этот сборник в том же 1991 году мне подарила самая близкая подруга Натальи Евгеньевны Мария Викторовна Ярцева.

Осип Мандельштам, 1934 год. ═ ═ ═ ═ ═ ═ ═ ═ ═ Мария Ярцева, 60-е годы

Из тех, кто знал и общался с Мандельштамом, в живых на ту пору оставалось двое.

У нас в Воронеже - Татьяна Олимпиевна Штемпель, жена брата Натальи Евгеньевны, и в Киеве - Мария Викторовна Ярцева. С Татьяной Олимпиевной я тогда уже несколько раз встречался и записал все, что она знала и помнила о поэте. Всеми правдами и неправдами узнав киевский адрес Ярцевой, как заполошный, бросился в столицу Украины.

Посодействовал моей поездке и тогдашний редактор "Коммуны" Алексей Михайлович Наквасин. Без лишних слов он подписал командировку.

Киев бурлил, перманентно митинговал и уже чувствовал себя "самостийным".

Был я там летом, а в ноябре в своем письме Мария Викторовна Ярцева так описывала тамошний политический климат: "Государственные мужи заседают в поисках путей для укрепления разваливающегося хозяйства, а в магазинах по-прежнему унылая пустота, на базаре ошеломляющие цены на продукты. Разрушать всегда проще, чем создавать! Снова приходится переживать тяжелое, смутное время".

Никогда не верил ни в какую чертовщину и мистику, но то, что происходило со мной в Киеве в поисках мандельштамовских следов, все больше меня убеждает, что без какой-то потусторонней (или тайной?) силы здесь не обошлось.

На Крещатике возле помпезного собора вовсю буйствовала толпа митингующих. По соседству, в сквере, на скамейках переводили дух те, кто уже успел выплеснуть словесную массу негатива и теперь набирались сил, чтобы вновь броситься в бой.

Скамеек пустых не оказалось, и мне пришлось присесть к троице безбожно спорящих. Ни я, ни они не обращали друг на друга никакого внимания. Но вдруг из перехода появился какой-то странный тип - с большими залысинами и длинным болтающимся хвостом волос, стянутых резинкой. Фигура у него была диспропорциональная: короткие ноги-окорочка, туловище, расширяющееся к низу, голова непомерных размеров, словно астраханский арбуз. Но все бы ничего - всякое бывает в жизни! - очень страшными были глаза: ядовито-смеющиеся и одновременно надменные.

Он без спросу, раздвинув сидящих, втиснулся рядом со мной. Было это сделано настолько хамски, что митингующие соседи по скамейке смолкли, и один из них гаркнул: "Ну ты, поосторожней! А то счас двину!" Хвостатый, не обратив никакого внимания на угрозу, повернулся ко мне и вкрадчиво пропел: "С чем к нам пожаловали? Не по Мандельштамову ли душу?" Я остолбенел.

- Откуда вам известно?

- Мне многие знания открыты, - продолжал вкрадчиво напевать неприятный незнакомец.- Многие...

В то время народ был помешан на мистике. Чумак заряжал воду с телеэкрана, и народ потреблял ее от всех болезней и невзгод. И я подумал, что вот еще один из предсказателей. Но грубо отшивать его не стал, не хотелось портить себе настроение. "Да, интересуюсь Мандельштамом, - ответил как можно спокойнее. - Со студенческих лет".

- У вас там в Воронеже он многое написал, - опять огорошил меня хвостатый тип. - И считают, что - лучшее.

- Вы и это знаете - что я из Воронежа?

- И это! - как-то взахлеб засмеялся он. - Я все знаю, все...

Мне не хотелось больше делить с этим всезнайкой скамейку, я поднялся и только направился прочь, как услышал вслед:

- Знайте, мы ничего вам не позволим вывезти в Россию, никакие документы. И даже не пытайтесь...

Я был просто ошарашен. "Кто за мной следит? Кому это надо? Глупость какая-то и чертовщина!", - размышлял я по дороге в музей, где как раз в то время еще не сняли зимнюю выставку, приуроченную к 100-летию поэта.

Шел и опасливо оглядывался. "Хвоста" не было. "Ну, слава Богу, отвязался", - подумал я и пошел осматривать мандельштамовскую экспозицию.

Минут сорок рассматривал старые фотографии, стихотворные сборники и журнальные публикации еще дореволюционной поры, как вдруг в окне увидел прижатое к стеклу и расплющенное лицо хвостатого незнакомца. Значит, он, скрываясь, неотступно шел за мной следом.

Я вышел из музея. "Что вы за мной ходите?" - спросил его в лоб.

- А вот хочу и хожу! - с усмешкой ответил он. - Не позволю вам завладеть никакими документами.

- Да я и не за тем приехал, - попытался его вразумить.

- Знаем мы, знаем вас, москалей! - ехидно прищурившись, погрозил он пальцем.

Подходил назначенный час встречи с Марией Викторовной Ярцевой. И я рванул бегом от неизвестного проходимца. Он - за мной. Вскочил в первый вагон трамвая, он - успел во второй: стоял и корчил мне рожи.

Ну наваждение какое-то! И все-таки я оторвался: неожиданно выскочил из трамвая и кинулся в первый попавшийся автобус. С полчаса поколесил по городу и только потом вновь сел в трамвай. Направился на улицу Маршала Тимошенко, в дом N1б к Марии Викторовне Ярцевой.

Больше я преследователя не видел.

Скромная однокомнатная квартира старого человека - в то время Ярцевой было 82 года, и наша переписка с ней будет длиться еще шесть лет, вплоть до ее смерти, - где такая же старая, совсем не антикварная мебель и голые стены. Она была рада мне, так как я ей привез привет из родного Воронежа. Говорили мы долго, без умолку, и нить нашей беседы не исчезала.

Вот, по блокноту, восстанавливаю:

- Ваше поколение только и узнало Мандельштама, что по песне на его слова, которую распевает Алла Пугачева, - обронила Мария Викторовна.

- Это какую песню вы имеете в виду? - не понял я.

- Про Александра Герцовича, - пояснила Ярцева, - про еврейского пианиста и соседа поэта Айзенштада. Ну, вспомнили?

И для большей убедительности продекламировала (Ярцева, несмотря на свой возраст, очень многое помнила наизусть из Мандельштама):

Жил Александр Герцович,
Еврейский музыкант,
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.

Теперь мне все стало ясно. И я даже продолжил:

...Он музыку приперчивал,
Как жаркое харчо.
Ах, Александр Герцович,
Чего же там еще!

- Ну вот, оказывается, помните! А вообще-то, мы знаем Мандельштама чуть ли не понаслышке, ведь сколько лет его не печатали. И любим, скорее, не за стихи, а за судьбу. Хотя ведь у него мера пережитого страдания была соизмерима мере таланта.

Рассказал я Марии Викторовне и историю, которую мне поведала Татьяна Олимпиевна Штемпель об одном герое стихотворения Мандельштама: От того все неудачи, Что я вижу пред собой Ростовщичий глаз кошачий - Внук от зелени стоячей И купец травы морской.

Оказывается, Ярцева тоже была знакома с котом - любимцем Натальи Евгеньевны. Кот тот имел обыкновение сидеть на тумбочке, которая стояла рядом с огромным письменным столом, покрытым сукном. Кот был злющий, дикий, а глаза у него - точь-в-точь, как цвет сукна, зеленовато-изумрудные. О.Э.Мандельштама повадки кота занимали, и однажды он принес такое веселое, чуть-чуть с дьяволинкой стихотворение.

Уходил я от Ярцевой уже вечером. Она мне передала хранившиеся у нее фотографии Мандельштама, его жены Надежды Яковлевны, свою - с дарственной надписью, Натальи Евгеньевны Штемпель и негатив, на котором запечатлена вся семья Штемпель в 1946 году.

Последний снимок никогда не публиковался. А еще записанное на какой-то полукартонке рукой Натальи Евгеньевны стихотворение Мандельштама "Автопортрет".

- По-моему оно нигде не печаталось, - сказала Ярцева. - Во всяком случае, ни я, ни Наталья Евгеньевна напечатанным его не видели.

Вот оно:

В поднятьи головы крылатой
Намек - на мешковатый сюртук;
В закрытьи глаз, в покое рук -
Тайник движенья непочатый;
Так вот кому летать и петь,
И славы пламенная ковкость,
Чтоб прирожденную неловкость
врожденным ритмом одолеть!

Все, что передала мне Мария Викторовна, я аккуратно завернул в листок бумаги, положил в нагрудный карман и заколол булавкой с обратной стороны рубашки. Простились, и я поехал на вокзал.

Билетов до Воронежа не оказалось, и мне пришлось до утра коротать время в вагонном отстойнике с какой-то шумной подвыпившей компанией. То и дело просыпался и хватался за карман рубашки - проверял, на месте ли фотографии и стихотворение.

Что то был за "черный человек", который взял меня "под колпак" в Киеве, то теперь у меня есть только одно предположение: "компетентные органы" решили проследить.

По приезде в Киев, когда я попытался отметить командировку в редакции "Радянськой Украiны" - а в документе значилось, что я приехал собирать материал о Мандельштаме, - мне грубо ответили на тот счет, что "пусть москалей отмечают в других газетах". И захлопнули дверь.

Вот я и думаю, может, они-то и позвонили "куда следует", чтоб "за этим москалем присмотрели".

(Продолжение следует)

Источник: газета "Воронежская неделя" N 23 (2164), 04.06.2014г.

Источник: Газета "Коммуна"

[Последние] [Архив]