Воронежские новости - Летают майские жуки

Читальный зал

Рассказ

Наталья МОЛОВЦЕВА

г.Новохоперск, Воронежская область

Перед самыми майскими праздниками Егор заболел.

- Е-мое, - чертыхался в бороду. – Люди на огороды выходят, а я…

- Лежи, лежи, - наставляла его Олимпиада.- К девятому числу, глядишь, оклемаешься, еще и на митинг пойдем.

И Егор загорался надеждой: Липа - она зря не скажет... Но буровил опять печальное:

- Зажились мы с тобой, Олимпиада! - нынче столько не живут.

- Так ведь мы с тобой старой закалки - крепкой, - не теряла бодрости голоса супруга.

Наваристый борщ да бодрый голос - чем еще она может поддержать мужа, если фельдшерица, велев вчера проводить ее на крыльцо, сказала: «И рада бы вас обрадовать, да нечем. Силой духа только и держится».

- А помнишь, как мы первый раз с тобой увидались? - прибавив в голос веселости, спросила Олимпиада.

У Егора дрогнули губы - улыбнулся, значит...

- Выхожу на крыльцо: батюшки светы, моряк по двору напротив ходит! Глянула я, ну и...

Полюбила моряка:
Темна ленточка колышется -
Видать издалека!

- А расскажи... расскажи еще, как стригла меня.

- Знамо, как - механической машинкой. Старой-престарой...

Голос у Липы вдруг пресекся, в горле запершило, но она нашла в себе силы сказать:

- Ой, Егор, козу пора доить. Ты полежи пока один, я быстро...

Вышла наружу и обняла столбушек, подпирающий козырек крылечка. Господи, неужели все?! Вся жизнь прошла?! Ведь, кажется, только вчера...

... Волосы у приезжего и вправду пообросли - теперь это модно, а тогда ему пришлось оправдываться: "На службе было не до форсу, а тут еще дорога до дома - полторы недели. Службу-то нес на Тихом океане..." Она еще подумала: ишь, хвастун какой. Да и сказала зачем-то, глядя на его затылок:

- Ущипнуть, что ли?

- Подожди, еще ущипнешь, - последовал многозначительный ответ.

Она не растерялась:
<

- Вот приехал я с войны,
Нету у меня жены,
Все вы мне на этот случай
Посочувствовать должны!..

Знает: у многих это проходит быстро - чувство, с которым вступают в семейную жизнь. Как полые воды: не успеешь оглянуться - а они уж сбежали, истаяли. Почему у них было по-другому? Зачем? Ведь если бы по-другому - было бы сейчас легче... Стыдно признаться (даже себе самой) - они ведь и спят вместе. До сей поры. На железной кровати с шишечками.

Дети как приедут - начинают одну и ту же песню петь: это устарело, это пора менять. Новый одежный шкаф поставили, телевизор с большим экраном купили - его и включать не надо, знай, только кнопку нажимай. Но кровать они отстояли: привыкли, нам и тут хорошо. Как легли на нее молодыми... Бывало, устанешь за день - ни рук, ни ног не чуешь, а легли, на нее, родимую, друг к дружке прижались... Кровать у них была - как Ноев ковчег. В том смысле, что здесь они спасали жизнь - от чрезмерной усталости, от повседневных забот, которым - ни конца, ни краю.

Над кроватью висит фотография: моряк-подводник Егор Скориков запечатлен здесь вместе с друзьями-товарищами. Все - молодые, в бескозырках, в тельняшках... По молодости они ни одну ночь, кажется, не засыпали, чтобы муж не поведал что-нибудь о годах службы. Как начнет про море-океан рассказывать - она только охает да ахает.

Подводная лодка "Малюткой" называлась? Ах, как хорошо! Душевно. Но почему "Малютка"то? А потому, что махонькая была: кухонная плита размещалась в первом отсеке, рядом (ох!) с торпедами. Так что пищу готовили в непосредственной близости от боевого оружия. И поваром - по совместительству - был как раз торпедист. Спали, где придется, вместо матраца - уголок на полу отсека, вместо подушки - кулак (ох... ох...). Это уж когда их перевели на "Щуку" - тут стали нежиться в подвесных коечках - с подушками, с одеялами...

Сам Егор отвечал на лодке за навигационную технику. Перископы, лоты, эхолоты, гидрокомпас - все эти мудреные названия ей поневоле пришлось заучить. Ну и диво ли, что после возвращения из армии моряку-подводнику доверили колхозную технику? Все проходило через руки Егора: плуги и бороны, запасные части тракторов и комбайнов. А уж когда комбайны пошли с электрическим оборудованием... Бывало, с других районов приезжали: выручай, моряк! В МТС пока дождешься. Да и делаешь - знаем - со знаком качества...

А и она, Липа, была не последней спицей в колеснице. Не только песни пела, стихи да частушки сочиняла (это - для баловства, для настроения), но когда в селе открыли КБО (комбинат бытового обслуживания) - выучилась кроить, шить да еще цветы из цветной бумаги делать. Пришел момент, когда мастерица, обучавшая ее всему этому делу, сказала: "Теперь впору мне у тебя учиться".

Господи, о чем это она... О том ли сейчас надо думать... Детям телеграммы давать - вот что, пожалуй, надо...

Заставив себя оторваться от столбушка, Липа взяла кастрюльку и пошла в сараюшку, где жила коза Резеда. Привычные дела взяли в свой оборот, заставили думать об обыденном, каждодневном, но одна мысль сидела в голове неотступно: без Егора - это будет уже не жизнь.

- Бабуль, как там дедушка?

Наденька, внучка... Старшие дети в Ленинград (к новому названию города старики так и не привыкли) укатили, а младшая, Вера, осталась в селе. Наденька - ее дочь, внучка, у которой и свои детки уже бегают в школу.

- Лежит. Да невеселый какой-то...

- Можно, Ленька уроки к вам придет учить? И за ним пригляд, и дедушке веселей. А мне в школу на собрание идти.

- Да пусть приходит. Блинами накормлю. Молочка козьего попьет.

Над кружкой с козьим молоком внук скривил губы: горчит, коровье - лучше.

- Ну, корову мы уже отдержались, - урезонила его Олимпиада. - А козье, говорят, даже полезней.

Ленька утер губы, велел все лишнее убрать со стола и открыл учебник:

- Сначала математику сделаю.

- Ишь ты - математику... А у нас она арифметикой называлась, - донеслось с дедовой кровати.

Липа незаметно перекрестилась: говорит!..

Усевшись у окна (день уже длинный стал, и вечером все как днем видно), принялась ставить заплаты на дедовы носки. Ленька сопел, водил ручкой по тетрадке.

- Тяжела она - математика-то?

Опять дед, слава те...

- Да не очень. Только она мне не нравится.

- А что нравится-то?

- Ну, литература, например.

- Ишь ты... Стих учить будешь?

- Нам велели по собственному выбору. Мне тут мамка книжку дала...

- Вишь как хорошо, когда мамка библиотекарь... Прочитай и нам.

Ленька вынул из сумки книжку, полистал, отчего-то задумчиво поглядел на бабушку.

- Давай-давай, - ободрила его Олимпиада.

И Ленька начал:

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет - Господь сына блудного
спросит:
"Был ли счастлив ты в жизни земной?"

Ленька остановился и опять поглядел на бабушку: мол, ничего, не переборщил? А то дед - вон он какой лежит...

- Читай-читай, - опять подбодрила она внука.

И забуду я все - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав...

- Лип... Липушка... - донеслось вдруг с кровати.

Олимпиада махнула внуку рукой, кинулась к буфету, накапала в рюмочку валерьянки...

В ночь Егору стало будто легче. Она, перепорхнув через него, легла рядом. Всю жизнь так - он с краю, она у стенки, и перепархивать Липа научилась так, что и не касалась мужа.

Один раз до смешного дошло: она, сходив по нужде, вернулась на место, и тут в дверях вдруг возник мужчина. "Ой, - вырвалось у нее. - Ты кто такой? Егор, проснись!" А пришелец от дверей мужниным голосом заявляет:

- Да я Егор и есть.

- Как Егор?

Она пошарила рядом с собой - пусто.

Значит - вправду Егор?..

Смеху было, когда они утром рассказали о происшествии гостившим у них ленинградским детям! "Ты кто такой? Егор, проснись!"

"Она же через меня, как ласточка, перелетает - и крылышком не заденет, - объяснял детям, сквозь смех, Егор. - Вот и не почуяла, что меня нету"... И опять в смех - аж слезы на глазах повыступали. Только Надюшка, у которой муж третий год на заработках в Москве, невеселая сидела.

Нынче Олимпиада тоже вспоминала о том происшествии с грустью:

- А помнишь ли, Егор, как в молодости меня называл?

- Ласточкой, Лип. Ты и была как ласточка: легкая, быстрая - так и летала по дому, все у тебя в руках горело.

Помолчав, муж заговорил о другом:

- Ленька-то наш... Ты подумай, какие стихи нашел! Ты тоже, Лип, хорошие пишешь, но эти... про полевые-то пути... эти прямо как из души вынуты!

И, опять помолчав, вдруг заторопился:

- Меня ведь, Лип, это там и спасало - в Тихом-то океане. Поначалу все любовался: ах, как силен да могуч, без конца да без краю. А потом так затосковал по дому, по всему родному, и больше всего по этим вот полевым дорогам, по колосьям да василькам... Лежишь, слушаешь, как волна в обшивку бьет, рядом совсем - только через тонкую стеночку; знаешь, что на лодке всего один мотор, один дизель - выйди они из строя, и все, каюк... Вот колосья-то и вспоминаешь. А как вспомнишь - сердце и отмякнет. И не так страшно уже.

- Ты ведь говорил - не страшно было.

- Э-э, по молодости чего не скажешь, чтобы девку завлечь. А теперь чего уж... - Теперь чего уж - завлек...

Липа тихонько провела рукой по его груди, погладила руку.

А Егор продолжал:

- Как война началась - вроде бы даже легче стало. Тут уж раскиселиваться нельзя: приказ быть в постоянной боевой готовности. Объяснили так: будем ждать, чем дело под Сталинградом кончится: падет Сталинград - тогда не миновать войны и с Японией, тогда - наш черед воевать. Для того на Дальнем Востоке нас и держат. Сталинград устоял, а воевать с япошками все одно пришлось.

- Ладно, ладно, - пробовала остановить его Олимпиада. - Что было - то прошло.

Но Егор успокаиваться не хотел; с гордостью, словно это произошло только вчера, сообщил супруге:

- Несколько японских кораблей мы все-таки подбили! Прямо к гавани подбирались, в заданный командиром квадрат. Наверх, над волной, поднимешься, в перископ ухватишь его, и - орудие к бою! Огонь!

- Ну-ну, - опять взялась успокаивать мужа обеспокоенная Липа. - Давай про что другое. Ну-ка, вспомни, какие стихи под твоей фотографией написаны?

Ты лучше расскажешь.

- И расскажу. Я их, как твои перископы, наизусть заучила:

Пусть наверху и шторм, и непогода,
И волны яростно бросают корабли,
Нам не страшна свирепая погода -
На дне морском хозяева лишь мы!

Дыхание мужа, кажется, стало выравниваться, и она успокоилась: слава Богу... Устав от переживаний дня, она и сама уснула, как в омут провалилась. А в середине ночи проснулась от странного шороха: будто кто бумагой шелестел. Тронула место рядом с собой: нет. Егора нет. Где?..

Вспорхнула с кровати, как в молодости, ласточкой, повернула выключатель. Три дня не встававший с постели, Егор стоял у стола, перебирая какие-то бумаги. Да какие - документы, которые Липа всю жизнь хранила в шкапу, в бумажной папке с тесемками.

- Ты чего, Егор?

- Липа... ты пока не знаешь... Опять нам войну объявили. Надо собираться. Где мой военный билет? Где паспорт?

Одной рукой Липа схватилась за воротник ночной рубашки, другой уперлась в стену. "Тихо, тихо, - сказала самой себе. - Главное - не поднимать шума, не повышать голоса. Надо - как всегда..."

- Егор, Егорушка... Ну, кто же ночью на войну собирается? Подумай сам.

Подошла, легонько тронула за плечо.

- Давай до утра. До утра это дело отложим. А сейчас в кровать.

Взяла за руку и повела. Егор не сопротивлялся.

- Ну, вот и хорошо. Ложись, ложись. Да слушай, чего я тебе скажу. Завтра на улицу пойдем. Весна нынче ранняя. Так уж хорошо на воле! Сирень того гляди цветки начнет выпускать, калина - и та заневестилась. А майских жуков сколько! Так и летают, так и секут воздух. Несется такой на всех парусах, жужжит - кажется, стену протаранит. А он сел на ветку - и успокоился. Ворочается, бормочет чего-то по-своему. Молодые листочки - хрум, хрум. У каждого на этой земле свои дела...

И опять стала гладить его руку. Тихо, тихо... Спи, сухопутный хозяин морского дна. Спи, вояка... Источник: газета "Воронежская неделя" N 16 (2157), 16.04.2014г.

Источник: Газета "Коммуна"

[Последние] [Архив]