Александр Нестругин
с.Петропавловка, Воронежская область
(Продолжение. Начало в NN 78, 79)
Старик топит в реке двух слепых еще щенят. Топит как-то неуверенно, коряво, неловко: в воде плохо затянутый веревочный узел развязывается. Кирпич идет ко дну, а узелок с «утопленниками», "скуля и пошевеливаясь", покачивается на воде.
Денис (жених) утонуть щенкам не дает, еще и выговаривает новоявленному Герасиму: " Старый человек, а что делаешь…" Потом Аня (невеста) забавлялась с обсохшими уже щенками, " трогая их и щекоча тонкой хворостинкой; ее жених сидел в стороне и любовался своей будущей женой".
Вечером жених с невестой ушли, легко убедив себя, что "щенята здесь не пропадут; кто-нибудь, проходя мимо, пожалеет их и подберет".
Что же дальше? И снова – все тот же "сценарный" язык, кажется, вполне здесь уместный: "И вот наступила ночь. Луна льет слабый свет на деревья, на кусты и берег, на котором едва заметным бугорком лежат щенки; ее отражение серебрится и поблескивает в воде.
На берегу появился человек. Он шел медленно, то и дело наклонялся и что-то искал в темноте на траве. Это, оказывается, старик, принесший сюда днем щенков..." Старик забирает щенков и почему-то несет их домой - "под теплое брюхо матери"...
А сама речка - тихая, "в низеньких глиняных берегах", светящая всюду мелями-перекатами - что творит? Редко, но по весне бывало: "радостно кружа льдины, выплескивалась она за берега - начинался потоп. Тогда заливало и дворы, и сараи, и дома; гибло у людей добро..."
А ведь, положа руку на сердце, давайте признаемся, хотя бы себе самим, что все это - и о старике, и о женихе с невестой, и о речке - все это о нас, любимых! Жестокость-сострадание: куда кутят тех девать? Под материнским боком еще двое...
Милосердие-жестокость: слепые те кутята, спасенные да на берегу брошенные, долго ли протянут? Река-характер - ох, и характерец! Но - наш; сколько ни вглядывайся, едва ли его, такой, в какой-нибудь неметчине разглядишь....
И все это, не разъятое, как ставшие течением капли воды - и есть этот рассказ. Нелепый какой-то. Неправильный. Саднящий.
Выкинешь его из головы - да не об него ли тем же часом сердце торкнется?
Литература, вроде бы, должна облагораживать жизнь; а если свихнувшаяся жизнь вцепляется литературе в горло и начинает ее душить - что тогда? Черные девяностые, поставив крест на советском прошлом, перечеркнули будущность многих и многих любимых чад Страны Советов. Еще недавно казавшийся баловнем судьбы, писатель Юрий Доброскокин оказался у разбитого корыта: в Москве ни заработка, ни квартиры, ни перспектив.
Он пытался зацепиться, удержаться, содрать с себя вросшую в плоть маску сибарита и Казановы. Женился. Родилась дочь. В Переделкино появилась крыша над головой - не собственная, но все же постоянная. Есть бумага, есть ручка. Казалось бы, вот они, крылья. Штурвал на себя - и вверх, к синеве, сквозь тучи свинцовые.
Не вышло.
Ослабевшие, взятые в плен похмельной трясучкой руки не смогли удержать штурвал. И серебряная точка его судьбы, только-только появившаяся на дисплее 21-го века, исчезла со всех радаров, в том числе и моего личного.
Я подумал, что уже навсегда...
Живя далеко от столиц, я их - литературные, во всяком случае, - стараюсь из вида не терять. Приспособив вместо старательского лотка Интернет, все пытаюсь намыть словесного золотишка. И порой блеснет вдруг что-то, поманит...
Открыв содержание мартовского номера журнала "Москва" за 2013 год, я сразу выхватил глазами знакомое имя: "Юрий Доброскокин. Братья и сестры". Оказалось, что журнал дал подборку рассказов Юрия, к его шестидесятилетию. Рассказы все те же, хорошо знакомые: "Перепела", "Мотор", "Заяц", "Конокрад", "Толучеевка", "Фомин", "Донские казаки". Авторская справка была короткой: "Юрий Васильевич Доброскокин (1953 - 2003). Прозаик. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького.
Работал на Дону, занимался пчеловодством. Автор сборников: "Твердохлебы: рассказы" (1983), "Калач: рассказы" (1984), "Диковинные дороги" (1988)".
Как-то царапнула сердце эта фраза: "Работал на Дону, занимался пчеловодством". И это все? Вся жизнь? Очень похоже на прочерк - тот самый, скорбный, что ставят между двумя датами.
Впрочем, редакция журнала с лихвой эту невнятную фразу загладила, дав в качестве послесловия к этой "датской" публикации (60 лет со дня рождения, 10 лет как умер) воспоминания друзей Юрия. Я удивился: имена были известные, современной литературе русской не чужие. Неужели все эти люди моего земляка так близко знали? Оказывается - да, знали. И в мемуарной подборке, озаглавленной "Помнится о нем только хорошее...", об этом хорошем как раз и вспоминали: кто с жаром, кто с теплом, а кто и с милосердной сердечной жалью-горечью.
Так, Владислав Артемов признался, что, прочитав однажды, случайно, рассказ Доброскокина "Электрический человек", "читал после этого все им написанное. И неизменно испытывал ту самую радость, которую чувствуют люди, попадая под обаяние настоящего, подлинного, природного таланта".═
══
Николай Дорошенко окончательно развеял мои сомнения относительно дружбы калачеевского хлопца-слобожанина с великими литературного мира сего: "Дружбой с Вадимом Кожиновым и Юрием Кузнецовым, которые за что-то именно его, Доброскокина, всей душой полюбили, он более чем дорожил. И конечно же, узнав, что с Кузнецовым я еще незнаком, тут же меня к нему потащил, чтобы по царски поделиться со мною своим богатством".
(Продолжение следует)
Источник: газета "Коммуна", N 80 (26469) | Четверг, 16 июля 2015 года
