 |
05.01.15
Мы идем в тишине...
Память
В середине прошлого десятилетия, застывшего ныне в подробностях наших биографий, мы бродили по Глинозему и Придонскому в потертых тельняшках и напевали под гитару песни Черного Лукича. Кем он был для нас в то время? Прежде всего - голосом с аудиокассет, подешевевших под натиском проникающего в быт нашей страны Интернета.
Александр Дубровских═
Голосом из далекой Сибири, из времени, когда такие же молодые люди совершали культурную революцию, преодолевали человеческое безразличие и создавали новые формы солидарности. Сибирские поэты и музыканты показали, что культурная провинция и провинциальная культура – не одно и то же…
Вадим Кузьмин, певший под псевдонимом Черный Лукич, занял особое положение среди сибиряков. Это голос человечности, терявшейся за громкими манифестами как левого (Летов), так и правого толка (Неумоев). Сарказм и ирония Кузи Уо показывали разрушенное сознание усредненного человека. В трагическом и катастрофичном мире Янки Дягилевой любая эмоция, любое чувство доводились до самого предела, до состояния, которое доступно далеко не каждому.
Песни же Черного Лукича лишены концептуальной нагруженности, тема политического протеста, свойственная всей сибирской волне, выступает фоном для раздумий о человеческой судьбе. Комсомольские значки помещены в один ряд с убитой весной, почерневшей травой и холодными снегами, а Кронштадт не соотнесен напрямую с восстанием 1921 года, выступая скорее символом избытка человеческих сил и упорства, нежелания уступать обстоятельствам.
Идти в тишине по великим делам - отнюдь не значит растоптать или предать забвению память о прошлом нашей страны, нашего народа. Отвечая на вопрос, чувствует ли, что их творчество было направленно против коммунизма, Олег Судаков (Манагер) вскипал и отвечал, что они - сибиряки - никогда не были антикоммунистами.
Политический фон довольно скоро исчез, обнаружив еще более четко тему человеческого существования. За внешним спокойствием песен, как за обликом самого Черного Лукича, скрывалась целая вселенная тонких переживаний. Это чувство боли, от которого многие бегут, предпочитая поместить себя в цепь типа «стимул-реакция», на которой держится пошлость обыденного выживания. Эта боль так не похожа на Мировую Боль романтиков, которая вызывает ужас и окаменение. Лукич стремится к перерождению души, пробуждает способность не плаксиво сострадать, а внимательно вслушиваться, видеть за мелкими подробностями биение чужого смешного сердца, которое столь легко убить. И поэтому смерть не приходит откуда-то извне, мы умираем, убивая себя, продавая за бесценок и подчиняя себя готовым ответам и рецептам, болтовне и общим местам общественного мнения.
Лукичу не надо было кричать, чтобы тысячи людей ощутили, что не стоит уступать духовной смерти... Не надо было скоморошничать, чтобы быть подлинно народным поэтом.
На одном из концертов переехавший уже в Воронеж Лукич перед исполнением песни, автором которой был физически покинувший этот мир Летов, сказал, что так мало остается друзей, и на его глазах навернулись слезы... Это не было показной сентиментальностью или знаком слабости. Способность к дружбе свойственна только сильным людям. Теперь Лукич навечно стал воронежцем, и это ко многому обязывает нас. И дело не только в мемориальных досках и памятниках, что, наверное, нелишнее...
Источник: газета "Воронежская неделя", N 1 (2195), 6 - 13 января 2015 года
Источник: Газета "Коммуна"
[Последние]
[Архив]
© Информсвязь, 2015
|
