"К 60-летию В. П. Крапивина" [К содержанию]

If you have problem with brosing this site, contact WebMaster

Виталий Калинин Взять файлом Музыкальная тема

14 октября исполнятеся 60 лет Владиславу Петровичу Крапивину. Редакция журнала "Редкая птица" поздравляет Владислава Петровича и желает ему счастья, здоровья и, конечно,  творческих успехов. ;)

ТАЙНА КОМАНДОРА

Владислав Петрович Крапивин занимает особое место в литературе. В его фигуре все необычно - и отношение к нему читателей, и мнения собратьев по перу, и посвященная ему критико-публицистическая литература.

Среди читателей Крапивин пользуется огромной популярностью. Его книги, выходящие массовыми тиражами, сразу становятся библиографическими редкостями. В библиотеках их невозможно достать. В тоже время имя Крапивина сравнительно малоизвестно. Многие не слышали о Крапивине. Даже среди профессионально занимающихся литературой можно встретить не знакомых с творчеством Владислава Петровича. Его имя как-то "не на слуху" по сравнению, скажем, с именами А. Алексина, А. Лиханова, Р. Погодина или Кира Булычева.

"О творчестве Владислава Петровича Крапивина ... я хотел написать давно. Сдерживало меня два обстоятельства. Первое -- аудитория данных размышлений если и не мала, то крайне рассеяна. Даже публикация в фэн-журнале на эту тему неизбежно свелась бы к объяснениям типа: "Крапивин -- это знаменитый детский писатель-фантаст", "Голубятня на Желтой поляне" -- самое знаменитое произведение его", "Каравелла" -- детско-юношеский клуб, созданный Крапивиным" (С. Лукьяненко. Письмо в альманах "Та сторона", N8, 1995).

Какая-то тихая популярность! Ее можно объяснить не только личной скромностью писателя. Те, кто любит Крапивина, говорят о нем не очень охотно. "Здорово пишет!"-- на этом сходятся все. Но от подробного разговора уклоняются, или, напротив, увлеченно обсуждают детали, "топологические связи" между отдельными вещами цикла "В глубине великого Кристалла", но о главном предпочитают молчать. "Знаешь, обсуждать Крапивина -- все равно, что обсуждать свои личные письма"-- довелось мне однажды услышать такое мнение.

Тем не менее с полным правом можно утверждать, что на определенную часть читателей книги Крапивина производят необычайно сильное действие. "Все мы, любители творчества ВПК, отравлены. Отравлены раз и навсегда, сладким ядом, имя которому - книги Владислава Петровича. Мы как наркоманы, сидящие на игле. Мы выискиваем старые издания и рыщем в поиске новых. Библиографируем и пересказываем друг другу сюжеты. Погружаемся в мир ВПК все глубже и глубже. И доза нам нужна все более крутая. Вот уже составляются списки фильмов, где играют "классные мальчишки", пусть даже к ВПК они отношения не имеют. Придирчиво оцениваются возможные последователи. Тиражируются фотографии ошарашенных "каравелловцев", под тихое удивление - а чего они сниматься-то не хотят?" - с иронией пишет Сергей Лукьяненко("Та сторона, N8, 1995).

Спектр же мнений профессиональных литераторов о В. Крапивине необычайно широк. Одни видят в нем просто детского писателя, другие -- скрытого мистика, своеобразного "детского Кастанеду", третьи -- педагога-новатора.

Как круги от брошенного в воду камня в нынешней литературе появляются все новые и новые вещи, напрямую связанные с творчеством Крапивина. Прежде всего, проза Крапивина вызвала многочисленные подражания, например, таких авторов, как Натальи Соломко ("Белая лошадь - горе не мое", "Горбунок" и др.), Ивана Тяглова ("Круги Магистра", " Шаг на дорогу", "Домик на краю аэродрома"), Александр Больных ("Крылья дракона") которые О. Виноградова называет "крапивинской плеядой" (О. Виноградова. Авторская модель мира и человека в нем в философско-аллегорической прозе Владислава Крапивина). Литературная пародия на Крапивина занимает видное место в трилогии Ю. Буркина и С. Лукьяненко "Остров Русь". А повесть С. Лукьяненко "Рыцари сорока островов" многими воспринимается как открытая полемика с художественными принципами Владислава Крапивина. Мотивы Крапивина и Толкиена причудливым образом переплетаются в романе Б. Немировского и В. Талалаева "Риадан" (первая часть которого была опубликована в "Уральском следопыте", N1,N2, 1998 г.)

"Наверное, немногие из современных детских писателей могут похвастаться такой же широкой и преданной читательской аудиторией, какую имеет сегодня Владислав Крапивин. Однако едва ли кому-нибудь из этих немногих приходилось столь же часто, как Крапивину, сталкиваться с настороженным, опасливым, а то и вовсе враждебным отношением критики... В чем тут причина? То ли читатели почему-то снисходительны к слабостям крапивинских произведений, то ли критики судят узко или предвзято, то ли есть еще какое-то объяснение?" - так говорилось еще в 1982 году /Куда плывут крапивинские бригантины? // Урал. - 1982.- N8.-c. 149)/

В самом деле, отношение литературной критики к творчеству Крапивина парадоксально. Остановимся на этом вопросе подробнее.

Просматривая критические работы за большой период времени - с середины 70-х, я убедился, что с известной долей условности их отнести к одному из трех 3 основных типов.

Тип 1. Представление о нем дают следующие отрывки. "Книги Владислава Крапивина, адресованные юному читателю, заслуженно пользуются огромной популярностью. Увлекательные фантастические сюжеты пронизаны темой верной детской дружбы, мальчишеского рыцарства, непримиримой борьбой с любой несправедливостью." Из аннотации к нижнегородскому собранию сочинений (1994 год).

"Книги Крапивина - против одиночества, разобщенности, они утверждают дружбу как один из основополагающих принципов бытия" (В. Гопман. Искусство ставить кливер //Независимая газета, 16.10.1997).

А вот более ранняя цитата. "Герои Крапивина - это ребята, умеющие мечтать, романтики, одержимые благородными помыслами с стремлениями. Они верно и бескорыстно дружат, на отступают перед трудностями в защите справедливости (Л. Белая. Диалог поколений // Москва.-1981, N12.-C.189-195).

Итак, налицо положительная оценка творчества Крапивина. Однако, в Крапивине видят всего лишь обычного детского писателя-романтика. Интересно, что авторы этих публикаций в основном рассматривают реалистические вещи Крапивина и его сказки. "Голубятню на желтой поляне" и сходные с ней мотивы в других книгах обходят вежливым (осторожным?) молчанием.

Ряд авторов этой группы упрекают Крапивина в повторах и эксплуатации одних и тех же образов и тем. "Пытаясь совместить романтический пафос с реалистическим жизнеподобием, Крапивин отработал арсенал приемов и стал его эффективно эксплуатировать..."(М. Липовецкий. В одеждах романтики // Лит. обозрение. - 1988.- N5). Цель обращения писателя к сказочно-фантастической тематике видят в расширении творческих горизонтов. " Сказка стала попыткой преодолеть или обойти завалы штампов, так сказать, собственного производства..."(Там же). С этим трудно согласиться. Достаточно взглянуть на библиографию, чтобы убедиться: не было у Крапивина "реалистического" и "фантастического" периодов. С самого начала у Крапивина чередуются реалистические вещи с фантастическими.

В произведениях из цикла "В глубине великого кристалла" критики, в основном, выделяют командорскую тему, трактуя ее как аллегорическим выражение необходимости охраны детства в наше тревожное время и преимуществ личностно-ориентированной педагогики.

Интересно, что с такой оценкой своего творчества согласен и сам Владислав Петрович, так же воспринимают его и юные читатели и соратники Крапивина.

Действительно, против рассмотренных представлений о творчестве Крапивина трудно возражать. Да, его книги исполненные светлой романтики, рассказывают о верной детской дружбе, о непримиримой борьбе с несправедливостью, о необходимости защиты детства и уважении к личности ребенка. Но все это есть в книгах и Гайдара и Кассиля и Погодина. Это вообще характерно для лучшей части нашей детской литературы. В таком случае становится непонятной причина столь странного и сильного воздействия Крапивина на взрослого читателя, того самого, о котором писал С. Лукьяненко. Ведь на взгляд искушенного читателя книги Крапивина нельзя считать свободными от недостатков.

Корме того, с этих позиций нельзя объяснить отношение к творчеству Крапивина со стороны, то части критики, которую назовем тип 2.

Тип 2. Для него характерна ненависть к вещам Крапивина. Причем ненависть казалось бы, необъяснимая, носящая иррациональный характер. Наиболее характерными являются рецензия Ал. Разумихина "Правило без исключений, или прозрачная злость и интеллигентные мальчики Владислава Крапивина" (Урал.-1982.-N8), посвященная "разносу" повести "Трое с площади карронад" и статья Р. Арбитмана "Слезинка замученного взрослого". Несмотря на то, что эти работы разделяет 12 лет, они удивительно похожи. Похожи истерической интонацией, некорректной аргументацией, вырванными из контекста цитатами и немотивированной злобой. Вот несколько цитат Разумихина.

"Крапивин сотворил себе кумира в образе романтического мальчишки, суть которого в том, что, по существу, каждый поступок, с точки зрения взрослых, безрассудный и опасный, на деле оборачивается красивым жестом, исполненным благородства и смелости без какой-либо опасности." "В сюсюкающей назидательности В. Крапивина тонет сам пафос, с которым он стремится найти "волшебные слова" про притягательность бороздящих море парусников...". "Консерватизм" писателя проявляется прежде всего в его языке, слове. Оно... не несет ничего нового". Заканчивает статью Ал. Разумихин прямым обвинением: "Все это не так безобидно, как может показаться. "Воспитанные" Крапивиным в его духе, они [читатели Крапивина - ВК] с его явного поощрения развивающие в себе не доброту, а непримиримость, проявляют самую настоящую жестокость и агрессивность, начинают вести себя подобно волчатам..."

В чем же все-таки обвиняют Крапивина? Согласно Разумихину и Арбитману, основная тема творчества Крапивина - конфронтация между взрослыми и детьми, в которой, к негодованию критиков, писатель становится на сторону детей.

Предоставим слово критикам.

Арбитман: "Писатель взял за основу схему, очень польстившую самолюбию тинейджеров. Схему, согласно которой подростки были изначально честнее, порядочнее, самоотверженнее учителей, родителей и прочих взрослых, - в лучшем случае, людей ограниченных и недалеких, а в худшем - хитрых и своекорыстных монстров. Пока "взрослый мир" прозябал во грехе, "младший мир", наполнив всевозможные подростковые военно-спортивные клубы, готовился к битвам за справедливость. Уже в этих повестях "пионерская" экзальтация всех этих "мальчиков со шпагами", этаких ясноглазых буршей, уверенных непоколебимо, что "добро должно быть с кулаками" - вызывала известные сомнения. Но их списывали на старопедагогическую заскорузлость и приверженность отживающему канону".

Разумихин: "Постоянно стремление [Крапивина - В.К.] унизить взрослых соответствующими речевыми характеристиками". "При этом особой нелюбовью пользуются учителя".

Интересно, что мнения - о конфликте детей и взрослых как основной теме Крапивина - придерживаются и некоторые критики первого направления. Однако, они расценивают данную тему в контексте классической проблемы "отцов и детей" и полностью поддерживают автора, становящегося на сторону юных героев (Л. Белая. Диалог поколений. - Москва. - 1981.- N 12).

"Есть два основных стереотипа, с помощью которых не очень добросовестные критики оценивают прозу В. Крапивина. Первый - у Крапивина всегда существует четкое противопоставление "ребенок - взрослый", которое выступает в качестве "основного конфликта". При этом дети у писателя чаще всего выступают как "хорошие", а взрослые - как "плохие". Второй стереотип - бесконечные самоповторы В.П."- отмечает Е. Славин (1994).

Итак, налицо две полярных оценки творчества Крапивина. Говорят, что между крайностями лежит истина. Неверно. Между ними лежит проблема.

Как ни странно, у критики первого и второго типа есть то, что их объединяет - поверхностный анализ творчества Крапивина. Они считают Крапивина заурядным детским писателем, правым или неправым в своем творчестве. Они отказываются признать наличие в вещах Крапивина каких-либо тайн. Но, на наш взгляд, именно эти тайны и являются подлинной причиной восторга первых и ненависти вторых.

Это, _особое_ в творчестве Крапивина решились рассмотреть немногие. Их мы и отнесем к третьему типу.

Общим для этих авторов является то, что они, при весьма сдержанной оценке художественных достоинств прозы Крапивина, относят ее вовсе не к детской, а мистико-философской. Крапивин, считают они, в оригинальной форме "детской фантастики" по существу поднимает основные вопросы человеческого бытия - проблему жизни и смерти, тему любви и одиночества, его книги исполнены религиозных исканий. Эту непривычную, даже немного шокирующую точку зрения рассмотрим подробнее.

В статье, опубликованной в журнале "Двести"(январь, 1995, выпуск В) "Как умирают ежики" (подписанной "Я. Скицин, В. Скицин"), утверждается, что своеобразие произведениям Крапивина придает некая романтика смерти, пронизывающая все его творчество. В самом деле, многие главные герои Крапивина или умирают или проходят некую "символическую смерть". Погибает Гелька Травушкин и ребята из морского лицея в "Голубятне...", разбивается мальчик-самолет из повести "Самолет по имени Сережа", Корнелий Гласс ("Гуси..") приговорен к смертной казни, моряки вражеского корабля выводят на расстрел Гальку Тукка ("Выстрел с монитора"). Главные герои погибают не всегда, но почти во всех книгах тревожным фоном присутствует тема смерти. У Юрки Журавина ("Журавленок и молнии") погибает его лучший друг. Хотя эта гибель остается за рамками повествования - до начала событий, описываемых в повести, - она наполняет содержание книги особым смыслом. Точно также песня о гибели царевича Дмитрия, звучащая в начале повести "Выстрел с монитора" сразу настраивает читателя особенный тон повествования:

Мальчики из повести "Трое с площади карронад" тоже проходят испытание смертью. Одного из них, как помнит читатель, на первых страницах повести пытался застрелить собственный отчим, другой чудом не погибает в шторм на ветхом паруснике. Именно это делает такой необычной их дружбу - постоянное ощущение, что, они, быть может, видят друг друга последний раз. Это ощущение их не обманывает - в конце повести ребята отбирают у малышей неразорвавшийся немецкий снаряд - такой, у которого "взрыватель держится на чешуйке ржавчины", и им предстоит, рискуя жизнью, уносить его подальше из города.

В финале "Журавленка и молний" главный герой, предотвращая автомобильную катастрофу, во время страшной грозы стоит с высоко поднятой шпагой. В любой миг его может поразить молния, но он не уходит со своего поста. Данная символика применима почти ко всему творчеству Крапивина - везде присутствует образ беззащитного ребенка, ради своего долга идущего на смерть, и она действует на читателя с потрясающей силой.

Герои Крапивина умирают. Но никто "не умирает до конца". Их смерть - своеобразный переход в далекие миры, где в призрачном существовании им дается горьковатое счастье, которого они были лишены в прежней жизни. Это и мальчишки-ветерки, и Гелька Травушкин, и самолет-Сережа и многие другие.

Статья В. Каплана "Религиозные мотивы в творчестве В. Крапивина" вызвала много споров. На наш взгляд, в рамках одного текста на самом деле скрываются две различные работы. Первая из них действительно представляет собой анализ крапивинских образов и идей, которые можно отнести к религиозным поискам. Вторую же следовало бы назвать так: "Творчество Крапивина с точки зрения ортодоксального православия". Обе "работы" весьма интересны. В самом деле, помимо "стереотипного" восприятия Крапивина существует еще, так сказать, маргинальная его интерпретация. При этом "православный читатель" не может не принять фантастику Крапивина всерьез. Ему ясна природа "темных силы" из "Голубятни..." и других сказок. Несомненно, все они - суть бесы. Понятна и эффективность против них мячика и барабанных палочек - она сродни действию ладана и святой воды. Жаль вот только, что Крапивину не удалось создать убедительный образ "православного батюшки", а ребенок, воображающий Бога в виде старца, восседающего на облаках, не подозревает, что этим самым впадает в грех ереси.

(Примером другого типа маргинальной интерпретации можно назвать работу Цукерника "Три комиссара детской литературы" - здесь творчество Крапивина рассматривается сквозь призму ортодоксального большевизма и теории этногенеза Л.Н. Гумилева.)

Что касается второй составляющей работы В. Каплана, то здесь очень много проницательных наблюдений и интересных открытий, на которых мы остановимся чуть позже.

Авторы статьи "Семья в творчестве Крапивина, или Анатомия маленького Героя"(подписанная "Я. Скицин, В. Скицин") пытаются доказать, что тема любви и одиночества - основополагающая для Крапивина. С этой целью все крапивинские герои разделяются "на две неравные части по известному принципу" - наличия или отсутствия у героя полноценной семьи и верных друзей. Лишенные этого дети и взрослые, по выражению С. Лукьяненко, "ушибленные одиночеством", должны "разбиться о поезд, удрать в параллельный мир или трижды перекувыркнуться через трухлявый пень, чтобы обрести некую эрзац-семью." Мальчишечий "Отряд", "Экипаж", возглавляемый "командором" и есть то подобие семьи, существование которой, между прочим, возможно лишь в фантастических мирах. Причина необычайного восхищения творчеством Крапивина проста: те, кто любит Крапивина, тоже в свое время "недополучили дружбы" и теперь пытаются найти утешение в книгах маэстро.

Закончим на этом обзор критики творчества Крапивина. Надеемся, мы верно отразили основные ее позиции и направления. Несмотря на столь широкий спектр мнений, которые мы привели, на наш взгляд, не одно из них полностью не объясняет "загадку Крапивина".

На наш взгляд, ключ к пониманию творчества Владислава Петровича лежит в секрете того жанра, в каком он работает.

Начнем с вопроса: что отличает художественную литературу от других видов: научной, публицистической, летописной? Ответ очевиден - художественный вымысел. В самом деле, сила художественный вымысла, "полет фантазии", столь необходимые автору художественного произведения, могут серьезно подорвать репутацию ученого или журналиста. Художественный вымысел, является тем, что выделяет художественную литературу из многообразия печатного слова. Более того, художественный вымысел является одним из основных жанрообразующих элементов в пространстве самой художественной литературы.

Чтобы пояснить эту мысль, приведем небольшой список литературных персонажей: Пьер Безухов, Курочка Ряба, инженер Гарин, Гелька Травушкин. Что между ними общего? Прежде всего то, что они не существуют. Все они - плоды художественного (фантастического) вымысла. А что различного? То, что они не существуют, но не существуют _по-разному_!

Дело в том, что читатель не может принять несуществующие персонажи "просто так". Введение любого "несуществующего субъекта" должно быть весьма убедительно обоснованно. В разных жанрах художественной литературы "проблема обоснования" решается существенно различным образом.

В реалистических произведениях от героя требуется социальная и психологическая достоверность. Да, Пьера Безухова никогда не существовало, но его существование в описываемые время и место было принципиально возможно. Не случайно же многие литературные герои имели прототипов в реальной жизни. Более того, наиболее известные литературные герои даже гиперреалистичны, поскольку являются своего рода обобщением, экспликацией определенного социального слоя той или иной эпохи. Если это не так, то говорят: "писателю не удалось создать образ..."

Для существования нереальных объектов в пространстве научной фантастики более важна их логическая обоснованность, что достигается научными, иногда а priori ошибочными спекуляциями. Многие авторы, особенно на ранних этапах истории этого жанра прибегали к наивному, почти детскому приему - "заметали все следы" (гибель главных героев, технических сооружений, целых островов в финале произведения).

В литературной сказке существование нереальных объектов допускается по другим причинам. Во первых - все нереальные элементы носят, как правило, традиционный характер. Нереальность принимается как бы по молчаливому договору с читателями, оправдывается символизмом басенно-притчивой дидактики.

У Крапивина есть сугубо реалистические вещи (например, "Оруженосец Кашка") и классическая научная фантастика("Я иду встречать брата") и множество сказок. Но какому жанру относятся "В ночь большого прилива", "Голубятня на желтой поляне", большая часть "Великого кристалла"? Там есть что-то от сказки, что-то от научной фантастики, а что-то вполне укладывается в рамки реализма.

Критики давно заметили необычность фантастики Крапивина. "Опыт чистой фантастики получился не очень удачным, - писал еще в 1980 году Ю. Бриль.- И это еще раз указывает на перспективность пути, по которому пошел Крапивин в трилогии ["В ночь большого прилива "-ВК]: когда возможности сказки объединялись с возможностями фантастики". / Юрий Бриль. Вперед и обратно // Урал. - 1980. - N 11. /.

Итак, Пьер Безухов, Курочка Ряба, инженер Гарин и Гелька Травушкин. Реализм, сказка, научная фантастика и ...?

На наш взгляд, этот загадочный жанр - не что иное, как фэнтези.

Фэнтези (fantasy - англ.) в переводе с английского означает воображение, фантазия, иллюзия. Основоположником жанра фэнтези справедливо считают Дж. Р. Р. Толкиена. Интересно, что сам Владислав Петрович относится к творчеству Толкиену весьма скептически.

Вот фрагмент из интервью, опубликованном в 7 выпуске альманаха "Та сторона" (апрель, 1995).

"Юрий Никитин: Теперь о книжках вопросы пойдут. Кого из фантастов вы цените, какие их произведения? Отношение к жанру фэнтези, к Толкиену, к толкиенистам...?

Владислав Крапивин: Начну с конца. К Толкиену и к толкиенистам я отношусь с почтением и пониманием, но Толкиен, все-таки, далеко не самый любимый мой писатель. Мне в чем-то он кажется, может быть, слишком растянут, может быть, старомоден, может быть, в плане сюжета он не очень выстроен. Пусть не побьют меня камнями те, кто влюблен в Толкиена, я вполне разделяю их любовь и понимаю их. Все-таки это целый мир, это своя страна, куда можно уйти и где можно жить по-своему..."

Прохладное отношение к Толкиену можно видеть и у крапивинских героев. Вот сцена из романа "Помоги мне в пути". Космонавт, вернувшийся на Землю после многолетнего полета, и забредший в кинотеатр, рассказывает. " Показывали вторую серию "Властелина колец" - по старинной эпопее Толкиена. Я зашел: любопытно, какое оно, нынешнее кино?... Игра артистов мне не понравилась. Была в ней нарочитая трагедийность. По-моему, хоббит не должен вещать как Гамлет. Но технически фильм был сделан отлично. Сумрачные пространства Средиземья дышали в зал древними запахами заповедных лесов и болот. Глубина и ширь были абсолютно реальными... А во время одной битвы чей-то меч по настоящему вылетел из экрана и зазвенел на авансцене (курсив наш - В.К) Фильм был очень длинный. Когда я вышел, уже вечерело".

И все же сходство Толкиена и Крапивина бросаетcя в глаза. Прежде всего фантастический вымысел в произведениях названных авторов вымысел принимает глобальную, космогоническую форму - построение собственного мира. У Толкиена -- это Арда (Средиземье, как ее часть). У Крапивина это "Планета" - мир "Голубятни..." и множество взаимопроникающих миров вселенной "Великого кристалла". И Толкиен и Крапивин используют крайне поэтический язык. Многочисленные стихотворные фрагменты органически вкрапляются в поэтическую ткань прозы. Читая как Крапивина, так и Толкиена, порой трудно понять, где кончается проза и начинается поэзия.

Но не это главное. Как было показано выше, фантастический вымысел в художественных произведениях должен быть убедительно обоснован, иначе фантастические построения покажутся абсурдными и вызовут у читателя внутренний протест.

Однако, у Крапивина и Толкиена элементы нереального не обосновываются, не оправдываются, так, как это делается в научной фантастике и сказках. В самом деле, гномы и эльфы у Толкиена - это не традиционные эльфы и гномы из "Белоснежки", "Дюймовочки", диснеевских мультфильмов и т. п. Это - особая раса разумных существ... Нет, это гораздо больше! Мифология, история, эстетика, поэзия. Поклонники Толкиена скажут об этом гораздо больше нас. У Крапивина двенадцатилетний мальчик из старой голубятни шагает в космический корабль, находящийся в гиперпространстве и за руку уводит главного героя в реальный мир. Какое-либо наукообразное объяснение здесь отсутствует, и читатели не испытывают в нем необходимости.

Как можно видеть, фэнтези Толкиена и Крапивина - это не сказка и не научная фантастика. И фантастический вымысел не поддерживается рассмотренными средствами сказки и фантастики. Однако, фантастический вымысел не кажется абсурдными, а является наиболее реальным их всех известных жанров. В него хочется верить вопреки здравому смыслу.

Каким образом это достигается - один из основных секретов прозы этих мастеров. На наш взгляд, этот секрет прост, и ответ на него виден в выделенном фрагменте крапивинской цитаты. Иллюзия реальности достигается мастерством писателя - реалиста. Именно так: мастерством писателя - реалиста.

Ни капли условности, схематичности, скидок на жанр и предполагаемый возраст читателя! Жизненная правда во всей полноте и со всей убедительностью - насколько позволяет талант!

Это необычайно сложно -- _правдиво_ творить миры. Не случайно подражатели Толкиена и Крапивина выглядят довольно беспомощно. Но это - шаг на новую ступень. Переход на новую грань литературного кристалла.

Художник, желающий стать мастером, долгие годы проводит в усердном копировании шедевров классиков. Реализм за годы своего развития научился копировать действительность с голографической точностью. Теперь для реализма пришла пора свободного творчества.

Использование фантастического вымысла, основанного на реалистическом художественном мастерстве, с обязательным отказом от традиционных символических элементов сказки и приемов обоснования, используемых в научной фантастике является, на наш взгляд, основополагающим принципом для фэнтези, лучшие образцы которого мы встречаем у Толкиена и Крапивина.

Однако только что сформулированный принцип - довольно общий и допускает создание произведений, отличных от крапивинского и толкиеновского фэнтези. Сейчас мы рассмотрим то особенное, что делает вещи Крапивина и отчасти Толкиена такими, какие они есть.

Мы уже многократно отмечали необычайную достоверность фантастического вымысла у Крапивина и Толкиена. Достоверность такую, что фантастика порой оказывается сильнее здравого смысла. Доказательств этому - сколько угодно! Это и массовое увлечение молодежи ролевыми играми по Толкиену, и обилие любительской литературы, стихи и песни.

Видимо, достоверность у Крапивина и Толкиена создается не только литературно-художественным мастерством. В реальность миров Крапивина и Толкиена веришь, потому что верить хочется.

Какой же духовный голод утоляют книги Толкиена и Крапивина? И утоляют ли?

Мы сейчас выскажем несколько непривычную мысль и постараемся ее обосновать. В книгах Крапивина и Толкиена построена своеобразная модель счастья. Что дает нам право это утверждать? Из каких компонентов строится это счастье? Ответить на эти вопросы непросто, но мы попробуем.

В книгах Толкиена и Крапивина есть одна важная особенность - необычное отношение к нравственным проблемам. Там нравственные проблемы _воспринимаются всерьез_. В реальной жизни на первый план порой выходят межличностные отношения, и нравственные проблемы зачастую незаметны в их тени. В художественной литературе постановка и обсуждение нравственных проблем занимает главное место. Проблемы обсуждаются, решаются (или, как в математике, доказывается их неразрешимость). Обсуждение же носит оценочный характер. Литературный герой как бы предстает перед судом автора/читателя. И его разоблачают, осуждают или оправдывают, им восхищаются, любят, жалеют в зависимости от морально-нравственных качеств и количества обрушенных автором на его голову несчастий.

Не так у Толкиена. Позволю себе напомнить читателю сюжет "Властелина колец". Врагом было создано Кольцо, функция которого - искушать своих владельцев, приводя таким образом их ко злу. Кольцо следовало бы выбросить в жерло вулкана. Но кто решится стать Кольценосцем? Ведь предстоит противостоять искушению на всем пути к Огненной Горе! Даже мудрые мира сего не решаются отважатся на такой подвиг. Все светлые силы Средиземья заинтересованы в успехе миссии Кольценосца, и поэтому его нравственные проблемы воспринимаются с пониманием и искренним сочувствием. Вот, например, Галадриель проводит "проверку нравственных качеств" в отряде Кольценосца. И не все ее выдерживают одинаково успешно. Но это не вызывает у волшебницы золотого леса ничего, кроме сочувствия. Ведь и сама она чувствует, что едва может устоять против искушения Кольца - она, владычица Лориена, дочь Эльронда Мудрого, утренняя звезда своего народа! Фродо в глубине души теплится сочувствие даже к Горлуму - казалось бы, отвратительному существу, порабощенному Кольцом. Ведь Кольценосец уже успел ощутить тяжесть своей ноши.

Именно это обстоятельство и делает духовную атмосферу романа удивительно привлекательной. Ведь в реальной жизни (как и в традиционной литературе) любой проступок встречает осуждение если не окружающих, так собственной совести.

У Крапивина такое отношение к нравственным проблемам выражено еще сильнее, чем у Толкиена. Здесь оно не основано на заинтересованности социума в успехе миссии Кольценосца. Здесь оно бескорыстно.

Почти все герои Крапивина совершают проступки и попадают в сложные нравственные коллизии. При этом нравственные проблемы открыто обсуждаются - друзья признаются друг другу в ошибках - и получают не только понимание, но безусловное прощение и помощь. Вспомним Славку и Тимселя, Игнатика и Ярослава, Решилова и Сашку, Командора и Гальку, мальчишечий отряд из "...Синего фламинго". Честное слово, это здорово! Такая высота отношений вызывает у читателя восторг с замиранием сердца. Такое возможно, когда люди спаяны Дружбой. Дружбой с большой буквы, дружбой почти запредельной.

Многие из тех, кто писал о Крапивине, высказывались в том смысле, что крапивинские герои изначально были одиноки и страдали от одиночества лишь потому, что сами были неспособны к дружбе. Они, мол, не имели возможности найти друга в обыденной жизни, им для обретения дружбы требовались параллельные миры и фантастические обстоятельства. Это не совсем верно. Скорее, крапивинские герои были не удовлетворены той распространенной моделью дружбы, когда друзья - просто знакомые, а дружба - лишь приятельские отношения. Такое встречается, разумеется, не только в книгах Крапивина. "У человека тело - как одиночка", -- говорил Арсений Тарковский. Но критики правы в другом. Такая фантастическая дружба, скорее всего, не возможна среди жизни обывательской.

"Мы дышим полной грудью лишь тогда, когда связаны с нашими братьями и есть у нас общая цель; и мы знаем по опыту: любить - не значит смотреть друг на друга. Любить - значит смотреть в одном направлении. Товарищи лишь те, кто единой связкой, как альпинисты, совершают восхождение на одну и ту же вершину, - так они и обретают друг друга. А нынче в наш век - век комфорта- почему нам так отрадно делиться в пустыне последним глотком воды?" - писал Экзюпери.

Крапивина часто упрекают в самоповторах и однотипности его героев. И сам Крапивин отчасти признает их справедливость.

"Ты создал себе идеал -- маленького рыцаря в куцых штанишках и пыльных сандаликах. С острыми расцарапанными локтями и репьями в волосах... И на основе этого идеала лепишь и пускаешь в свет своих героев. А бабы-рецензентши то умиленно охают, то клеймят тебя за подражание самому себе: "Почему они у вас похожи друг на друга?" А похожи они трогательным сочетанием внешней беззащитности и внутренней отваги" (В. Крапивин. Помоги мне в пути.) Что же характерно для обобщенного крапивинского героя?

Вот оно, это незабываемое ощущение! Барабанщики Крапивина стоят на страже. Барабанщики... Они же Пограничники. Стирают границы между мирами и одновременно охраняют их, окруженные сами заботой таинственных Командоров. Точно также, как у Толкиена Арагорн и его отряд охраняют Запад от надвигающихся сил мрака.

Зло... Оно у Толкиена и Крапивина несет важнейшую онтологическую функцию. Рассмотрим его подробнее. Прежде всего заметим, что это зло довольно необычно. Откуда читатель знает, что у Толкиена и Крапивина зло, а что добро? Манекены из "Голубятни...?" Неприятные, конечно, субъекты, - слишком уж вежливо изъясняются, в речах постоянно скользит хвастовство, угрожают а-ля "Коза ностра". Ну а все-таки. Их цели, планы не ясны. Пускают электрических жуков? Но жуки ведь не кусаются, только страшны на вид. Инсценировали смерть Игнатика? Но ведь только инсценировали, а сколько сейчас преступлений происходит на улицах любого города. Трагедия в лицее - но в ней, видимо, не меньше виноваты местные власти. Зло, несомненно, нависло над планетой, но проявляет себя довольно смутно.

Мордор? Земля мрака... Темно-красное пламя вулкана, призраки-назгулы, грубые, дикие орки... С другой стороны -- серебристые гавани, эльфы, цветы, не вянущие даже зимой, как сказка, как сон, затерянный в морских просторах Валинор.

Такой беглый обзор добрых и злых сил у Толкиена и Крапивина показывает, что разделение добра и зла осуществляется декларативно-эстетически. Зло -- не потому, что его носители -- отрицательные герои совершают соответствующие поступки. Зло есть зло, потому что оно названо таковым. И оно безобразно, в отличие от прекрасного добра. Хотя безобразно -- сказано сильно. У Толкиена злые силы обладают своеобразным мрачным очарованием.

"Владислав Крапивин не ставит проблемы узнавания добра и зла... Зло у В. Крапивина выкристаллизовано. Бой с ним ведется с открытым забралом."  -- отмечает Ю. Бриль. (Вперед и обратно. Урал. - 1980. - N 11). И еще одна особенность. Зло у Толкиена и Крапивина не персонифицированно. Манекены - они и есть манекены, не являются личностями по определению. Назгулов тоже нельзя назвать "отрицательными героями". Они скорее ближе к опасным природным явлениям - типа смерчей. Вообще говоря, крапивинское и толкиеновское зло сродни тому злу, которое несут стихийные бедствия. И победа над злом неизбежна, но вовсе не та нравственная победа добра над злом, а - стихают же в конце концов любые ураганы. И тогда не зачем будет стоять на страже. Новый ураган - это ведь следующая эпоха, новая книга. Надо прощаться и расходиться по домам. А это всегда грустно...

Счастливое событие тем больше дарит радости, чем оно менее вероятно. Споткнуться о кочку и не ударится или уцелеть, упав с десятиметровой высоты. Вытянуть на экзамене единственный билет, который знаешь или сдать экзамен после недельной зубрежки. Выздороветь от насморка или от перитонита. Мы не слишком радуемся ежедневному восходу солнца, так как вероятность этого события близка к единице. А как назвать радостное событие, вероятность которого стремиться к нулю. Оно называется чудом! Чудо - это ядро счастья. Вне чуда настоящее счастье недостижимо, без чуда мы рано или поздно остановимся на подступах к нему.

И у Толкиена, и у Крапивина чудо занимает достойное место. И обладает особенностями, характерными для фэнтези. Это не имманентное чудо сказки, в которое полагается верить маленьким детям, не рационально-неуклюжее чудо научной фантастики, не гриновское чудо, которое следует делать своими руками. Здесь оно почти невозможно, но все-таки происходит. Происходит в момент напряжения всех душевных сил, в ответ на последнюю мольбу, когда уже ни что не может помочь.

И вспыхнула новая галактика. Правда, в это верят не многие.

Итак, Отряд, объединенный узами братской любви, где твои нравственные проблемы воспринимаются всерьез и как свои, где жизнь имеет ясный смысл - борьбу со злом и все озарено светом чуда - вот модель счастья, созданная Толкиеным и Крапивиным.

Такое счастье в реальной жизни, по-видимому, невозможно. Нарисовать картину реализованного счастья - значит отступить от жизненной правды, нарушить традиции реализма, которыми жива фэнтези. И Толкиен с Крапивиным нашли выход.

Счастье - дань жизненной правде - недолговечно. Толкиен и Крапивин с первых страниц рисуют картину ускользающего счастья. Эльфы уплывают на Запад. Волшебство уходит из Средиземья. Осень. Закат солнца. Золотые леса... У Крапивина друзья расстаются. Почти всегда. Можно, конечно, попытаться привязать уходящий мир волшебной веревочкой. Трогательно и безнадежно...

Александр Долинов
(г. Екатеринбург, "Каравелла")
"ТА СТОРОНА", выпуск 7, апрель, 1955.

Крапивина читают. Не всем он нравится (как, впрочем, и Толкиен). Многим нравится просто как детский писатель, фантаст и романтик.

Но на некоторых читателей он производит неизгладимое впечатление. Тех, кто поверил в крапивинскую модель счастья.

Здесь можно наблюдать три типа реакции. Можно попытаться реализовать эту модель в реальной жизни. Например, создать детский отряд по образцу "Каравеллы". На этом пути подстерегают серьезные трудности. Реальная жизнь ведь так же далека от фэнтези, как от сказки и научной фантастики. И дети не всегда похожи на Тиков и Тимселей. Труд воспитателя имеет мало общего с ролевой игрой "в командоров".

Второй тип реакции - острая зависть к героям Крапивина. Именно зависть на наш взгляд, является причиной необъяснимой, казалось бы, ненависти некоторых критиков к крапивинским вещам.

И третий тип реакции - литературное творчество. Подражание или пародия.

Таковы проблемы столкновения мечты с действительностью. И Крапивин смело идет им навстречу. "Самолет по имени Сережа" - этапная в этом плане повесть. Главный герой - мальчик, в результате несчастного случая прикован к инвалидной коляске. Он мечтает о друге. И находит его - своего ровесника - Сережу, который умеет превращаться в самолет. Отчасти - находит случайно, отчасти - выдумывает, как уже было в "Голубятне...". Конечно же, происходит чудо, он выздоравливает. Они с Сережей оправляются в головокружительные полеты в параллельные миры. И, как всегда, к восторгу примешана горечь предчувствия скорого расставания. И Сережа погибает. Конечно, "не до конца". Он уходит в в параллельные миры.

Но вот что появляется у Крапивина впервые: Сережа, предчувствуя свой уход, пытается научить своего друга дружбе в реальном мире. И тот старается искренне - но не выходит.

В последующей жизни у него складывается внешне все благополучно. Но всякий раз во сне он возвращается в свое детство, к полетам со своим другом, и читатель видит, что подлинное счастье для него навсегда осталось в прошлом. И как бессильное заклинание, звучит крапивинское: "А дальше все было хорошо".

Где же выход? Как достигнуть недостижимого? Как соединить мечту и реальность? Самый загадочный из крапивинских героев - Юкки, странствующий со своей сестренкой по граням кристалла, путешествующий из книги в книгу, обязательно бы посоветовал: "Тебе надо на Дорогу".

Как говорил Карлос Кастанеда, в этом мире - множество дорог, и все они ведут в никуда. Но среди этих дорог есть "дороги с сердцем".

КОНЕЦ

[Содержание] | [Предыдущее произведение] | [Следующее произведение]

(С) "Rara avis", 1998